Словно ласточки весною, летели в Москву курьер за курьером со словесными и письменными приказами: ни парада, ни развода, ни бала, ни даже особенной встречи. Изготовить государю обед, а вечером ванну. Явиться с докладами к девяти часам; в одиннадцать государь уже почивать будет, а уедет в пять часов утра.
В Москве шли суетливые приготовления, отражаясь даже на уличной жизни. Во все концы носились курьеры, то и дело видели скачущих Архарова или Гессе. Наконец император приехал. Его усталое лицо выражало удовольствие.
- Еще два дня - и мы в Петербурге, - сказал он Обрезкову. - Ну, докладывай дела, давай бумагу. Зови Архарова! - И, приняв ванну, он занялся делами, быстро решая пустые и мелкие и осторожно откладывая в сторону решение крупных. - Ну, а по полкам что?
- Казусный случай, - доложил Архаров, - вот прошение. Извольте проглядеть.
- Прочти! - сказал государь, кивая Обрезкову. Тот прочел и сказал:
- Поручик Брыков просит принять его на службу вновь, так как был исключен из полка ошибкою, умерший!
Государь откинулся в кресло и задумался, а потом вдруг вскочил, гневно сверкая глазами, и закричал:
- Ошибка? Мистификация? Ты помнишь, мы в Казани подписали отставку Брыкова за болезнью, а тут вновь. Дай сюда! - Он протянул руку к прошению.
- Ваше величество, - забормотал испуганный Архаров, - то брат, который…
- Знаю-с, - обрезал Павел и быстро набросал несколько строк. - Вот-с резолюция! А вам стыдно, сударь, да-с!.. Не знать, что офицер по дна прошения подает. Пусть он радуется, что я добр! Ну-с, что далее?
Смущенный Архаров стал продолжать свой доклад.
На другой день трепещущий Брыков пришел к шефу полка за решением своего дела.
- Ничего не понимаю! - сказал ему полковник. - Начните хлопоты снова!
- А что? - упавшим голосом спросил Семен Павлович.
- Да вот: отказ! Извольте прочесть!
Брыков взял свое прошение и на его полях прочел надпись: "Исключенному поручику за смертью из службы, просящему принять его опять в службу, потому что жив, а не умер, отказывается по той же причине".
Брыков перечитал роковую надпись еще раз и склонился над нею. Шеф полка, полковник Авдеев, с сочувствием взглянул на него и заговорил:
- Ты, Брыков, не очень того… ведь может быть…
Вдруг Брыков пошатнулся.
- Постой! Ты что же? Эй, кто там! - закричал растерявшийся полковник, но в этот момент Семен Павлович упал тяжело как мешок на вощеный пол и остался лежать без движения в глубоком обмороке.
XI
С НОВОЙ НАДЕЖДОЙ
С Семеном Павловичем Брыковым сделалась нервная горячка. Полковой лекарь пустил ему кровь и поставил пиявки, но он метался, бредил и кричал в беспамятстве.
Полковник Авдеев, пыхтя и краснея, говорил:
- Вот оказия! Но я не могу его держать у себя в лазарете. Его нет, он выключен!
Больного перевезли на его квартиру.
- Батюшка, - в тот же день вопил и плакал старик Сидор, прибежав к Ермолину и упав ему в ноги, - пособи барину моему! Вместе вы хлеб-соль водили!
- Что такое? Что с барином? - всполошился добрый адъютант.
- Да что! Из полка его, голубчика, без чувствия всякого привезли. Горячка, слышь. А у нас в доме-то и положить некуда. Да это еще полбеды. Был братец евонный, Митрий Власьевич, кричит: "Все мое!", из дома гонит. Говорит - барин-то наш мертвый! Хоть ты заступись, родимый!
- Как? - возмутился Ермолин. - Гонит из дома? Ах он негодяй! Постой, я сейчас! - И он, поспешно одевшись, пошел к Брыкову, кипя благородным негодованием.
Все офицеры знали историю двух братьев, догадывались о завистливой злобе Дмитрия, видели, что он без зазрения совести завладевает имуществом брата, и никто из них не мог бы допустить такую злобную жестокость, которую проявил Дмитрий Брыков.
- У себя твой барин? - входя в квартиру последнего, спросил Ермолин у Еремея, который с самого приезда из усадьбы водворился в прихожей нового барина.
- У себя, - лениво поднимаясь, ответил тот.
- Доложи, что капитан Ермолин!
Еремей ушел, и почти тотчас из комнаты выбежал Брыков, протягивая пришедшему обе руки.
- Что-ж это ты с докладами? - радушно заговорил он. - Ты всегда для меня гость дорогой! Иди! Сейчас пунш устроим!..
Но Ермолин не подал ему руки и холодно ответил:
- Вы уже в отставке, и мы - не товарищи.
Дмитрий Власьевич удивленно отшатнулся.
- Я пришел сказать, - продолжал Ермолин, - что ваш брат болен, ему нужен покой, уход! Можете вы оставить его в покое или нет?
Брыков вспыхнул, потом побледнел и резко произнес:
- Я не знаю, о ком вы говорите. Мой брат умер.
- Вы знаете, что это только на бумаге.
- Мне это все равно, и я никому не советую вмешиваться не в свое дело!
Ермолин не выдержал.
- Тогда вы, сударь, негодяй! - вскрикнул он. - Если вам угодно драться, я жду ваших секундантов!
Недобрый огонь блеснул в глазах Брыкова, но он только желчно засмеялся:
- Ха-ха-ха! Мне драться? С вами? Вот потеха! Вы глупите и все! - И с этими словами он быстро скрылся за дверями.
Ермолин в бешенстве потряс кулаком, а затем, выходя на двор, сказал Сидору:
- Я возьму к себе твоего барина!
Старый дворецкий всхлипнул и сказал с чувством:
- Пошли вам Бог всего хорошего!
Ермолин в тот же вечер перевез к себе несчастного Семена Павловича и поместил в одной из комнат. Старый Сидор не захотел расстаться с барином.
- Пусть тог разбойник волоком тащит меня - не пойду! Умру лучше!
- Не бойся, старик, - говорили ему заходившие офицеры, - мы не дадим тебя в обиду.
Семен Павлович вызывал общее сочувствие. Каждый день то тот, то другой офицер заходили справляться о его здоровье и вместе с этим выразить презрение к его корыстному брату.
А тот не терял времени. С помощью Воронова и подкупа он уже совершил ввод во владение и с ликующим видом путешествовал по Москве. Старый приказный Федулов принимал его снова с раскрытыми объятиями и шептался с ним целыми часами
- Сделаю! - говорил он. - Разве она посмеет выйти из послушания? Прокляну!..
При этих словах Дмитрий, как ни был жесток, вздрагивал. Он все же любил Машу, и ему хотелось жениться на ней без грубого насилия.
- Подождем! - отвечал он старику. - Мы лучше так сделаем. Вы с нею в Брыково переезжайте. Пройдет полгода, год и сама уломается!
- Можно и так, - соглашался старик, но все же по целым дням мучил бедную Машу. - Твой Семен умер, - твердил он ей, - возьми ты себе это в толк!
- Не возьму, - тихо, но настойчиво отвечала Маша, - я видела его, люблю его, он - мой жених!
- Дура! Он - покойник!
- Живой-то?
- Да, живой покойник! У нас царская воля - закон, матушка, вот что! Ежели царь говорит: "Ты умер", значит, так и есть!
- Здесь ошибка! Он к царю пойдет!
- Тьфу! Пускай идет! А ты пойдешь за Дмитрия!
- Никогда. Лучше смерть!..
Маша страдала невыносимо. Она знала теперь все: знала, что ее жених по бумагам считается мертвым, что он ограблен братом и что он действительно борется со смертью.
- Марфа! - со слезами говорила она старухе няньке. - Что я за несчастная? Что будет со мною?
- А что, голубка, не возьму я в толк, - шамкала нянька. - Мучает тебя барин-то, а ты плюнь. Вот как сокол твой выздоровеет, так и свадебку справим! Я сегодня у Иверской молилась.
- Ах няня, ведь он - мертвый.
- Как мертвый? С нами крестная сила! Убережет Господь, выздоровеет!
Маша не могла говорить с ней и оставалась одна со своим горем. Только раз, улучив час времени, она успела сбегать к Ермолину и взглянуть на своего жениха.
- Не волнуйтесь, - утешал ее славный Ермолин, - он поправится. А там мы его в Питер снарядим. До царя доберется и авось правду сыщет!
- Дай Господи! - набожно произнесла Маша.
У нее осталось одно утешение - молитва. И она молилась за здоровье своего жениха и за успех его дела, молилась за его и за свое счастье.
Сильный и молодой организм Семена Павловича победил болезнь. На девятый день он пришел в себя и стал медленно поправляться. Старый слуга не оставлял его ни на мгновенье.
Прошло еще две недели - и Брыков мог уже, не боясь волнений, говорить о своих делах.
- У тебя одно средство, - с жаром сказал ему Ермолин, - ехать в Петербург, увидеть царя и молить его.
- И в Сибирь?…
- Брось. Ведь это говорят больше. Поверь, ему доступны и участие, и сожаление. Я слышал, что он даже не сердится, если его ошибку укажут. Да и потом, - прибавил он, - ей-Богу, Сибирь даже лучше, чем твое теперешнее положение. Ну что ты теперь? А? Мертвец, да и только! Смотри, твой милый братец уже завладел твоим добром! У тебя ни имени, ни прав. Ты жить не можешь!.. А кроме того и твоя невеста!
Семен Павлович не выдержал.
- Ты прав! Я еду! Только, - и он грустно улыбнулся, - на что я поеду?
- Об этом не хлопочи! - сказал Ермолин. - Мы все тебе собрали на дорогу денег, а в Петербурге ты прямо у Башилова остановишься. Он уже уехал.
Брыков с благодарностью пожал руку Ермолину.
- Брось! - сказал тот. - Это - даже не услуга. Мы ведь знаем, что твое дело выигрышное, и попируем у тебя на свадьбе.
После этого разговора к Семену Павловичу вернулась энергия. Его здоровье крепло с каждым днем, и через два месяца он уже стал собираться в дорогу.
- Надо все-таки, чтобы твой братец ничего не знал о наших планах, - сказал ему Ермолин. - Ведь он просто убийц подослать может.
- Да, он отравлял меня, но ему не удалось, - ответил Семен Павлович.
- Тьфу, гадина!.. - плюнул Ермолин и, побеседовав еще немного, ушел.
- Сидор, - сказал Брыков в тот же вечер, - сделай мне доброе дело. Проберись сегодня к Марии Сергеевне. Скажи, что барин, мол, едут и вас повидать желают.
Старик только кивнул головой и тотчас взялся за картуз. Через час он вернулся и сказал:
- Ввечеру будут… как стемнеет.
- Я уйду на это время, - сказал Ермолин.
Семен Павлович благодарно пожал ему руку и с нетерпением стал ждать вечерних сумерек.
XII
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ. ОТЪЕЗД
Старая Марфа кряхтела и ворчала, с трудом поспевая за Машей, которая спешила на последнее свидание со своим несчастным женихом.
- Ох, грехи, грехи, - говорила старуха, - и виданное ли дело, чтобы девка сама к жениху шла! Ах ты, Господи! Коли сам узнает, что будет мне, старой? У, бесстыдница! Воротись! Право слово, воротись! Ведь срамота!
- Нянюшка, миленькая, - молящим голосом уговаривала ее Маша, - в последний раз ведь, золотая моя! Уедет он! Одна я останусь. Сама знаешь, что теперь за жизнь у нас.
- Ну, ну, - смягчилась старая нянька. - Бог даст, царь помилует да еще наградит. Нешто правды-то нет на свете? Есть, ласточка моя, есть! Знаешь ли ты дорогу-то?
Маша улыбнулась сквозь слезы и проговорила:
- Я у него была раз… когда он болен был.
Они прошли две улочки, и Маша, вскрикнув, ускорила шаги.
- Вот и дом их! Вот и Сидор стоит!
- Постой, постой, коза! Нешто догоню я тебя?
- Он! - воскликнула в это мгновение Маша и быстро побежала по пустынной улице.
Семен Павлович вышел на крылечко поджидать Машу и, увидев ее, не выдержал и сам побежал ей навстречу. Они сошлись и схватились за руки. Маша чуть не бросилась ему на грудь, но старый дворецкий да Марфа стесняли ее. Поэтому она лишь крепко сжала руки Семена Павловича и тихо сказала:
- Как изменился ты!
Он ответил ей нежным пожатием, сказал: "И ты похудела, Маша. Пойдем!" - и они вошли в дом.
Маша едва переступила порог горницы, как тотчас порывисто обняла Брыкова и крепко прижалась к нему.
- Милый, хороший! - страстно проговорила она. - Как я люблю тебя! Как я страдала!
Он крепко поцеловал ее и, посадив на диван, сел рядом с нею и взял в свои ее руки.
- А я? - ответил он. - И тогда, и теперь! Ну, будет, - перебил он себя и заговорил: - Я еду, Маша! Завтра уеду и хотел обо всем договориться с тобой. Прежде всего, - его голос дрогнул, - я тебя, Маша, не связываю. Я попал в несчастье, но ты… ты свободна!..
- Сеня! - с горечью ответила девушка. - Да разве я не люблю тебя?… Нет, нет, - порывисто произнесла она, - пока ты вправду не умер, я - твоя! Лучше в монастырь, чем за другого!.. - И она тяжело перевела дух и улыбнулась сквозь слезы.
Семен Павлович страстно обнял ее, и его лицо повеселело.
- Ну, теперь, - сказал он, - мне ничего не страшно. Не за себя я хлопотать поеду, а за наше счастье. - Он встал, прошелся по горнице, сел и снова сказал: - Ну, так поговорим теперь о деле. Мучают тебя?
- Очень. Отец грозит проклятием, а он все ездит с подарками и… - Маша вздрогнула, - все руки целует…
- Гадина! - воскликнул Семен Павлович.
- Они хотят меня в Брыково везти и там будут мучить!
Брыков тяжело перевел дух.
Маша тихо взяла его за руку и промолвила:
- Но ты не бойся! Я - сильная! Я не поддамся им! А если уж очень худо будет, то убегу… к тебе!..
Брыков молча кивнул головой.
- Что они могут сделать? - продолжала Маша. - Только приставать! Я отмолчусь от них. Жечь? Убить? Ведь этого не сделают.
Брыков тяжело перевел дух.
- Да, да, понятно, - заговорил он, - но как тяжело мне, Маша, оставлять здесь тебя одну!.. Пиши мне! У меня здесь лучшие друзья. Вот хоть Ермолин. Я скажу ему, и через него у нас будет связь. Все ему пиши, а он перешлет. И еще вот что: если тебе станет очень плохо, беги к нему. Он тебя ко мне переправит. Не бойся его!..
Маша кивала головою на его слова и не могла сдержать слезы, неудержимо катившиеся из глаз. Ах, то ли она ожидала от судьбы! И вот чем заменила действительность ее светлые грезы!
Семен Павлович тихо обнял ее и нежно заговорил:
- Маша! Сердце мое, не плачь! Не надрывай души! Мне так тяжко, так тяжко!
- Прости, милый, но я… но мне… - И она неудержимо разрыдалась.
Брыков торопливо подал ей воды и стал нежно утешать ее.
Эх, перемелется и мука будет! Они еще молоды! Счастье все впереди, перед ними. Не может быть, чтобы долго могла удержаться такая нелепость, какая случилась с ним. Царь и умен, и добр, и справедлив; правда выйдет наружу, и они еще посмеются.
- Не плачь, Маша! Не плачь, мое сердце! Смотри, пройдет два-три года, и мы сами посмеемся над этой историей.
Девушка немного успокоилась и улыбнулась жениху. Он снова обнял ее, она прижалась щекою к его щеке и они начали опять говорить о своих чувствах. Время летело, и они не замечали его. Свечка оплыла и едва мерцала под огромным нагаром, за дверями нетерпеливо ворчала Марфа; но молодые люди ничего не замечали и говорили без умолку, пока, наконец, Марфа сердито не окликнула своей питомицы. Тогда они очнулись, как от сна.
Наступило расставание. Они обнимались, клялись друг другу и обнимались снова.
- Я провожу тебя! - сказал Семен Павлович.
- Проводи!
Он прошел с нею по всем пустынным улицам и, наконец, расстался.
Маша заплакала, и Марфа не могла утешить ее, а Семен Павлович шел назад, не замечая дороги, и думал: что ждет его, ее? Ему всюду грозит опасность, и его брат, его враг, дремать не станет! Увидеть царя! Но пока доберешься до царя - всего натерпишься… А с Машей? Брыкову представлялись картины той нравственной пытки, которая ожидала ее. Постоянные попреки отца. О, он знает, что это за старик! Ему бы только деньги и деньги. Про него весь приход рассказывает ужасные вещи. Разве у него есть сердце, разве он - отец для дочери? Она для него - ценность, и он не постесняется продать ее. И потом ухаживанья этого негодяя!..
Несчастный Брыков схватился за голову.
Когда он вернулся, Ермолин был уже дома.
- Что это ты какой? - сказал он. - Стыдно тебе. Крепись!
- Какой я?
- Да краше в гроб кладут.
- Я уже и похоронен, - усмехнулся Брыков.
- На бумаге. Но на зло всем живи! Виделся?
- Да! Машу хотят увезти в усадьбу и уже там мучить. Вот что, брат: я сказал, чтобы она через тебя писала.
- Ну, понятно!
- И потом вот еще: если ей станет очень тяжко, она прибежит к тебе. Ты укроешь ее, а потом ко мне, в Петербург, если я там буду.
- Ладно! Ну, а теперь я говорить буду! - сказал Ермолин. - Вот, во-первых, тебе тысяча рублей! - И он поставил на стол шкатулку. - Брось, не благодари. Это - дело товарищеское. Надо будет, еще дадим! Это раз. А потом: ведь ты - мертвец по бумагам и тебе, пожалуй, и подорожной не дадут. Так вот, - и он положил на стол бумагу, - ты - мой дворовый. Не сердись, братец! У меня один музыкант есть, так это - его подорожная.
- Не думал я в крепостных числиться, ну да ничего не поделаешь тут! Спасибо тебе! - И Семен Павлович крепко поцеловался с Ермолиным.
На другое утро он выехал на почтовых вместе в неразлучным Сидором.
- Пусть меня в беглых считают, - решительно сказал Сидор, - авось Митрий Власьевич не погонится!
Их провожала целая кавалькада офицеров.
- Стой! - крикнул Ермолин, когда выехали за заставу. - Здесь отвальную устроим!
Семен Павлович вышел из коляски, офицеры спешились, и на лужайке, у дороги, появились вина и закуски.
- Пей, Сеня! - говорили бывшие его товарищи, чокаясь с ним. - Дай Бог тебе удачи!.. Возвращайся, да за свадьбу!.. Насоли своему братцу!
Брыков был растроган этим общим сочувствием.
- Спасибо, друзья! - отвечал он со слезами в голосе и обнимался с каждым.
Уже солнце поднялось на полдень, когда друзья допили последнее вино и Брыков снова сел в коляску.
- Ну, давай Бог удачи! Пиши! Кланяйся Башилову! - раздавались возгласы.
- Эй, вы, соколы! - закричал подвыпивший ямщик, и кони рванулись с места.
Офицеры еще постояли на дороге, махая шапками вслед уносившейся коляске, а потом сели на коней и медленно вернулись в Москву, говоря о Брыкове и о риске его предприятия.
XIII
В ПУТИ
Быстро промчался Семен Павлович до первой станции, но уже тут начались его мытарства. Увидев быстро несущуюся тройку, и ямщики, и смотритель вышли взглянуть на седока. Смотритель почтительно помог выйти Брыкову из его коляски.
- Лошадей! - сказал тот, идя в станционную комнату.
- Мигом! - ответил смотритель, юркий человек с длинным носом и хитрым, пронырливым взглядом. - Не прикажете ли чайку, пока запрягают? - спросил он вкрадчиво. - Может, и скушать что? У меня-с кухня!
- Чая дайте! - сказал Брыков.
- А пока позвольте подорожную, сударь…
Брыков подал. Смотритель бегло прочел ее и сразу переменил свой тон. Он даже обозлился на себя. Думал - барин и вдруг: дворовый дворянина Ермолина, музыкант Петр Степанов! Он презрительно оглядел Брыкова и скрылся.
Прошло полчаса, час ожидания, и Семен Павлович наконец потерял терпение.
- Эй! - закричал он, выходя из комнаты. - Где смотритель? Что же чай? Где же лошади?