Место ристалища имело вид параллелограмма, с двух его сторон были сделаны барьеры, которые должны были отворяться с одной стороны для въезда рыцарей бойцов, а с другой - для сподвижников. На восточной стороне ристалища устроена была возвышенная платформа, и на ней раскинут малинового бархата, вышитый золотом шатер Эдуарда, над этим шатром развевалось знамя с королевским гербом, щит которого разделен был на четыре части, в первой и третьей находились леопарды Англии, а во второй и четвертой лилии Франции. С одной стороны входа в шатер привешен был щит мира, а с другой - щит войны сподвижника; и смотря до которого из них рыцари дотрагивались сами, или приказывали ударить копьем своим оруженосцам, означало в первый - вызов на простой поединок, а во второй - на смертный бой.
Старшины турнира настаивали, чтобы ни под каким видом противники не употребляли другого оружия, кроме карусельного, то есть не отпущенного и тупого; потому что король должен был участвовать в турнире, как сподвижник этого дня, и сражаться со всеми, кто бы его ни вызвал.; Они опасались, чтобы какая-нибудь личная ненависть или измена, не воспользовались этим случаем и не употребили во зло снисхождение короля; но Эдуард на это не согласился, объявив, что он не народный рыцарь, но истинный воин, и что ежели у него есть враг, то он готов с ним сразиться. Поэтому условия были изменены к успокоению зрителей, опасавшихся, что по предлагаемому оружию не произойдет серьезных поединков; потому что хотя и редко, но иногда случалось, что эти поединки превращались в настоящие битвы; и ожидание, что и на этот раз это может случиться, придавало более занимательности и участия при каждой новой встрече противников. И когда простой поединок превращался в борьбу, то даже женщины часто повторяемыми ободрениями невольно обнаруживали пристрастие к такому зрелищу, в котором действующие лица играли роль опасную, а иногда даже и смертельную.
Другие условия поединка не отступали ни в чем от общепринятых правил. Когда рыцарь, выбитый из седла, упадет на землю и не в состоянии будет без помощи своих оруженосцев подняться, то должен считаться побежденным; равно как и тот, который, сражаясь мечом или секирою, при отступлении заставит лошадь свою попятиться до самого барьера. Наконец, ежели происходящий между двумя противниками поединок стал бы кому-нибудь из них угрожать смертью, то старшины турнира должны были, скрестив копья между сражающимися, прекратить предоставленной им властью поединок.
Когда обе царицы заняли места свои и герольд выехал на середину ристалища, прочел громким голосом условия сражения, то музыканты, помещенные возле шатра Эдуарда, заиграли на трубах и литаврах знак вызова; другие музыканты, находившиеся на противоположной стороне, звуком труб отвечали, что вызов принят. Барьер отворился, и вооруженный рыцарь выехал на середину ристалища. Несмотря на то, что забрало его шлема было опущено, но по лазурным и серебряным полосам и золотому полю герба его, находившегося на щите, все узнали в нем графа Дерби, сына графа Ланкастера Кривошеи.
Принуждая коня идти красивою поступью, он выехал на середину ристалища; поворотился в ту сторону, где находилась королева, и отдал ей честь преклонением до земли копья; потом, оборотясь к графине Салисбюри, отдал ей такую же честь при громком рукоплескании всего общества, в продолжение этого времени оруженосец его, проехав через все место ристалища и поднявшись на платформу к шатру Эдуарда, ударил копьем своим в герб мира.
В ту же минуту король вышел из шатра во всем вооружении, кроме только щита, который оруженосцы поспешили подать ему; он, легко вспрыгнув на приготовленного для него коня, выехал с приятностью и величием на ристалище и взял копье на перевес.
Рукоплескания раздались снова. На Эдуарде была венецианская броня, испещренная золотыми бляхами и украшенная блестящею проволокой в виде чудного в восточном вкусе узора. Вместо королевского герба, на щите была изображена звезда, сквозящая сквозь облако, с надписью кругом: Ничто ее не затмит. Тогда старшины турнира, заметив, что противники готовы, подали знак к сражению. В эту минуту оба пришпоренные коня встретились на середине ристалища и оба копья, направленные в забрала шлемов, достигли своей цели, но по округленным оконечностям своим, не пробив стали, соскользнули, не причинив ни одному из сражавшихся никакого вреда, почему оба противника возвратились на свои места и по второму знаку снова бросились один к другому.
Этот раз удары были устремлены в середину щитов, то есть в самую грудь; и несмотря на то, что удары были сильны, рыцари удержались в седле с той только разницей, что граф Дерби потерял стремя и уронил копье, а у Эдуарда осталась в руках одна часть изломанного копья, а две другие полетели в сторону. Оруженосцы то дал и графу Дерби уроненное им копье, а Эдуард взял другое: потом противники, разъехавшись снова в противоположные стороны, устремились в третий раз друг против друга.
Граф Дерби опять направил копье свое на щит своего противника, но Эдуард, следуя первому намерению, метил в шлем графа; и в этот раз оба равно доказали свою силу и искусство, потому что от полученного Эдуардом удара конь его, остановившись, присел на задних ногах, в ту минуту как копье короля, ударившись в середину шлема его противника, оторвало придерживающие его пряжки и он слетел с головы графа Дерби.
Поединок происходил с равным с обеих сторон мужеством; но по утомлению, или из вежливости граф Дерби не хотел продолжать его, поклонился королю, признавая себя побежденным, и удалился с ристалища, при громких рукоплесканиях обоим противникам.
Эдуард вошел в свой шатер. Трубы снова заиграли вызов, и опять ответ был дан с противоположной стороны. Лишь только звуки их умолкли, как другой рыцарь выехал на место ристалища, и по короне, украсившей шлем его видно было, что он был знатного происхождения; и в самом деле, этот противник был Гильом Гейнаузский, зять короля.
Поединок этот был, как и первый, скорее поединком чести и вежливости, нежели настоящим сражением; хотя, впрочем, он был очень любопытен для глаз искусных бойцов, составлявших не только действующих лиц, но даже и зрителей этой сцены; потому что происходил с необыкновенным искусством и ловкостью. Впрочем, в наносимых друг другу противниками ударах заметно было искусно скрытое снисхождение для того, "тобы производимое этим поединком на зрителей впечатление было подобно тому, какое бы произвела в наше время превосходно сыгранная интересная комедия взамен ожидавшейся трагедии. Посему по окончании этого поединка, как ни сильны были рукоплескания, но видно было, что публика ожидала в последующих чего-нибудь важнее и серьезнее. Король и его противник переломили каждый по три копья, потом граф Гильом, признав себя побежденным, удалился так же, как и граф Дерби.
Эдуард, недовольный этими легкими победами, вошел в свой шатер, сожалея, что не вздумал под вымышленным именем вмешаться в число бойцов, вместо того, чтобы согласиться на предложение объявить себя поборником этого дня.
Лишь только король скрылся, как позывные звуки труб с его стороны раздались снова, но ответа на них не было. Все начали было роптать, что турнир так скоро должен был прекратиться; но вдруг на противоположной стороне трубы заиграли французскую арию. Это доказывало, что французский рыцарь требует сражения.
Взоры всех присутствующих обратились к барьеру, в который въезжал рыцарь, хотя, впрочем, среднего роста, но по управлению конем и ловкости, с которою он держал копье, можно было заметить в нем необыкновенную силу и искусство. В щите герба его были три золотые с распущенными крыльями орла, - два, помещенные внизу, а третий над ними, и были все увенчаны французскою лилиею. По одному этому значению, вероятно, никто не мог бы в наше время определить, кто был этот новый противник. Но граф Салисбюри узнал в нем того молодого рыцаря, который на другой день после встречи при Биронфосе по приказанию Филиппа Валуа перебрался через болото, разделявшее накануне английскую и французскую армию, осмотрел покрывающий склон горы лес и, не найдя в нем никого, на самой вершине горы водрузил в землю, как сказано выше, свое копье. Отправляя его с этим опасным поручением, Филипп, посвятив его в рыцари, возложил на него сам оружие, а по возвращении, в награду за оказанное мужество, позволил прибавить к прежним изображениям его герба лилию, что по герольдике называется - увенчать герб лилией.
Молодой рыцарь при въезде своем па ристалище возбудил воинственным своим видом всеобщее любопытство, с вежливостью, свойственной всему дворянству Франции того времени, он, остановившись перед королевою, поклонился ей так низко, что шлем его коснулся гривы коня, преклонив в то же время и копье до самой земли; потом, осадив коня, принудил его с одного раза оборотиться прямо к графине Салисбюри, которой поклонился точно так же, как и королеве; после чего, важно, без излишней медленности и поспешности, приблизился сам к шатру короля, вероятно, для того, чтобы оказать больше чести своему противнику, и железным концом копья смело ударив в щит войны, спустился с возвышения, принуждая коня выполнять самые трудные движения конской поступи.
Король вышел из шатра в полном вооружении, прика зал привести себе другого коня и как ни был уверен в своих оруженосцах, однако, осмотрел сам с особенным вниманием, исправно ли был оседлан и взнуздан конь; потом, обнажив меч, осмотрел как клинок, так и рукоять его и, убедившись в исправности того и другого, опустил меч в ножны; после чего, приказав пристегнуть себе другой щит, вспрыгнул с такою легкостью на коня, какой невозможно было ожидать от человека, так тяжело вооруженного.
Любопытство зрителей было в высшей степени возбуждено потому, что хотя мессир Есташ Рибомон и исполнил вызов свой со всевозможною вежливостью, но очевидно было, что этот раз должно было ожидать настоящего сражения; и хотя побудительною к нему причиною не была личная ненависть, но не менее того, соперничество обеих наций давало больше важности этому поединку, нежели двум предшествующим. Эдуард занял свое место на ристалище при глубоком молчании всех присутствующих. Мессир Есташ при приближении Эдуарда взял так же, как и король, копье на перевес, старшины подали знак, и оба противника устремились друг к другу.
Рыцарь направил копье свое в забрало шлема противника, а король против щита рыцаря, и оба удара были верны, шлем Эдуарда слетел с головы его в ту минуту, как копье его, преломившись на фут от оправы, осталось вонзенным в вооружение рыцаря. Все думали, что мессир Есташ ранен; но железо, пронзив вооружение, остановилось в железных петлях латного ошейника; и он к успокоению зрителей, опасение которых обнаружилось ропотом, освободив остановившееся в его вооружении железо, отбросил его в сторону и поклонился обеим королевам в знак того, что удар этот не причинил ему никакого вреда. Королю подали другой шлем и другое копье, и оба противника, разъехавшись, остановились на прежних местах, тогда старшины подали опять знак к бою. Этот раз оба удара попали прямо в грудь каждому из противников, и от силы их обе лошади, присев на задние ноги, поднялись передними, но рыцари остались в седле неподвижны, как статуи; оба копья разлетелись на несколько частей и обломки их отлетели к самой галерее, где помещались зрители. Оруженосцы подали противникам новые копья, и всякий, взяв свое, приготовился в третий раз к сражению.
И как ни поспешно подан был знак к бою, но для противников он казался замедленным; и лишь только они его заметили, то бросились с таким стремлением один к другому, что, казалось, будто оба коня разделяли нетерпение рыцарей; мессир Есташ повторил опять тот же удар, но Эдуард переменил свой, и копье его, ударив прямо в забрало, сбросило шлем с головы рыцаря, ув ту минуту, как Есташ Рибомон ударил короля прямо в грудь с такою силою, что осевший назад конь Эдуарда оборвал подпругу, от чего седло соскользнуло со спины его, но король, не упав, стал на ноги; противник его, спрыгнув с коня, нашел Эдуарда, освободившегося из стремян. Поэтому, закрыв голову щитом, обнажил меч, но Эдуард, остановив его, дал знак, что не возобновит сражения до тех пор, пока он не наденет другой шлем. Мессир Есташ повиновался, и король, увидев его в шлеме, в свою очередь обнажил меч.
Но прежде чем они успели начать снова поединок, оруженосцы привели с противоположных сторон коней, и пока рыцари садились на них, слуги подобрали обломки сломанных копий. Когда оруженосцы и слуги удалились, старшины турнира подали знак к сражению.
Эдуард был самый храбрый воин из всего королевства, и мессир Есташ по первым полученным от него ударам заметил, что ему надо сражаться со всей силой и всей ловкостью, на какие он только был способен. Но он и сам, по свидетельству тогдашних летописей, был также одним из числа самых мужественных рыцарей свел о времени; ни сила, ни быстрота нападений не приводила его в смущение, и он возвращал каждый получаемый им удар с твердостью и хладнокровием, что и подтверждало мнение Эдуарда, что он находится против достойного ему противника.
Ожидание зрителей вознаградилось; потому что перед их глазами происходило настоящее сражение. Оба меча, по блестящим в них солнечным лучам, казались огненными, и удары были так быстро наносимы и отражаемы, что можно было только заметить: на чго они падали, - на щит, шлем или броню, по сыпавшимся из них искрам. Оба противника больше всего устремляли удары в шлемы, и по учащенным, полученным мессиром Есташем ударам, перья из его шлема все исчезли, а Эдуард лишился из драгоценных камней короны, украшавшей его шлем. Наконец, меч Эдуарда обрушился с такою силою на голову его противника, что несмотря на всю твердость шлема, он рассек бы ее непременно, если бы мессир Есташ не прикрылся вовремя щитом своим. Ужасное лезвие рассекло металлический, щит пополам, как будто кожаный, и одна из застежек лопнула. Мессир Есташ отбросил оставшуюся у него на голове половину шлема, которая вместо защиты сделалась для него помехой; и, взяв меч в обе руки, нанес в свою очередь такой жестокий удар по шлему короля, что клинок разлетелся на мелкие части, и одна рукоять осталась у него в руках.
Молодой рыцарь отступил шаг назад, чтобы взять другой меч у своего оруженосца, но Эдуард, подняв забрало своего шлема, сделал шаг вперед и, взяв за клинок меч свой, рукоятью подал его своему противнику.
- Мессир, - сказал он ему с той благосклонностью, с которою говорил всегда в подобных случаях, - не угодно ли вам принять этот меч? У меня, как у Ферагуса, всегда семь мечей в готовности, и все семь чудного закала. Такая искусная и сильная рука, как ваша, должна непременно владеть таким оружием, на которое можно бы было положиться; возьмите же, мессир, мой меч, и мы начнем опять поединок, с одинаковым равенством.
- Принимаю с удовольствием, Ваше Величество, меч ваш, - отвечал Есташ Рибомон, поднимаю в свою очередь забрало шлема, - но сохрани меня Бог, чтобы я употребил лезвие этого меча против того, от кого его получил; признаю себя побежденным, государь, сколько вашим мужеством, столько же и снисхождением; этот меч будет мне драгоценен, я клянусь над ним и им, сохранить его навсегда, и ни в турнире, ни в войне не отдать его никому, кроме вас. Теперь окажите мне последнюю милость, государь, представьте побежденного вами Ее Величеству королеве.
Эдуард подал руку молодому рыцарю и пошел с ним при громких рукоплесканиях всех зрителей к трону королевы Филиппы, которая, сняв со своей шеи драгоценную золотую цепь, обвила ею руку побежденного, в знак его неволи, и объявила, что в продолжение всех трех дней турнира не желает иметь другого невольника. Почему и посадила его у ног своих; Эдуард вошел в свой шатер и, надев другой шлем, приказал трубачам подать знак вызова; но из уважения, или опасения, трубы противоположной стороны не отвечали; и на три повторенных вызова ответа не было. Герольды явились на место ристалища и, обращаясь на все стороны, кричали: милости щедрых наград, господа благородные рыцари!., и золотые монеты посылались с амфитеатра на арену.
Так как день склонялся уже к вечеру и время ужина приближалось, то старшины, подняв свои копья, украшенные флюгерами с изображением наверху герба Англии, а внизу собственного, дали этим знать, что турнир первого дня кончен. В ту минуту обе музыки, находящиеся на противоположных сторонах, затрубили отступление, и поезд отправился прежним порядком обратно в замок.
Эдуард угощал ужином всех английских и иностранных рыцарей, а королева - дам и девиц; после ужина все общество, - как дамы, так и рыцари, отправилось в другую залу, где ожидали их множество фокусников, музыкантов и плясунов.
Король открыл бал с графинею Салисбюри, а королева с мессиром Есташем Рибомоном. Эдуард был в восхищении, потому что вся честь этого дня принадлежала одному ему, как королю и как рыцарю, и все это в глазах страстно любимой им женщины. Успокоенная Алисса безо всякого опасения предалась удовольствию танцевать со всею беззаботностью молодости и счастья. Эдуард, пользуясь этой доверенностью, как будто без намерения жал ей руку, которую она в танцах ему подавала, или касался устами развевающихся ее локонов, чтобы насладиться пленительным и жгучим благоуханием, разливающимся всегда около женщин в теплой атмосфере бала. В середине запутанных фигур, составлявших в то время основу танцев, одна и) подвязок графини, которые были голубого цвета, вышиты серебром, упала, так что она этого не заметила. Эдуард бросился ее поднимать, но как ни быстро было его движение, но многие, заметив это, угадали причину похищения короля и, встретив многозначительные взоры и улыбки, обвязал поднятую им ленту около своей ноги и сказал: да будет бесчестен тот, кто зло об этом помышляет!
Этот случай был основанием ордена подвязки.
Глава XX
На другой день в то же самое время, как и накануне, галереи были снова наполнены зрителями; ристалище готово, и старшины на своих местах, но шатер изменился; наружность его была проще и воинственнее. И вместо вчерашнего знамени, украшенного гербами Англии и Франции, над ним развевался простой зеленый с золотыми полосами флаг. Потому что сподвижником этого дня был Готье-Мони, и шатер принадлежал ему. Известная храбрость этого молодого рыцаря была для зрителей верным ручательством, что они увидят в этот раз чудеса военных подвигов.
Те из рыцарей, которые накануне не смели вызывать на бой короля, предоставили себе это право в настоящее время; и желающих было так много, что с аршины должны были бросить жребий, чтобы избрать только десять противников, полагая, что и из этого числа рыцарей трудно будет сподвижнику выдержать с каждым особый поединок. Словом, написав всех желающих на лоскутках пергамента, бросили их в шлем и первые десять рыцарей, шлема которых вынутся, должны будут сражаться в продолжение этого дня, и в том порядке, как их имена одно за другим последуют. Избранные судьбою для этого дня были: граф Мерфор, граф Арондель, граф Суфольк, Рожер граф Марк, Ион граф Лисль, сир Вальтер Павели, сир Ришар Фиц Симон, лорд Голанд, сир Ион Лорд Грей Коднор, и неизвестный рыцарь, который был вписан под именем молодого искатели приключений.
Готье-Мони поддержал приобретенную им славу; потому что пять первых противников были выбиты из седла, трое потеряли шлемы, и один только граф Суфольк с равною Готье-Мони ловкостью и силой окончил поединок.