Кристин опасалась, как бы они не попались в чьи-нибудь сети по своей доверчивости; ей казалось, что и владелицы больших поместий, и их дочери, и бедные служанки слишком свободно держат себя с красавцами юношами. Но, как и все их сверстники, сыновья Кристин впадали в страшный гнев, если кто-нибудь поддразнивал их, намекая на ту или иную женщину. В этом особенно усердствовала Фрида, дочь Стюркора; несмотря на свой возраст, она по-прежнему оставалась козой, – а ведь она была не намного моложе самой Кристин. Она прижила двух незаконных детей и сама толком не знала, кто отец второго. Но Кристин взяла бедного крошку на свое попечение и вообще всегда сквозь пальцы смотрела на прегрешения этой служанки, потому что та была в свое время преданной и любящей кормилицей Бьёргюльфа и Скюле; но все же Кристин очень досадовала, что старая дура вечно заводит с мальчиками разговоры о девушках.
Кристин часто думала теперь, что самое лучшее было бы пораньше женить сыновей. Но она понимала, что это не легко: люди, дочери которых по крови и рождению могли считаться подходящими невестами для Ноккве и Бьёргюльфа. сочли бы, что ее сыновья недостаточно богаты. К тому же вражда короля, которую навлек на себя их отец, и приговор, тяготевший над ним, послужили бы помехой юношам, вздумай они искать счастья на службе у какого-нибудь знатного рыцаря. Кристин с горечью вспоминала о тех временах, когда Эрленд и Эрлинг, сын Видкюна, вели переговоры о браке Никулауса с одной из дочерей наместника.
Правда, у Кристин на примете было несколько подрастающих девушек в соседних долинах, которые со временем могли бы стать подходящими невестами для ее сыновей; это были наследницы знатных и богатых семей, предки которых на протяжении многих поколении держались вдали от королевского двора и не выезжали из дому. Но Кристин не в силах была снести мысль, что они с Эрлендом могут получить отказ, если пошлют сватов к этим знатным крестьянам. Лучшим посредником в таком деле был бы Симон, сын Андреса, но по вине Эрленда они лишились и этой единственной поддержки.
Ей казалось, что ни один из ее сыновей не проявлял склонности к тому, чтобы посвятить себя служению богу, – разве что Гэуте или Лавранс. Но Лавранс был еще слишком мал, а Гэуте был единственным из всех сыновей, от которого она видела настоящую помощь в хозяйстве.
В этот год метели сильно повредили плетни в усадьбе, и на поля нанесло сугробы, а ко дню праздника святого креста снегопад задержал полевые работы, так что людям пришлось потом трудиться не разгибая спины, чтобы наверстать потерянное время. Поэтому в один прекрасный день Кристин послала Ноккве и Бьёргюльфа сменить планки у плетня вокруг поля, расположенного близ проезжей дороги.
В полдень мать вышла из дому посмотреть, как справляются сыновья с этой непривычной для них работой. Бьёргюльф чинил плетень у тропинки, ведущей к усадьбе, – мать задержалась недолго, поговорила с сыном и пошла дальше, к северной части поля. Тут она увидела Ноккве: перегнувшись через плетень, он разговаривал с женщиной, остановившей своего коня на обочине дороги, у самого плетня. Ноккве ласково поглаживал лошадь, потом положил руку на щиколотку всадницы, а потом как бы в рассеянности перевел руку чуть выше, под платье девушки.
Девушка первая заметила хозяйку усадьбы, она покраснела и что-то шепнула Ноккве. Тот быстро убрал руку – вид у него был смущенный. Девушка хотела продолжать путь, но Кристин окликнула ее и стала расспрашивать, как поживает ее родственница, хозяйка усадьбы Ульвсволд; девушка доводилась той племянницей и недавно приехала к тетке погостить. Кристин сделала вид, будто ничего не заметила, и, когда девушка скрылась из виду, еще некоторое время говорила с Ноккве о плетне.
Вскоре Кристин пришлось провести две недели в Ульвсволде, потому что хозяйка усадьбы болела после тяжелых родов, а Кристин была ее ближайшей соседкой и к тому же слыла самой искусной лекаркой в поселке. Ноккве часто приезжал к матери с разными поручениями, и тогда племянница хозяйки Эйвор, дочь Хокона, не упускала случая поболтать с ним наедине. Кристин это было совсем не по вкусу: девушка ей не нравилась, и вдобавок она вовсе не находила ее красивой, хотя это утверждало большинство мужчин. Поэтому Кристин очень обрадовалась, когда в один прекрасный день узнала, что девушка уехала домой, в Рэумсдал.
Но она решила, что Ноккве, как видно, быстро забыл Эйвор, особенно когда услышала, что Фрида подтрунивает над Ноккве, называя имя Осты, дочери Эудюна.
Однажды Кристин настаивала в пивоварне можжевеловый отвар и услышала, что Фрида опять принялась за свои любимые шуточки. Ноккве с отцом и Гэуте возились на заднем дворе около пивоварни: они мастерили лодку, собираясь отправиться на горное озеро, где водилась рыба, – Эрленд был довольно искусен в сооружении лодок. Насмешки Фриды выводили Ноккве из терпения, а тут еще Гэуте стал ей подпевать: Оста, мол, совсем недурная невеста…
– Вот и посватайся к ней, коли так считаешь, – сердито огрызнулся брат.
– Нет, я ее не возьму, – сказал Гэуте. – Люди говорят, что сосновый лес да рыжий волос приживаются на тощей земле… А тебе рыжие волосы, как видно, пришлись по вкусу…
– Нет, сын мой, к женщинам эта пословица не относится, – смеясь, возразил Эрленд. – Рыжеволосые женщины часто бывают и белы телом и дородны…
Фрида расхохоталась во всю глотку, а Кристин рассердилась; она считала, что такие легкомысленные речи совсем неуместны в присутствии молодых ребят. К тому же она не забыла, что у Сюннивы, дочери Улава, были рыжие волосы, хотя ее друзья и называли их золотыми. Тут Гэуте сказал:
– Скажи мне спасибо, что не ответил тебе по-другому: "Не посватаюсь, потому что боюсь греха". На троицу ты всю ночь просидел с Остой на сеновале, когда мы танцевали на церковном холме; стало быть, она тебе приглянулась…
Ноккве хотел уже броситься на брата с кулаками, но в этот миг в дверях пивоварни появилась Кристин. Когда Гэуте ушел, мать спросила старшего сына:
– Что это Гэуте рассказывал здесь о тебе и об Осте, дочери Эудюна?
– Я думаю, матушка, вы и сами все слышали, – Ноккве вспыхнул и сердито нахмурил брови.
Кристин сказала с раздражением:
– Очень дурно, что вы взяли себе за обычай каждый праздник танцевать и толкаться по ночам среди слуг. Так не было принято у нас, когда я была молода…
– Вы сами рассказывали, матушка, что в годы вашего детства дед часто запевал, когда на церковном холме танцевали.
– То были другие песни и другие танцы, не такие бойкие, – возразила мать. – А мы, бывало, чинно и благопристойно сидели со своими родителями, а не прятались сам-друг по сеновалам…
У Ноккве уже готов был дерзкий ответ. Но в это мгновение Кристин взглянула на Эрленда. Искоса поглядывая на доску, которую он строгал, он улыбался с невыразимым лукавством. Кристин повернулась и ушла в пивоварню, обиженная и огорченная.
…С тех пор у нее не выходило из головы то, что ей пришлось услышать. Оста, дочь Эудюна, могла считаться не такой уж дурной невестой. Хозяева Лоптсгорда были люди зажиточные, у них росли три дочери и не было ни одного сына, а Ингебьёрг, мать Осты, происходила из весьма почтенного рода.
Правда, Кристин никогда не думала, что им, хозяевам Йорюндгорда, придется звать сватом Эудюна, сына Турберга. Зимой с ним приключился удар, и люди говорили, что он навряд ли долго протянет… А девушка была славная, миловидная и, по слухам, работящая. Если Ноккве и впрямь полюбил девушку, не было причин противиться их браку. Придется только отложить свадьбу года на два – уж очень они оба молоды, и Ноккве и Оста, – но потом Кристин с радостью примет Осту в свой дом как невестку.
Но однажды в середине лета в Йорюндгорд явилась сестра отца Сульмюнда занять у Кристин какую-то мелочь по хозяйству. Женщины уже прощались у лестницы стабюра, как вдруг сестра священника сказала:
– Да, к слову молвить, слышали про Эйвор, дочь Хокона? Отец прогнал ее со двора, потому что она беременна, и ей пришлось снова вернуться в Ульвсволд.
Как раз в этот момент с чердака стабюра спускался Ноккве – он так и застыл на нижней ступеньке лестницы. Мать увидела выражение его лица и обмерла: вспыхнув до корней волос, юноша прошел мимо женщин по направлению к дому.
Однако мало-помалу из рассказа сплетницы Кристин уразумела, что несчастье случилось с Эйвор задолго до того, как она впервые приехала весной в их поселок. "Бедный мой несмышленыш, – облегченно вздохнув, подумала Кристин. – Теперь он, как видно, попросту стыдится, что девушка ему нравилась".
Спустя несколько дней Кристин заснула ночью в постели одна, потому что Эрленд отправился рыбачить на озеро. Она думала, что он взял с собой Ноккве и Гэуте. Но вдруг ее неожиданно разбудил голос старшего сына; обняв мать, мальчик прошептал ей на ухо, что ему необходимо с ней поговорить. И тут же с ногами забрался на край кровати.
– Матушка… Я был сегодня ночью в Ульвсволде… Говорил с бедняжкой Эйвор… Я знал, что на нее клевещут… Я был так уверен, что эта сорока из Румюндгорда лжет, что не задумался бы пронести за Эйвор раскаленное железо…
Мать молчала, выжидая. Ноккве силился говорить спокойно, но голос его то и дело срывался от волнения:
– Эйвор ходила к заутрене в последний день рождества… Она шла одна, а дорога от их усадьбы до церкви лежит через лес… И вот на нее напали двое… Было еще темно, она не знает, кто они, – должно быть, бродяги, скрывающиеся в горах. Под конец у нее, бедняжки, уже не было сил защищаться, – она ведь такая нежная и хрупкая. И она никому не посмела рассказать о своем несчастье, а когда отец и мать дознались об этом, они накинулись на нее с бранью, избили, таскали за волосы и, наконец, прогнали из дома. Она так рыдала, матушка, когда рассказала мне всю историю, что камни в горах – и те разжалобились бы.
Ноккве умолк и тяжело перевел дух.
Кристин сказала сыну, как ей жаль, что негодяям удалось скрыться. Но все же она не теряет надежды, что божье правосудие настигнет их и они получат возмездие на плахе.
Тогда Ноккве стал рассказывать об отце Эйвор, о том, какой он богатый человек и какая у него знатная родня. Эйвор решила отослать ребенка на воспитание в какой-нибудь отдаленный поселок. Жена Гюдмюнда Дарре прижила незаконно ребенка от священника… Да и Сигрид, дочь Андреса, счастливо живет в Крюке со своим мужем и пользуется всеобщим уважением. Только бессердечный и несправедливый человек может осудить Эйвор за то, что она безвинно стала жертвой срама и бесчестья, а на самом деле она достойна быть супругой ревнивого к своей чести человека…
Кристин сочувствовала девушке, призывала проклятия на головы насильников, но в глубине души благодарила судьбу за то, что Ноккве не хватает еще трех лет до совершеннолетия. Однако вслух она только ласково сказала, что теперь Ноккве должен особенно остерегаться, не искать в поздние час свидания с Эйвор у нее в стабюре, как он это сделал нынешней ночью, и не показываться в Ульвсволд, когда у него нет поручений к хозяевам имения, чтобы не давать соседям лишнего повода чернить бедную девочку. Да, да, она прекрасно знает, что Ноккве умеет за себя постоять и не задумается проучить тех, кто посмеет усомниться в словах Эйвор и не поверит, что она безвинно попала в беду, но несчастной женщине все равно будет хуже, если люди станут чесать языки…
Три недели спустя приехал отец Эйвор, чтобы забрать дочь домой, где ее ждало обручение и брачный пир. Женихом был их сосед, молодой человек из хорошего крестьянского рода. Вначале родители обоих молодых людей противились этому браку, потому что вели тяжбу из-за каких-то спорных земельных участков. Зимой соседи пришли наконец к соглашению и решили обручить детей, но тут вдруг заупрямилась Эйвор: за это время она-де полюбила другого. Однако вскоре она поняла, что поздно надумала отвергать своего первого жениха. Тогда она приехала к тетке в Силь, надеясь, как видно, скрыть свое положение, так что во что бы то ни стало хотела выйти за своего нового избранника. Но когда Хиллебьерг из Ульвсволда поняла, как обстоит дело с племянницей, она без промедления отправила ее назад к родителям. Верно, что отец пришел в ярость, несколько раз поколотил дочь, и она вновь сбежала сюда. Но теперь отцу удалось договориться с первым искателем руки Эйвор, и девушке ничего не оставалось, как пойти с ним под венец, хочет она того или нет.
Кристин видела, что Ноккве тяжело переживал все это. Долгое время он почти не разговаривал с окружающими, и матери было так его жаль, что она едва осмеливалась смотреть в его сторону; стоило ему встретиться с ней глазами, как он заливался краской стыда, а у матери сжималось сердце.
Когда работники в Йорюндгорде принялись обсуждать происшествие с Эйвор, хозяйка резко приказала им замолчать: она, мол, не желает, чтобы в ее доме упоминали об этой грязной истории и бесстыдной женщине. Фрида не могла в себя прийти от изумления: сколько раз, бывало, она слышала, как Кристин с глубоким состраданием отзывалась о девушках, попавших в беду, и помогала им щедрой рукой – самой Фриде довелось дважды искать прибежища в великодушии своей хозяйки. Но в тех редких случаях, когда Кристин упоминала имя Эйвор, дочери Хокона, она называла ее такими скверными словами, какие только одна женщина может сказать о другой.
Эрленд рассмеялся, когда жена рассказала ему, как жестоко одурачили Ноккве; разговор произошел как-то вечером, когда Кристин села прясть на лужайке перед домом, и Эрленд подошел и растянулся рядом с ней на траве.
– Полно, никакой беды не случилось, – сказал отец. – Скорее наоборот, парень дешево заплатил за науку, что мужчине не следует верить женщинам…
– И это говоришь ты, – сказала жена; ее голос дрогнул от подавленного возмущения.
– Ну да… – улыбнулся Эрленд. – Помню, когда я познакомился с тобой, я думал: ты такая смиренница и скромница, что и кусочка сыра не надкусишь своими зубками… Мягкая, как шелк, кроткая, как горлица… Но ты ловко одурачила меня, Кристин…
– А тебе никогда не приходило на ум, что сталось бы со всеми нами, кабы я была такой смиренницей и скромницей? – спросила она.
– О да! – Эрленд взял ее за обе руки, так что ей пришлось прервать работу; лицо его просияло счастливой улыбкой. Он положил голову на колени жены. – Да, любимая моя, я и в самом деле не знал, какое безмерное счастье ниспослал мне господь, когда свел нас с тобой, Кристин!
Но оттого, что Кристин все время крепилась, чтобы не выказать раздражения против неизменной беспечности Эрленда, случалось, что гнев пересиливал ее, когда сыновья в чем-нибудь провинятся: она стала давать волю рукам и языку. Особенно доставалось Ивару и Скюле.
Они переживали сейчас самый трудный возраст – двенадцать лет, и были такими своевольниками и неслухами, что Кристин иногда с отчаянием думала: верно, ни одна мать в Норвегии еще не производила на свет таких головорезов. Как все ее сыновья, они были хороши собой: у обоих черные шелковистые кудрявые волосы, синие глаза под черными бровями, узкие лица с точеными чертами. Они были очень рослыми для своих лет, но пока еще узкоплечи. И на их длинных, тощих руках и ногах, словно узелки на соломинке, выпирали суставы. Близнецы были так похожи друг на друга, что их различали только домочадцы, а в поселке их прозвали йорюндгордскими рубаками – отнюдь не в похвалу. Прозвище это первым в шутку придумал Симон, потому что Эрленд подарил обоим братьям по короткому мечу, и мальчишки ни на минуту не расставались с ними, разве что когда ходили в церковь. Кристин был совсем не по душе этот подарок, а также то, что близнецы вечно возились с топорами, копьями и стрелами: она тряслась от страха, что с этими отчаянными мальчишками приключится какое-нибудь несчастье. Но Эрленд решительно объявил, что они уже достаточно взрослые, чтобы приучаться владеть оружием.
Кристин была в вечном страхе за своих близнецов. Когда она не знала, где они находятся, она украдкой ломала руки и молила деву Марию и святого Улава доставить их домой, целыми и невредимыми. Близнецы пробирались в горы через ущелья и обрывы, по которым не ступала ничья нога; они разоряли орлиные гнезда и приносили за пазухой безобразных желтоглазых птенцов, они взбирались по гладким кручам к северу у горы Рост до того места, где Логен водопадами низвергается с уступа на уступ; однажды Ивар едва не убился насмерть, вылетев из седла и волочась за конем, когда вздумал объезжать неукрощенного жеребца, – причем одному богу известно, как мальчишкам удалось его взнуздать. По собственному почину, из праздного любопытства, они пробрались в Тульстадский лес и нашли там землянку старухи финки: от отца они научились нескольким словам на саамском языке, и когда они обратились с ними к хозяйке, старая колдунья обласкала, на поила и угостила их, и они наелись до отвала, хотя день был постный. А Кристин всегда строго следила за тем, чтобы в постные дни дети ели поменьше и главным образом ту пищу, которую они не любили, – так она сама была с детства приучена родителями. На этот раз Эрленд тоже всерьез разгневался на сыновей, отобрал и сжег все лакомства, которые финка положила им в мешок на дорогу, и строго-настрого запретил ходить дальше опушки леса, в чаще которого жили финны. И все-таки его позабавило приключение близнецов; с этого времени он часто рассказывал Ивару и Скюле о своих походах на север, о том, что ему было известно о повадках и обычаях этих людей, и обучал сыновей словам на их безобразном и безбожном языке.
Эрленд вообще почти никогда не бранил сыновей, а если Кристин выходила из себя от необузданных выходок близнецов, старался обратить это в шутку. Дома, в усадьбе, они вечно что-нибудь портили, хотя, когда приходилось, умели приносить настоящую пользу в хозяйстве – не в пример Ноккве, они были мастера на все руки. Но, бывало, мать даст им какую-нибудь работу, а потом придет посмотреть, как они с ней справляются, и видит: инструмент валяется на земле, а мальчишки стоят возле отца, который показывает им, как мореходы вяжут узлы, или еще какие-нибудь штуки в этом роде…
Когда Лавранс, сын Бьёргюльфа, ставил дегтем крест над дверью коровника или какого-нибудь другого строения, он зачастую окружал священное изображение каким-нибудь рисунком, обводил рамкой или проводил черточку над поперечиной креста. И вот однажды близнецы надумали вдруг целиться по этим старым рисункам из лука. Кристин была безутешна от гнева и горя, что дети ее ведут себя как нехристи, но Эрленд взял их под защиту: они еще слишком малы, чтобы вспоминать о святости креста каждый раз, как увидят его над дверями хлева или на спине коровы. Пусть мальчишки пойдут к кресту на церковном холме, преклонят перед ним колена, поцелуют святыню, прочтут по пять раз "Отче наш" и "Богородицу", – и нечего беспокоить из-за этого отца Сульмюнда. Но на сей раз Бьёргюльф и Ноккве взяли сторону матери, священник был приглашен в усадьбу, окропил стены святой водой и сурово отчитал юных грешников.