Содержание:
СОЛДАТСКИЙ СЫН ВАСИЛИЙ ЗУЕВ 1
УЧЕНИК АКАДЕМИЧЕСКОЙ ГИМНАЗИИ 2
НАТУРАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ПРОФЕССОР И АКАДЕМИК 3
РОКОВАЯ ВСТРЕЧА 5
УРАЛ-БАТЮШКА 8
В ЛЕСНОЙ ГЛУШИ 9
ПО ГОРНОЗАВОДСКОМУ УРАЛУ 10
ЧЕБАРКУЛЬСКАЯ КРЕПОСТЬ 11
В ПРОВИНЦИАЛЬНОМ ГОРОДЕ 11
"БАБЬЯ КАТОРГА" 12
ГОРОД ЕКАТЕРИНЫ 13
ПО ДОНОСУ 16
В ВОГУЛЬСКИХ ЛЕСАХ 16
ПОЕДИНОК С ДВУНОГИМ ВОЛКОМ 18
У ЛЕДОВОГО МОРЯ 19
В ПЛЕНУ ВОЛЧЬЕЙ СТАИ 20
ПОД СВИСТ КНУТА 21
ЭПИЛОГ 22
СОДЕРЖАНИЕ 22
Следопыт Урала
Давным-давно, около двух с половиной веков назад, из Петербурга в дальний неизведанный путь тронулась экспедиция молодого академика Палласа, в составе которой был и солдатский сын Василий Зуев.
В поход Василий вышел неопытным подростком, а поход завершил зрелым мужем, талантливым ученым-исследователем. Именно ему принадлежит честь первого исследования Северного Урала вплоть до берегов Ледовитого океана.
Вот об этом и рассказывает в занимательной форме приключенческая повесть челябинского учителя-историка Анатолия Александрова. У автора это первое крупное художественное произведение. Читается оно с большим интересом, в нем дается много познавательного материала по истории и природе Урала.
Р2
А 46
Давным-давно, около двух с половиной веков назад, из Петербурга в дальний неизведанный путь тронулась экспедиция молодого академика Палласа, в составе которой был и солдатский сын Василий Зуев.
В поход Василий вышел неопытным подростком, а поход завершил зрелым мужем, талантливым ученым-исследователем. Именно ему принадлежит честь первого исследования Северного Урала вплоть до берегов Ледовитого океана.
Вот об этом и рассказывает в занимательной форме приключенческая повесть челябинского учителя-историка Анатолия Александрова. У автора это первое крупное художественное произведение. Читается оно с большим интересом, в нем дается много познавательного материала по истории и природе Урала.
"Кто сам путешествовал за делом, а не так, чтобы переезжать только с места на место, тот знает, чего таковые труды стоят".
В. Ф. ЗУЕВ
СОЛДАТСКИЙ СЫН ВАСИЛИЙ ЗУЕВ
Прусские гренадеры короля Фридриха внезапно обрушились на русскую колонну, когда она вытянулась вдоль узкой лесной дороги. Сражение шло шестой час. Нещадно палило солнце, в облаках пыли мелькали треуголки, штыки, искаженные в ярости лица.
Силы русских таяли. Все теснее сбивалась в небольшую кучку их головная колонна.
- Солдатушки! - потрясая обнаженной шпагой, кричал тучный майор. - Помни присягу, солдатушки, бей супротивника!
Рядом с майором стоял молоденький сержант. Его новенький мундир и нежное, словно девичье, лицо сразу выдавали новичка.
Ряды сшиблись. Жалобно звякнула выбитая из юношеских рук тоненькая шпага, и сержант упал под ноги здорового рыжего пруссака. Но в тот же миг прусский гренадер был свален штыком русского солдата и опрокинулся навзничь. Отбив наскок еще одного пруссака, Федор легко подхватил на руки сержанта.
В это время из-за леса с криком "ура" ринулись на противника новые полки. Прусские войска дрогнули и стали отступать.
К вечеру сражение прекратилось.
- Фарт тебе, Федор, - доставая закорузлыми пальцами из костра уголек и раскуривая трубку, пробасил Перфильев, - княжонка от пруссака спас. Хоть он и дитя еще совсем, а все сержант. Начальство это в резон возьмет, да и родители сиятельства отблагодарят.
- Да, чистый фарт!
- Знал, кого спасал.
- Парнишку жалко было, - застенчиво проговорил Федор, - несмышлен еще в бою, а за спину других не прятался.
- А мальчонка, пока не подрос, не вредный.
- Ну, барин - он барин и есть!
- Ты, поговори! - буркнул солдатский дядька.
В отблеске костра показалась высокая тень дежурного офицера. Разговор замолк.
Скоро солдат Федор Зуев был переведен в гвардейский Семеновский полк. Гвардейцев донимали парады, дворцовая караульная служба, но жалование гвардейцу полагалось больше. Кроме того, в гвардейском полку проходили службу молодые дворяне. Многие из них в казарме доказывались редко, а все наряды за них несли старослужащие солдаты, получая за это от барчуков хорошие деньги. Одним словом, с переводом в Семеновский полк Федор Зуев стал жить в достатке. Тяжелую солдатскую службу исполнял, как прежнюю мужицкую работу, основательно и аккуратно. Хорошо было в маленьком домике в Заохтенской стороне. Работящая, скромная жена Федора весь день была в хлопотах по хозяйству. Рос сын Василий. Мальчик был бойкий, смышленый.
На рождество с обозами мороженой рыбы приехал из Твери в Санкт-Петербург отец Федора. Не рослый, но крепко скроенный, с продубленной зимними ветрами кожей, пахнущий рыбой, он сидел в переднем углу под образами и, не торопясь, вел с сыном разговор о внуке, который, не зная, что решается его судьба, безмятежно спал на полатях.
Поодаль на лавке примостилась жена Федора. Вместе с хозяином за столом почетным гостем сидел ротный писарь.
Штоф медленно пустел, разговор велся степенно, неторопливо.
- Ну, тебя, Федор, на службу взяли, без этого нельзя, солдат - он опора царю и отечеству. Но и наше дело нужное. Мы что рыбой, что кожами государству доход даем, да и себя не забываем. Грамоту Василий прошел - это хорошо, грамотные в нашем деле - клад. А теперь, думаю, заберу-ка я его с собой: не сыну, так внуку буду с рук на руки дело свое передавать. С нашим обозом и тронемся.
Сердце матери защемило. Давно она ждала этого разговора. Ее терзала тревога за сына. Мысли отца были другие. Василий уже бегло читал и писал, выучившись этому у безместного попа, который был человеком грамотным, но запойным. Отпускать Василия с дедом Федору не хотелось, поэтому-то он и пригласил в гости ротного писаря, умелого в рассуждениях.
- Конечно, ваше дело уважительное и небесприбыльное, - начал писарь, пригубив чарку, - но в наше время и то понимать надо, что без грамотных людей никуда не пойдешь. Вот отец мой камердинером у графа нашего был, а себе вольную выслужил, да и всю семью из неволи вывел. Я вот писарем ротным, а без меня их благородие майор Роман Гаврилович Крупоносов-Обсевский ни одного дела решать не станет. Кто к нему идет, сначала ко мне заглядывает. Ничего, хваление господу, живем, как люди, дом с флигелем. А все от грамоты. Надо вашего мальчонку по письменной части пускать.
- Стало быть, в кутейники? - обиженно гудел дед.
- Пошто в кутейники? - выбирая пальцами с деревянного блюда мосол получше, спокойно отвечал писарь. - Письменный человек - все. При уме тут большой выбор и по военной, и по статской службе.
- Он понятливый, отец Афанасий хвалят, - робко вставила свое слово жена Федора. Сам Федор больше молчал. Спорить с отцом ему было не с руки, а соглашаться тоже не хотелось.
Спорили долго. Наутро рассерженный дед уехал с обозом в Тверь без внука.
Отпросившись у сержанта, Федор Зуев с вечера долго начищал пуговицы и медали. Утром, по совету писаря, он направился к молодому князю, когда-то спасенному им.
2
Утро молодого князя начиналось в первом часу пополудня. После кутежа трещала голова. Отодвинув от себя чашку с кофе, князь, морщась, дернул шнурок, свисавший около кровати. В дверях, словно из-под земли, вырос камердинер.
И не успел его сиятельство капризно нахмурить бровь, как из-за спины камердинера появился серебряный жбан с крепким огуречным рассолом. Обливая тонкую пену кружев, князь пил с жадностью.
- Уф... Полегшало... Давай халат!
В накинутом на худенькие плечи парчевом халате князь сел перед зеркалом. Из соседней комнаты появились куафер и помощник камердинера. Один занялся прической князя, другой осторожно натягивал на княжеские ноги шелковые чулки и надевал туфли.
Князь скучал.
Камердинер, стоявший у кресла, чтобы обратить на себя внимание, переступил с ноги на ногу - самая большая вольность, какую он мог допустить в присутствии князя.
- Ну, чего?
- Ваше сиятельство, с утра, вот, у крыльца Федор Зуев стоит.
- Федор?.. Ну, что ж. Пусти.
Камердинер бесшумно исчез.
- А, служба...
- Здравия желаю, ваше сиятельство! - вытянулся во фрунт Федор.
- Ладно, ладно, - вяло махнул рукой князь. - Что скажешь? Докука какая есть?
- К вашей милости, ваше сиятельство. Насчет сына я. Пристроить бы куда, уж замолвите слово...
- Сына, говоришь? А по какой части ты его хочешь пустить?
- По письменной, ваше сиятельство.
- По письменной? - Брови князя удивленно взлетели кверху. - А что он у тебя, силен в грамоте?
- Бойкий парнишка, ваше сиятельство, его безместный поп учит.
- Вот как! - удивился князь. Ему вспомнился вчерашний разговор у графа Орлова. Для растущей промышленности нужны были знающие люди, а молодые дворяне в науку шли неохотно. Решено поэтому в академическую гимназию брать детей солдат, мелких чиновников и торговцев.
- Устроим твоего сына, Федор, - сказал он весело и потребовал перо и бумагу. Гусиное перо, поскрипывая, разбрасывало на голубоватой бумаге мелкие крапинки брызг.
"Государь мой!
Сколь я ни уверен в Вашем великодушии, со всем тем не могу думать, чтобы не наскучил моими просьбами.
Ваше достоинство, так же как и Ваше свойство, делают Вас столь нужным для друзей Ваших, что они всегда могут докучать Вам. Сие письмо доказывает это. Чиню Вам сию просьбу об Вашем покровительстве одному моему человеку по устройству сына его в гимназию вверенной Вашему попечительству Академии.
Надеюсь, что Вы приумножите Вашу ко мне дружбу, видя умножающееся во мне стремление к дружбе с Вами.
Прошу Вас доставить мне случай, удобный подтверждению того глубокого почтения, с которым остаюсь Вашим и пр.
Князь Андрей."
Присыпав написанное песком из серебряной песочницы, князь свернул лист вчетверо и запечатал восковой печатью.
- На, Федор. С письмом в Академию пойди. Отдай секретарю. Ну, иди!
- Спаси господь ваше сиятельство, по гроб жизни благодетель наш...
- Ладно, ладно, иди, - махнул князь рукой. Резная дверь с массивными бронзовыми литыми ручками бесшумно закрылась.
Василию шел тогда десятый год.
УЧЕНИК АКАДЕМИЧЕСКОЙ ГИМНАЗИИ
1
- Новеньких ведут! - раздался крик в коридоре. В спальню влетел Ефимка Сорока в длинном залатанном кафтане и штопаных чулках.
- Где? - загомонили из полутемных углов голоса.
- Эво! - уперев нос в окно, показал Ефимка, - Сам Долбун ведет!
Подростки облепили подоконник. Долбуном воспитанники звали инспектора. Тот при разговоре долбил желтым от табака пальцем по головам, а палец у него был тяжелый, как клюв ворона.
Среди новеньких, оглядываясь по сторонам, шагал и Василий Зуев. В этом сером, заплесневелом здании ждала его новая жизнь. Как она обернется, чем порадует, к чему приневолит?
Долбун передал новеньких двум немкам, которые ведали пансионатом. Софья Шарлотта Мюллер и Катерина Лизавета Роммер получили эти должности за заслуги своих умерших мужей - придворного цирюльника и учителя танцев. Дородные, раскормленные на русских харчах, они жили сыто и беспечно. Грязные, вечно голодные русские мальчишки их интересовали мало.
Инспектора немки усадили пить кофе, а мальчишек отправили в общую спальню.
- Вести себя тихо, слушаться! - наставляла новичков фрау Мюллерша, как звали ее ученики.
- Ужин не будет. Ложиться так, - добавила вторая немка, - идите!
В спальне новичков окружили старожилы. Ефим Сорока по праву старшего спросил:
- Пирогов, поди, из дому принесли? А ну, делись!
Новички полезли, кто в узелок, кто в кошелку Уселись у окна - там все же светлее - и принялись жадно уничтожать домашние "заедки".
- Теперь держись, - поучал Сорока новичков, - житье у нас хуже казармы. Муштра. Холод. Света нет. А кормят никуда.
- А учат? - робко спросил Василий Зуев.
- Учат почем зря, - продолжал Сорока, - с девяти утра так до шести часов пополудня над книгами держат. Темно станет, так отпускают.
- А порют? - выглянул из-за спины Василия добротнее других одетый Артамон, сын сидельца винной лавки.
- Не жалей спину! - крикнул из угла худенький парнишка, зябко кутаясь в старый кафтан. Это был Илюша Алфимов, круглый сирота, взятый в ученики из воспитательного дома. - Какое тебе учение без порки, а особливо у немцев!
- А чему учат? - допытывался Зуев.
- Учат много, да плохо. Чтоб студентом при профессоре стать, немецкий и латинский язык знать надобно, - начал объяснять веснушчатый подросток Павел Крохалев.
- Профессора-то по-русски ни слова молвить не могут. Учение на немецком и латыни идет. Вот и долбим языки эти с утра до вечера. А учат тоже немцы, по-русски ни бельмеса. Тычет пальцем да и орет почем зря, а не поймешь, он за вихры да об стол, об стол.
За разговорами незаметно миновал вечер. Улеглись спать. Спали по двое-трое, сдвинув деревянные кровати и набросав на себя всю, какую ни есть, одежду.
2
Дни побежали, похожие один на другой. Долбежка немецких и латинских слов, грамматических правил, окрики и подзатыльники учителей, вечный холод и голодное урчание в животе.
Василий Зуев преуспевал в учении. Но казарменная жизнь в гимназии тяготила. Особенно тяжелым был понедельник. Побывавшие в воскресенье дома ученики с неохотой рассаживались в холодном, неуютном классе. Бормоча что-то себе под нос, в класс медленно вползала массивная фигура в камзоле табачного цвета. Это Карл Оттович Штлибер. Отдуваясь и отплевываясь, он грузно опускался на кафедру и, стащив с себя парик, вытирал багровую лысину клетчатым платком. Штлибера пригласили из Марбурга просвещать молодых русских аристократов, а подсунули этих кучерских и солдатских детей. И он их возненавидел. С похмелья у Карла Оттовича болела голова, одолевала изжога. Мутный взгляд его уставился на редкие ряды продолжавших стоять воспитанников.
- Зитц! - прохрипел он.
Головы моментально склонились над потрепанными учебниками и тетрадками. Задав ученикам урок, Карл Оттович подремывал за кафедрой.
Сопел и плевался учитель, тихо шелестели страницы учебников.
Хуже всего жилось в гимназии Илюше Алфимову.
Круглый сирота, он был вечно голоден. Если другие воспитанники на праздники уходили домой, где вдоволь наедались, то Илюше идти было некуда. Товарищи приносили ему гостинцы. Василий Зуев, едва успевший к началу занятий, незаметно под скамьей передал Илюше кусок пирога. Илюша взял его и, склонив вихрастую головенку, запустил зубы в пирог. Ел Илюша, давясь. Немец проснулся, прислушался и незаметно подкрался к Илюше. Одна рука подняла мальчика за шиворот, а другая вырывала из худеньких пальцев остатки пирога.
- Вас ис дас? Что это есть? Ученик моих занятиях жрать, швайн, как свинья...
Огрызок пирога полетел на пол, а над съежившимся Илюшей взметнулась трость учителя. Немец наносил удар за ударом по худой спине, по вздрагивающим плечам, по взлохмаченной голове Илюши. Мальчишка сначала терпел, потом закричал, но немец бил и бил его. Илюша начал хрипеть. Воспитанники привстали со своих мест. В них боролись страх и чувство товарищества. Первым не выдержал Василий Зуев. Он кинулся к Штлиберу, вцепился в палку обеими руками и повис на ней. За ним кинулись остальные. Немец отпустил Илюшу, без сознания упавшего на пол.
- Вас? Вас? Это бунт... нападать меня... - и, стряхнув с себя воспитанников, учитель выскочил из класса.
В этот день занятий больше не было. Илюшу, так и не приходившего в сознание, увезли в госпиталь. Ребята сидели кучками по углам темной спальни, тихо переговаривались.
- Жалко Илюшу. Совсем плохо ему.
- Наши фрау со своими гулянками провиант жрут, а мы подыхай. Только дома досыта и наедаешься...
- Выгонят теперь нас. Немец за немца всегда заступится, а в Академии только они и есть.
- Ну, черт с немцами и их Академией, - вмешался в спор медлительный Артамон, - я в приказчики поступлю к купцу Барышникову. А голова на плечах будет - и свое дело заведу...
- Эх ты, голова на плечах! Для чего же мы терпим? - горячился Василий. - Для умножения науки российской. Михайло-то Васильевич Ломоносов к чему зовет? Взять из рук немцев все, что можно, а потом и самому домысел иметь. Государство наше обширное, а сколь изучено?
- Пока ты до науки дойдешь, немец с тебя три шкуры сдерет, - ворчал Артамон.
- Пусть сдерет, - не унимался Василий Зуев, - мы мужики, у нас шкура крепкая.