- Учат плохо, зады и зады повторяем, на месте топчемся, - подал голос Павел Крохалев.
- Сам не плошай, книги есть - учи!
- Сам, сам, тяжело самому-то.
- Тяжело... Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.
- Эх, выпорют нас, эх и выпорют!
- Не беда! Лишь бы не разогнали.
- Как-то Илюша сейчас? Отошел ли?
В спальне было сумрачно. Натянув на себя одеялишки, воспитанники засыпали тревожным, беспокойным сном.
Через два дня, так и не придя в сознание, Илюша умер. Своей смертью он спас воспитанников от нависшей над ними беды. Немцы присмирели. Случаи систематического избиения учеников были не в диковинку, а вот побои до смерти - это уже слишком.
3
В кабинете непременного секретаря Академии собрались академики и профессора. Проверкой были вскрыты массовые хищения, полный произвол и академическая запущенность в делах гимназии.
- Воспитанники ходят в бедных рубищах, претерпевают наготу и стужу, - гремел разгневанный голос Михаилы Васильевича Ломоносова, - при этом же еда их весьма бедна, иногда один хлеб и вода...
- Учителя в зимнее время дают лекции в классах, одетые в шубу, разминаясь вдоль и поперек по классу, - говорил проверявший гимназию профессор Котельников, - а ученики, не снабженные теплым платьем, не имея свободы встать со своего места, дрогнут, от чего делаются по всему телу нарывы, многие ради болезни принуждены оставлять хождение в классы...
После долгих и горячих споров порешили так.
Немца - учителя Штлибера - с тем же окладом перевести в академическую библиотеку. Ученикам гимназии учинить строгий распрос и предупреждение. Нерадивых из гимназии убрать. Директором академической гимназии по его личному ходатайству был определен Михайло Васильевич Ломоносов.
4
Занятий в гимназии не было вторую неделю. Воспитанники ждали решения своей судьбы. Наконец, поутру гимназистам велено было построиться в зале.
- Сейчас будет! - дернув Зуева за рукав, прошептал Крохалев.
- Скорей бы! Все конец. Душу вымотали. Ходют, смотрют, - ответил Зуев. Перешептывались:
- Перепорют всех!
- Поди, всех-то много будет.
- На выбор...
- Это чтоб тебя обошли, жила...
- Идут!
Сам Михайло Васильевич Ломоносов появился, а следом за ним несколько адъюнктов и студентов.
Ученики много слышали о Михаиле Васильевиче, но видели его редко. Немецкие профессора под всякими предлогами старались не допускать его к гимназической молодежи. Но вот этот запрет кончился. Теперь Михайло Васильевич стал непосредственным наставником и опекуном подростков.
Громоздкий, но не потерявший своей подвижности, он резко остановился перед строем учеников. Немок уже уволили, ребят отмыли, приодели.
Кто с надеждой, кто с тайным страхом смотрел на знаменитого русского ученого.
- По решению академической комиссии вступил в должность директора. Представляю вам нового инспектора и учителей, - и Ломоносов, отступив несколько в сторону, широким жестом большой мужицкой руки показал на молодых адъюнктов и студентов. - В овладении науками поспешать зело потребно, - продолжал Ломоносов, - ибо природные богатства земли нашей во многом еще втуне пребывают, чего быть не должно. Острые умы ваши, подкрепленные наукой, скорее на пользу отечества обратить. Леность и нерадение изгнать. К наукам простирать должно крайнее прилежание и никакой другой склонности не внимать. Для определения порядка и утверждения знаний каждого завтра надлежит подвергнуть проверке на предмет того, что учено.
Прошу зреть во мне не токмо директора, власть имеющего, но доброхота тех, кто истинно к постижению наук стремится!
Пройдясь еще раз перед рядами учеников, Ломоносов отпустил их в классы.
Занятия с этого дня вели новые учителя. Весь день Ломоносов пробыл в гимназии, сидел на уроках, обошел спальни и все постройки. И редкий день теперь в гимназии не было слышно его гулких шагов.
Через четыре дня был объявлен результат проверки. Тринадцать учеников за скудностью знаний и нерадение к наукам переводились подканцеляристами в сенатские учреждения.
Оставшихся девятнадцать решено и впредь приобщать к наукам, взяв с них клятвенную записку. Их собрали в класс, зачитали бумагу и велели скрепить своими подписями.
В бумаге той говорилось: "Чувствуя высочайшее ее императорского величества к нам милосердие и желая соответствовать намерению пекущихся о будущем нашем благополучии, обещаем мы отныне исправить свою жизнь и прилежание к учению, удаляясь от всяких пороков и подлых поступков, друг друга поощрять к благонравию и честному поведению".
По очереди, с трепетом и старанием прилагали к бумаге свою руку воспитанники, боясь сделать вольный росчерк или же брызнуть чернильными кляксами. Вместе со всеми вывел свою роспись и Василий Зуев.
По вечерам в спальне, где стало тепло и светло, подолгу велись разговоры, споры. Мечтали о будущем.
- Мне бы к Михаиле Васильевичу, в химическую лабораторию...
- Николай у нас к математической науке, как всегда, привержен...
- А я дома не сиделец, пройду курс в Академии по горному делу, а там на Урал или в Сибирь, где раздолье.
- А ты, Василий? - спросил своего друга Павел Крохалев.
- Не знаю, Паша, - ответил задумавшийся Зуев. - Науки я страсть люблю, а вот выбора еще не сделал. Но больше все же к естественной истории приверженность имею. Вот бы в путешествие отправиться. Описание земли, природы меня влечет. Михайло-то Васильевич как об этом замечательно пишет, особливо в стихах. И мечта моя, Паша, стать таким же трудником науки российской, как и он.
Белая санктпетербургская ночь таинственно шелестела за окном. Величественно возвышались белоколонные здания, в туманную легкую дымку окутаны пустынные улицы.
Подперев кулаком голову, поджав под себя ноги, у подоконника сидел Василий Зуев, он зачитался и не услышал тихих шагов. Оглянулся лишь тогда, когда почувствовал на плече мягкую руку. Гулко ударился об пол тяжелый кожаный переплет. Мальчик растерянно вскочил и обомлел, узнав самого Ломоносова.
"Пропал, - похолодел он, - нарушение регламента. Вместо сна да чтение". Василий хотел было поднять книгу, но Ломоносов опередил его. Он поднял книгу и принялся листать ее.
- "Анафегмата, - медленно прочел Михайло Васильевич, - нравоучительные речи древних философов". Книга изрядна к пользе знания. А кои речи наипаче достойными чтишь? - спросил он несколько пришедшего в себя Василия. Собравшись с духом, Зуев охрипшим голосом ответил:
- Аристотелево поучение: "Яко же око приемлет свет тако и человек от учения. Ученый - то скоро видеть, что зачем идет, а человек без учения аки слеп..."
- А далее он же молвит, - прервал его академик: "Яко учения корень горек, но плод сладок, употребя учение к общему благу...". К общему благу государства Российского и науке ее преумножения и возвеличения. Так-то, солдатский сын Василий Зуев, гимназии академической ученик! - и он передал в руки подростка книгу. - Помни о сем... А регламент нарушать никому не дозволено. Что вместо меня бы да господин инспектор? Что тогда? - И, улыбнувшись, Ломоносов исчез так же тихо, как и появился.
- К общему благу... - Повторил Василий, стоя у окна. На всю жизнь запомнилась ему эта короткая беседа с Ломоносовым.
НАТУРАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ПРОФЕССОР И АКАДЕМИК
1
В туманное осеннее утро бриг "Святой Петр", войдя в устье Невы, пришвартовался у гранитной набережной.
- Вот мы и приехали, Амалия, - обратился Паллас к своей жене, стоявшей с ним рядом у борта корабля.
- Как-то устроится наша жизнь, Петр?
- Русский посол в Берлине пригласил меня сюда по повелению самой правительницы, которая прославилась по всей Европе покровительством науке и искусству. Многие соотечественники живут здесь и довольны.
- Как долго проживем мы здесь, Петр?
- Трудно сказать, милая Амалия. Страна суровая, но имеет столько неизведанного. Мне предлагают совершить интересное путешествие.
- Ах, мой Петр, мой Петр! Когда ты говоришь о путешествиях, ты становишься совсем как ребенок, который получил большой подарок, - и Амалия Карловна, мило улыбнувшись, еще крепче взяла мужа под руку.
На набережной их ждала карета, чтобы отвезти в заранее приготовленную квартиру, полагающуюся профессору натуральной истории, академику.
Петр Симон Паллас был приглашен в Россию для руководства академической экспедицией в отдаленные края империи.
Отец Палласа был известным берлинским профессором. В девятнадцать лет сын, блестяще защитив диссертацию, догнал отца, тоже став профессором. Он мечтал о великих открытиях и путешествиях.
Ступая с корабля на русскую землю, молодой ученый не думал, что здесь обретет он вторую родину, изучению и описанию которой отдаст 42 года.
Серый, сырой от тумана гранит набережной, каменные громады дворцов поразили ученого. Вместо глуши, он увидел город, гораздо обширнее и величественнее большинства тех немецких городов, в которых ему пришлось побывать. Перед Палласом раскрывались перспективы вытянувшихся в струнку широких улиц, в этой Северной Пальмире он должен сказать свое веское слово ученого и исследователя. Здесь, несмотря на его молодость, ему дают все, что нужно человеку науки. Он мечтал об исследованиях в Африке, но разве Урал, Сибирь больше изучены и исследованы? С ним Амалия, и, значит, все будет хорошо.
Молодого профессора немцы-земляки встретили не особенно дружелюбно. Они считали его выскочкой. Но Палласу некогда было обращать на это внимание: его всего поглотила подготовка к экспедиции. На заседании Совета Академии секретарь, надев очки, стал читать инструкцию. По ней экспедиция выезжала из Петербурга в Москву, Самару, а дальше в Орск, Яицкий городок, Гурьев, Уфу, Челябинск.
Перезимовав в Челябинске и отправив в Академию отчеты, собранные коллекции, экспедиция при благоприятных обстоятельствах должна была, обследовав Урал, двинуться дальше в Сибирь и проникнуть в глубь ее вплоть до Китайской границы. Начинавшаяся в 1768 году экспедиция должна была продлиться около шести лет.
Пока секретарь монотонно перечислял пункты инструкции, многие академики подремывали.
Тревожно было на душе у Палласа. Труден был маршрут, обширны задачи. Как справиться со всем этим? Кто будут его сотоварищи и помощники?
После заседания Совета у стола над картой остались Паллас, академик Леонард Эйлер и адъюнкт Иван Иванович Лепехин.
- Мой друг, - обратился к молодому ученому сухощавый Эйлер, очень бодрый и подвижный, несмотря на свои шестьдесят семь лет, - я искренне хотел бы помочь вам в столь затруднительном предприятии... Но сам весьма озабочен. Мне нужно к быстрому сроку поспеть в город Орск для своевременного наблюдения прохождения Венеры через диск солнца. Отсюда спутником вашим быть не смогу и тщу себя надеждой встретить вас со всей экспедицией уже прямо в Орске.
- Да, герр профессор, - обратился к Палласу, вступая в разговор, и Лепехин, - экспедицию по задачам определили большую. Я ведь, как изволили слышать, до степей следование с вами вместе имею, а потом надлежит мне с моими студентами по Западному Уралу через Вятку к городу Архангельску идти и описание сих северных мест производить.
- Что же мне делать? Я представлял экспедиция - это не я один? - озадаченно спрашивал Паллас
- Студенты - весьма хорошие помощники, - подсказал Эйлер, - надо взять с собой студентов.
И вот Паллас ведет беседы со студентами. Квартира ученого превратилась в штаб. Сюда шли по вызову, здесь уточнялись маршруты, готовилось снаряжение.
В один из дней порог небольшой комнаты, заставленной книжными полками, перешагнул подросток и представился.
- Ученик академической гимназии Василий Зуев!
Навстречу ему из-за стола поднялся невысокого роста сухощавый молодой человек. Это и был Паллас. Довольно полное лицо с орлиным носом, крупными губами и округленным раздвоенным подбородком было одновременно и волевым, и добродушным. Спокойно, не торопясь, он заговорил с Василием сначала по-немецки, а потом перешел на латынь. По-немецки Зуев изъяснялся свободно, с латынью было несколько хуже, но все же неплохо для его четырнадцати лет. Перед ученым стоял не испуганный, ошеломленный мальчишка, каким был Василий в начале учения, но стройный, среднего роста подросток с каштановыми, слегка вьющимися волосами и нежными чертами лица. Одет скромно и аккуратно. От волнения говорил звонким, срывающимся голосом. Похвалив Зуева за хорошее знание языков, Паллас спросил:
- Скоро оканчивается гимназия, что дальше делать будешь?
- Учиться хочу! - ответил поспешно Василий. Он чувствовал: этот разговор решит его судьбу. После недавней кончины Михаилы Васильевича Ломоносова в гимназии постепенно устанавливались старые порядки.
- Господин профессор, допустите до науки, а мы свое усердие всегда покажем, - заволновался Зуев, переходя на крестьянский просительный тон, - не дайте в канцеляристы меня направить. Я за учение на все готов!
- Хорошо. Очень хорошо, - проговорил академик, положив легкую с длинными подвижными пальцами руку на плечо Василия. - Мне нужен такой ученик и нужен сейчас. Слушай, а поговорив с родителями, завтра будешь давать ответ. Нужно ехать в экспедицию, далеко за Урал, в Сибирь, надолго, лет на пять-шесть. Ехать скоро. Поедешь учеником гимназии. Показав рвение в науке, будешь переведен в студенты.
- Понятно, господин профессор. Мы в согласии, хоть сейчас, - обрадовался Зуев.
- Нет, - охладил его пыл Паллас, - поговори с родителями. Завтра вместо гимназии прямо ко мне. Можешь идти.
- До свидания, господин профессор! - и Василий пулей вылетел из комнаты. Паллас улыбнулся ему вслед. Беседа с Зуевым, а до него со студентом Соколовым, несколько развеяла неприятные мысли Палласа. Это будут хорошие помощники.
По-мальчишески подпрыгивая на одной ножке, Василий выскочил на улицу. И тут, освеженный ветерком, вдруг сник головой.
- Поехал... А отпустят ли отец с матерью? Ведь на шесть лет неведомо куда...
Вздохнул тяжело и медленно побрел дальше.
Оно, конечно, отец спит и во сне видит его образованным. Но сын у него один. И мать разве отпустит от себя. Пусть по науке, так в Петербурге бы. В коммерц-коллегии бы служил! Все свой человек в нужном месте. Нет, - думал дорогой Василий, - прямо и скажу: не отпустите - жизни не будет!
Однако обошлось как нельзя лучше. Отец не возражал. Довольный Василий уснул на широкой лавке, раскинув руки.
У стола при свете лампады сидит отец, постаревший, потерявший гвардейскую выправку. Годы не те, да и трудное решение сегодня принял.
На краешке скамьи у изголовья сына примостилась мать, смахивая натруженной рукой набегающие слезы.
- Так-то, мать. Воспитали кормильца, думали, опора будет, а тут на тебе...
- Маленький ведь он еще, несмышленыш, ну куда ему в такую даль?
- Мал, да удал, видать, - вставил свое отец. - Слышала, сам господин академик его выбрал. Не шутка. И не век ему с нами в одной избе сидеть. Пустили парня по науке - отрезанный ломоть он для семьи.