3
Паллас направился в Главное горных дел правление сибирских, пермских, казанских, оренбургских заводов. В полутемных узких коридорах со сводчатыми потолками и в зале с узкими, вытянутыми окнами сновали мелкие чиновники, просители из купцов и горных смотрителей, мужики-рудознатцы.
В уставленных столами залах тесно сидели копиисты и подканцеляристы. Толкая друг друга продранными локтями, они старательно писали что-то на длинных листах бумаги, но молниеносно вскакивали на окрик старшего письмоводителя и быстро семенили к начальнику.
В углу, у загородки, в нерешительности топталась группа мужиков. Наконец, один из них подошел к столу и выложил полтину. Сидящий с краю писчик незаметным движением смахнул полтину к себе в карман и, как ни в чем не бывало, продолжал писать. Перебелив бумагу и отнеся ее старшему переписчику, чиновник подошел к жавшимся в углу мужикам и снисходительно стал слушать их.
Паллас направился в дальнюю часть здания, где по одному и по два в отдельных комнатах сидели старшие чиновники и ученые горных дел мастера, как правило, из немцев. Академик рассчитывал на радушный прием земляков, но ошибся.
В комнате, пуская из трубок кольца дыма, сидело три обрюзглых немца. Паллас радушно поклонился им, но они сделали вид, что не заметили его.
- Петр Симон Паллас, академии действительный член и профессор по делам академической экспедиции, - несколько вызывающе, обиженный таким приемом произнес ученый.
- Э-э, - обернулся к нему один из трех, - имеете просьбы? Где ваше прошение?
- Прошение не имею, но желал бы ознакомиться с материалами Горного правления по описанию розысков руд и минералов.
- Сие возможно при соизволении надворного советника и кавалера Карла Францевича Шумахера, на предмет чего и надлежит подать соответствующее прошение.
- Но, господа, дела экспедиции... я обременен недостачей времени... прошу доложить господину Шумахеру о желании личной встречи...
- Карл Францевич сегодня быть в присутствии не соизволит. Прошу в обычном порядке подать прошение, - и высокомерно взглянув на молодого "выскочку", чиновник повернулся к своим собеседникам.
Паллас стремительно вышел из комнаты и зашагал по коридору.
Только захлопнулась дверь за незваным гостем, толстый немец заговорил вполголоса:
- Мальчишка! Уже академик и профессор. Выскочка! Настоящие ученые в такую даль не поедут.
- Кем вы осведомлены, герр Пеффер?
- О, мне говорил сам Карл Францевич. Он получил эстафету из Берг-коллегии от статского советника Будберга, который специально предупреждал о приезде этого выскочки.
- Опасен?
- Молод, горяч, наблюдателен, а главное непреклонен в правдивости описания виденного и узнанного.
- О, тогда его к нашим делам допускать нельзя!
- Так и решено. Карл Францевич сказался больным. Прямо ведь отказать нельзя, едет по именному указу, а как его здесь из комнаты в комнату помотают, так не вытерпит и уедет ни с чем.
Табачный дым трех трубок заполнил комнату.
4
Потолкавшись по комнатам Горного правления и нигде ничего не добившись, Паллас завтра же решил покинуть неприветливый Екатеринбург. Выехали дальше на север. Первую большую остановку провели в Невьянске, старой вотчине Демидовых. Здесь подробно осмотрели завод и знаменитую Невьянскую башню.
В заводской лаборатории управляющий, который водил путешественников по заводу, как бы нечаянно уронил платок на пламя спиртовой лампы. Зуев и Соколов невольно подались вперед. Они полагали, что платок сразу вспыхнет. Но нет! Никакого вреда пламя не причинило платку. Лукаво взглянув на студентов, - этот спектакль каждый раз устраивался для гостей, - управляющий взял платок, сдернул с пламени и снова положил в карман.
Паллас улыбнулся и спокойно бросил одно слово:
- Асбест.
Управляющий смутился: он не ожидал, что гостям известно это.
- Да. Здесь его каменным шелком зовут. У нас в заводском поселке бабка Саватеиха живет. Мастерица из каменного шелка нити прясть. Из них на станке несгораемый холст ткет, либо неопалимые перчатки вяжет. Многие любопытствуют, покупают.
И Паллас с учениками посетил избу бабки, купил у нее для коллекции несколько аршин асбестового полотна и несколько пар перчаток. Зуев и Соколов тоже купили по "несгораемому" платку.
5
И дальше в путь. Дорога становилась тяжелее и тяжелее. Болото, непроходимая тайга. Лошадей вели в поводу, бредя по колено в грязи. Комары и мошкара не давали покоя ни людям, ни лошадям. Трудно было найти сухое место для ночлега. Даже проводники - вогулы и солдаты, данные в помощь из последнего северного гарнизона, - выбились из сил. Паллас, мокрый, грязный, закусанный таежным гнусом, наконец, сдался.
6 июля уперлись в огромное болото между реками Тура и Ляля. Окончательно выбившись из сил, повернули назад и двинулись вдоль по Туре к Васильевскому руднику. Заброшенный далеко на север рудник был самой крайней точкой горнозаводских промыслов. Добывали здесь золото для царской казны.
Даже в самое жаркое время в болотной тайге было сыро, а вечерами и холодно. От гнуса не было спасения. В рудниках работали по колено в воде, пили бурую с железистым привкусом воду. Из родника воду возили только для приискового начальства.
Смотритель рудника Даненберг спустить в шахту кого-либо из членов экспедиции категорически отказался.
- Ненадежно весьма, - заявил он, - я и сам берегусь. Почитай, с год, как под землю не спускаюсь. Завалить может.
Зуев и Соколов, осмотрев дробильню и промывальню, заглянули в землянки.
У входа в одну из них сидел старик и грелся на скупом солнышке. Натруженные руки у него были в язвах. Увидев студентов, старик стал медленно подниматься.
- Сиди, сиди, старик, - сказал Соколов, - хвораешь?
- Занедужил, батюшка, занедужил. В руднике-то студено, мокро, кровь стариковская не греет. Да, почитай, с самого великого поста ни капустки, ни лука не видели. А о молочке и убоине и думать нельзя. Заживо тут народ гниет.
- Сам откуда, дедушка?
- А мы, родимые, окромя беглых, которым деваться некуда, все чердымские мужики, за подушное в отработке.
- Выработки каковы?
- Как кто, сердечный. Как кто. Иной и три копейки в день, а иной и до шести достигает.
- А подушное велико ли?
- Подушное у нас 4 рубля 56 копеек. Вот и сами видите, сколь тягостно в отработке.
- Это одну треть года выходит, не считая пути от деревни на рудник, - вмешался в разговор Василий, до сих пор стоявший молча.
- Так, барин. И уж сколько раз прошение подавали в горную контору, чтоб отпустили нас с отработки.
- Ну и что?
- Выпороли наших мужиков в горной полиции и заказали больше этим делом Горное правление не беспокоить. А вы, часом, не с Горного правления?
- Нет, дедушка. Прощай. Дай бог здоровья тебе.
- Спаси господь на добром слове, а мне уж, видно, дома-то и не бывать. И то сказать, много тут нашего брата у этого проклятого рудника позакопано. Золото, оно людскую кровь любит...
Невеселые уходили студенты от старика. Да, не жилец он в этой мокроте на плесневелом хлебе пополам с корой. А чем поможешь? Ничем.
6
От Васильевского рудника круто повернули на юг, к Челябе. Уже у самого города свернули на степную дорогу, чтоб не повторять старый путь. На ночевку остановились у озера. Здесь встретили трех казаков, выехавших на лов птицы: чернобородого, припадавшего на одну ногу Афанасия и двух его сыновей.
- Осенью птица в громадные косяки сбивается, - рассказывал Афанасий, - и жирует то на полях, то на озерах. Вот тут мы ее и скрадываем.
Сыновья сняли с телеги сеть, и все направились к озеру. В двадцати саженях от озера, как раз на месте перелета птиц на поля, сети растянули на тонких березовых жердях. В сумерки начался лет. С характерным свистом стая гусей приблизилась к озеру и, снижаясь, наткнулась на сети. Послышалось хлопанье крыльев, гогот, падение грузных тел. Сеть пала и шевелилась, как живая.
Афанасий с сыновьями набросились на нее, свертывая гусям головы. Двадцать два серых откормленных гуся лежали на траве.
- Улов ноне ничего, - довольно гудел Афанасий. - А ну, ребятки, спроворь скорее сеть, авось до ночи еще стаю возьмем.
Сеть была растянута, и через час в ней запуталась стая казарок. Третью стаю накрыли уже на заре.
Утром Паллас и студенты продолжали свой путь, Афанасий возвращался в станицу. Охотники нагрузили птицей целый воз.
- Прощайте, - басил Афанасий. - Спаси бог за компанию. Не обессудьте, примите в подарок, - и он протянул путешественникам шесть гусей.
- Спасибо, - поблагодарил Василий. - А сколько взяли всего?
- Кто его знает? Не считали. Пожалуй, десятков восемь наберется.
- Куда же столько?
- Пожарим, родню оделим, впрок накоптим.
Расстались друзьями. Скоро и Челябинск, а там долгожданный отдых. Но надолго ли? В голове неутомимого Палласа зарождались новые планы.
ПО ДОНОСУ
1
Любаша, дочь челябинского воеводы Веревкина, увидела Никифора первый раз у себя дома.
Любаша открыла скрипнувшую дверь и, прежде чем войти, заглянула в комнату. Старики-казаки вытянулись перед ней, будто перед самим статским советником. Никифор, стоя сзади всех, улыбнулся. Смешинки запрыгали и в глазах Любаши. Вот так состоялось знакомство.
Любаша жила в уединении. Свояченица отца да и сам воевода ею почти не занимались. Придерживались правила: больше дома будет сидеть - лучше станет. С трудом удавалось девушке отпроситься иной раз с подругами в лес по ягоды или по грибы. Вторая встреча Любаши с Никифором случилась как раз в лесу. Девушка зарделась, хотела спрятаться за куст, но Никифор уже стоял перед нею. Оба запнулись, не зная, с чего начать разговор.
- Здравия желаю! - вытянувшись по форме, но с чекменем в руках, весело поздоровался Никифор.
- Спаси бог! - ответила Любаша. - Это вы к отцу приходили? Да?
- Нас командой пригнали. Всех грамотных казаков. Писаря надо было определить. А я коней люблю, лес вот тоже, степи, горы. Молод шибко, сказали, в писаря-то, а я и рад-радешенек.
Он набросил на себя чекмень и торопливо начал застегивать пуговицы.
- А вы по ягоды? - спросил он девушку.
- По ягоды, да от подруг отбилась.
- Тут малинник рядом, я вам покажу.
- Что вы! А вдруг увидит кто? Я пойду, девушки меня уже аукают.
- Ну, коли так. Постойте-ка, - он бросился к кусту и вытянул из-под него полное ведро спелой малины. - Это я по холодку набрал. Держите-ка лукошко, - и Никифор доверху насыпал в него ягоды.
- Ой, что вы! А себе-то...
- Наберу!
- Спасибочки... До свидания, я всегда по ягоды сюда хожу.
- А я тут коней пасу. Никифор я, сюда на службу прислан, а как вас зовут?
Девушка заспешила к подругам. Но вот на минуту остановилась и крикнула:
- Любашей!..
Когда Любаша узнала Никифора ближе, искреннего, простого, она потянулась к нему.
Встречи их участились, но были кратковременными. Каждая встреча еще больше сближала и роднила их.
Говорили они обо всем: о природе, о житейских пустяках, но оба чувствовали, что за этим легким разговором было что-то важное для обоих, большое и хорошее.
Оборвалось вдруг. Их как-то заметили вместе, начались суды-пересуды, которые дошли до самого воеводы.
Однажды регистратор канцелярии Колесников, сморщенный, как сушеный гриб, старикашка, доложив о прибытии обоза с солью, о суточной выручке кабака, об отписке, каковая отправлена на запрос Оренбургского генерал-губернатора, легонько кашлянул...
- Что там еще? - недовольно спросил воевода, зная привычку своего канцеляриста самое важное, а иногда и самое неприятное оставлять на конец доклада.
- Да, так, - переминаясь с ноги на ногу, негромко прошепелявил канцелярист, - говорят уж больно много.
- Что говорят? - встревожился воевода. - Говори толком! Не шипи!
- Слово не воробей, вылетит не поймаешь. А как это слово вас во гнев введет?
- Говори, старая кочерыжка! - взревел воевода, приподнимаясь в кресле.
- Предмет больно деликатный, батюшка ты наш... - скороговоркой зачастил старикашка, на всякий случай отступая к двери.
- Ну!
- Народ говорит, будто Любовь Власьевна встречаться стала вечерами... У лесочка...
- С кем?
- Казачишка молоденький из новоприбывших, Никифором кличут...
- Врешь!.. - захлебнулся в гневе воевода. - Да я его в кандалы, в рудниках сгною... Под стражу!..
- Батюшка, не гневись, поохлынь. Зачем шум? Шум поднимешь - девку ославишь, себе же в урон пойдет. Тут надобно деликатно...
- По-твоему, пускай и дальше так!
- Нет, батюшка, нет, выслушай меня. Тут дело нужно шито-крыто вершить. Девку, конечно, под замок. Своячене препоручите построже. Да еще лучше на время на заимку вывезти, а по знакомым сказать - хворь, мол, напала, занемогла, дескать...
- А его? А его куда?
- И его тихо, мирно, а не лучше цепей будет. Немец-то петербургский отсюда двух своих людишек спосылать надумал вдоль Каменного пояса, за Обдорск и Березово, к самому Ледяному морю. Мыслимо ли такое? Никто тем путем не ходил и не пройдет. Сгинут людишки, беспременно сгинут. Вот от экспедиции к нам в канцелярию бумага поступила, чтоб к тем двум людишкам нам третьего дать из служивых... Я тут и решение заготовил. Того казака Никифора с ними и благословить, и царствие им небесное... И запрос исполним, и сердце свое успокоим, а главное, все шито-крыто.
- Молодец! - успокоился воевода, подписывая бумагу. - Голова у тебя на плечах не зря.
Никифора вызвали в казачью избу. Писарь зачитал ему указ воеводской канцелярии о прикомандировании к экспедиции Палласа.
- Сегодня же явись по новому начальству, за отъездом немца-профессора к его помощнику, господину студенту Зуеву, - наставлял писарь. - Вот отписок этот с собой возьми для представления.
Никифор терзался. С одной стороны, он был рад сменить скучную гарнизонную службу на интересное путешествие, но, с другой - путешествие надолго разлучало его с Любашей. Он кинулся было к воеводскому дому, но опомнился. Лишь позднее через соседскую девчонку он узнал, что Любашу еще вчера увезли со двора неизвестно куда. По крепости поползли разные слухи. Никифор понял одно: случилось то, что должно было случиться. Их с Любашей разлучили навсегда.
В отчаянье он кинулся в дом, где жил Василий Зуев.
- Здорово, Никифор, - радостно встретил его студент. - А я уже знаю: тебя опять к нам направили. Хорошо!
- Хорошо-то, хорошо, только мне, Василий Федорович, свет не мил, - и, опустившись на лавку, рассказал Василию все.
2
На улице лютовал мороз, а в избе с низким бревенчатым потолком было тепло. Паллас склонился над столом, заваленным бумагами, папками с гербариями, образцами минералов и почв, и заканчивал ответ в Академию наук. Поодаль за вязанием из цветной шерсти в пуховом оренбургском платке на плечах сидела Амалия Карловна. Фигура ее, несмотря на невзгоды путешествий, заметно округлилась, а лицо приобретало выражение покоя и удовлетворенности. Ничего, что она давно находится в непрерывном путешествии по самым отдаленным, глухим провинциям. Главное - вместе с любимым Петером, которому она старается всегда создать небольшой семейный уют, окружая его вниманием и заботой.
Поскрипывало гусиное перо, и на бумагу ложились ровные, аккуратные строчки. В руках Амалии неторопливо мелькали спицы.
В окно видна соборная площадь, на которой, несмотря на мороз, солдаты учили рекрутов. Искрился снег. День был солнечный, но солдат, особенно рекрутов, одетых в кургузые мундирчики с отворотами и холщовые рейтузы, мороз, видимо, пробирал до костей. Ноги, обутые в башмаки и суконные гетры, старательно месили снег. Мороз крепчал. Мерно трещали барабаны.
- Куда штык завалил?
- Носок, носок тяни! - неслось по площади.
- Где у тебя левая нога, болван, где?! - орал на ошалевшего молодого рекрута солдатский дядька. На площади показался поручик. Он постоял на крыльце, кутаясь в плащ и снова скрылся в воеводском доме. Паллас оторвался от письма, наблюдая, как маршируют рекруты. Потом снова склонился над столом, снова потекли мысли:
"Исецкая провинция хлебом весьма благословенна и подает удобства для разведения садов. Что касается климата, то часть горная и лежащая по северному углу Миасса отличается здоровым воздухом, и люди проживают здесь до глубокой старости, так что столетие здесь далеко не редкость, а живет здесь в крепости один отставной солдат возраста 120 лет.
Желая как можно выгоднее воспользоваться временем, я разослал в разные стороны из Челябинска своих помощников. Зуева отправил в Березово исследовать Обь вплоть до Ледовитого океана, дав ему казака, чучельника и подробные наставления".
Отложив перо, Паллас отодвинул написанное в сторону и улыбнулся Амалии.
В ВОГУЛЬСКИХ ЛЕСАХ
