- Конечно, это не богатство! - продолжал Саша Николаич. - Но это все-таки достаток, хотя и очень маленький и скромный. Но больше я и не желаю!.. Я так теперь счастлив!
Маня подняла на него свой взор.
- Этим маленьким достатком? - удивленно спросила она.
- Нет, главным образом, не им, а тем, что я встретился с вами!
Саша Николаич решил сегодня объясниться с Маней, но, несмотря на твердость этого решения, испугался только что сказанной фразы. Как всем влюбленным, ему казалось дерзостью говорить так; но раз уж у него вырвались эти слова, непосредственно относящиеся к его чувству, он, словно кинувшийся в воду человек, был подхвачен течением, против которого бороться не было никаких сил.
И его речь полилась торопливо и быстро, и не совсем связно, потому что сердце забилось и голова пошла кругом.
Эти счастливые минуты первого объяснения в любви, мучительно сладкие, он переживал теперь полностью.
- Марья Власьевна! - говорил он. - С тех пор как я вас увидел, я понял, что такое жизнь и счастье. Я с детства не видел возле себя любящих людей, я не знал ни отца ни матери, и родных не было у меня, но судьба дала мне возможность встретиться с вами, и мы, я думаю, достаточно узнали друг друга.
Ему казалось, что он подбирает совсем новые, никем еще не сказанные слова. А между тем эти слова были самыми обыкновенными, которые все влюбленные говорят любимым, выражая свои чувства, уверенные, однако, что никто до них не говорил ничего подобного.
- Но, позвольте, Александр Николаевич! - довольно холодно остановила его Маня. - Насколько я понимаю, вы меня удостаиваете чести, делая мне формальное предложение?!
"Ах, зачем она так говорит: "делаете честь" и "формальное предложение!" - с искренней душевной болью подумал Саша Николаич.
- Я не знаю… и с ума схожу… - начал было он, тут вся моя жизнь…
Но Маня опять перебила его, сказав:
- В таком деле, Александр Николаевич, где решается жизнь, нельзя сходить с ума, а надо, напротив, постараться воспользоваться всеми своими умственными способностями.
- Вы шутите?.. Скажите, что вы шутите!.. - воскликнул Саша Николаич.
- Нисколечко! - спокойно возразила Маня. - Что же вы хотите, чтобы мы с вами поехали в ваше скромное поместье?
- Вот это вы хорошо сказали! - восторженно воскликнул Саша Николаич. - "Чтобы мы поехали вместе!".
- А дальше?
- А дальше, - заспешил Саша Николаич, - трудовая честная жизнь рука об руку навсегда с любимой женой и с любящим мужем, верным и обожающим вас, для вас… Вы любите труд и привыкли к нему…
- Нет! - воскликнула Маня, откинувшись к спинке стула и смешивая карты. - Я не привыкла к тому, что вы называете "трудом", и ненавижу его!
- Это неправда! Не клевещите на себя! - вскрикнул Саша Николаич.
А Маня прежним, спокойным тоном продолжала:
- Неужели вы не могли меня распознать до сих пор?.. Я не способна на прозябанье в бедной захолустной заграничной деревеньке; мне надо совсем другое!
- Но ведь это же не прозябание, а жизнь, полная любви… - попытался возразить Саша Николаич.
- Полноте, какая тут любовь! Если чуть ли не самой приходится стирать белье и не знаешь сегодня, будешь ли сыт завтра!.. Heт, довольно мне такой жизни! Понимаете ли, я хочу роскоши, я хочу удовольствий и имею на это право, а вы меня хотите прельстить вашей деревенькой! - горячо произнесла Маня.
- Да не деревенькой! - почти крикнул Саша Николаич. - Я вам говорю о любви… Неужели вечера, проведенные со мною, прошли для вас бесследно и в вас нет ни капли чувства?
- У меня жена лесника не согласилась бы жить в захолустье! - раздался из угла мрачный голос Виталия, о присутствии которого забыл Саша Николаич. Он вздрогнул и испытал ощущение, как будто вдруг с недосягаемой высоты, на которой ему мелькнула возможность блаженства, его грубо кинули на землю. Его обдало суровым холодом. Он вскочил и обернулся к слепому, с трудом переводя дыхание.
- Ваши глупости тут неуместны… тут решается жизнь… - прерывающимся голосом произнес он.
- Она уже решилась! - вздохнув, сказал Виталий. - Маня не такова, чтобы пойти за вас!
- Вы слышите? - проговорила Маня. - Вот и он понимает всю нелепость вашей затеи.
Саша Николаич не верил собственным ушам. Такого положительного, прямого и безжалостного отказа он не ожидал. Как? Он всю душу готов положить за Маню, а она называет это какой-то "затеей"?
- Да ведь это бессердечно… жестоко! - почти со слезами выговорил он. - Так надругаться над лучшими чистыми чувствами человека… я не ожидал от вас, Марья Власьевна!
И только что волновавшее его чувство страстной любви сменилось бешенством оскорбленного незаслуженным образом самолюбия.
Отношение к нему Мани было для него именно оскорблением.
- Только такая, как вы… - заговорил он, не помня себя.
Маня вдруг встала и выпрямилась, сказав:
- Вы, кажется, начинаете забываться?
- Я, Марья Власьевна…
- Не называйте меня Марьей Власьевной! - гордо произнесла девушка. - Я - графиня Мария Сергеевна Савищева, дочь покойного графа Сергея Константиновича…
"Она с ума сошла!" - мелькнуло у Саши Николаича, и он сам посмотрел на нее безумными глазами.
- Не думайте, что я рехнулась! - с усмешкой произнесла Маня. - Завтра вы увидите подтверждение моим словам.
- Завтра? - изумленно произнес Саша Николаич.
- Да, завтра я переезжаю отсюда к моему попечителю.
- А кто ваш попечитель?
- Андрей Львович Сулима, которого вы видели сегодня! - воскликнула Маня и, повернувшись, ушла в свою комнатку.
Глава XXXVII
Саша Николаич не спал всю ночь. Самые разнообразные, жестокие сомнения терзали его.
Для него не было дружбы, потому что его единственный друг безжалостно изменил ему, и не было любви, потому что любимая девушка еще безжалостнее обошлась с ним.
Еще недавно он, размягченный своей любовью, испытывал ко всем людям радостно-братские чувства, а теперь презирал их коварство и ненавидел все человечество, а это человечество сливалось для него, разумеется, в один образ Мани, которую он презирал и ненавидел больше всех.
Им пренебрегли, его не оценили и не стоило жить среди этих неблагодарных.
На другой день утром Маня уехала. Саша Николаич видел в окно, как она села в присланную за нею щегольскую карету.
Из дома Беспалова она увезла только свои документы, которые потребовала так неожиданно и с такой стремительностью, что титулярный советник был ошеломлен и отдал ей бумаги беспрекословно. Они у него были все в порядке, но хранил он их в величайшей тайне, по робости своей боясь открыть Мане ее происхождение, чтобы не вышло какой-нибудь истории.
Но Маня сама узнала обо всем. Беспалов струсил и проводил ее до крыльца, куда вышел, несмотря на непогоду, простоволосый, в халате и с трубкой.
- Так вы уж, если что, извините, Мария Сергеевна, - говорил он, приседая и разводя руками. - Теперь вы, конечно, того… но я всегда обходился с вами…
Он хотел сказать, "как с родной дочерью", но нашел это неуместным и замялся.
- Не поминайте лихом! - закончил он свою речь. - Дай вам Бог всего хорошего, и позвольте на прощание благословить вас старику!
Но Маня благословить себя не позволила, а прошла мимо него, села в карету, захлопнула дверцу и крикнула кучеру:
- Пошел!
Саша Николаич стоял у окна со сжатыми кулаками и нервная дрожь била его. Одному ему больше оставаться было невмоготу и он пошел к Беспаловым, чтобы все равно хоть им высказать все, что накипело у него на душе.
Титулярный советник, распустив полы халата, безмолвно стоял посреди столовой, понурив голову. Орест лежал на диване, а Виталий сидел в углу, вытянувшись и положив худые, как плети, руки на колени, наподобие египетских статуй.
- Как же это так?.. уехала и даже не простилась… бросила меня тут… одного… а я ли не служил ей? Ведь, бывало, часами простаивал на улице, когда она оставляла меня… и не жаловался… не выдавал… что она не со мной была, а уходила куда-то одна… - говорил он ровным, тихим, без всяких ударений и от того особенно жутким голосом, а из его открытых слепых глаз одна за другой катились слезы.
Саше Николаичу, возненавидевшему в течение бессонной ночи весь мир, стало сейчас же жаль его. Ему захотелось что-нибудь сделать или сказать Виталию, но он словно поглупел и не находил слов.
Орест мрачно поднялся с дивана, подошел, щуря глаза, по прямой, самой короткой линии к Саше Николаичу и хлопнул его по плечу:
- Знаете что, гидальго?! одно только средство: пойдем, сыграем на бильярде!
Саша Николаич отстранился от него. Орест поджал губы, вывернул ладонь и тряхнул ею:
- Тогда, - выдохнул он, - в память прошлого, позвольте двугривенный!
- Оставьте меня!.. Оставьте меня! - произнес, сам чуть не плача, Саша Николаич и направился к Виталию.
- Я полагал, - ядовито заметил ему вслед Орест, - что вы не из-за одного интереса делились со мной до сих пор, а вы, оказывается, интересант!
Он нахлобучил свой картуз и, как бы всем назло, ушел: "Пропадайте вы, дескать, тут без меня!"
Первым его влечением было идти в трактир, но, по слишком раннему времени, там нельзя было найти подходящего партнера, которого можно было бы обыгрывать наверняка, а прохлаждаться на собственный кошт у Ореста не хватало средств.
Он остановился на улице и задумался. Дело выходило для него совсем дрянь.
Он не только уже успел привыкнуть ежедневно получать ренту в размере полтинника, но размах у него развернулся и шире благодаря деньгам, полученным от графа Савищева и Мани.
Теперь нельзя было не только рассчитывать на эти деньги, но даже полтинники Саши Николаича, с отъездом Мани, "улыбнулись" ему навсегда…
"Как же так?.. - недоумевал он. - Ведь существовал же я как-то прежде?"
Он до того втянулся в свою широкую жизнь последнего времени, что ему казалось, что так было всегда, и он забыл о том, как существовал прежде.
Он тщательно пошарил во всех карманах, не застряла ли там случайно какая-нибудь монетка, но больше сделал это для очистки совести, потому что подобный осмотр карманов был им сегодня произведен уже несколько раз и не было найдено ничего.
"Остается только один француз! - решил Орест. - Авось, из него что-нибудь выйдет!"
И он зашагал по направлению к гостинице, с целью добиться там у слуг во что бы то ни стало сведений о том, куда переехал этот француз.
Но добиваться Оресту ничего не пришлось. Оказалось, что француз вчера вечером снова вернулся в гостиницу и теперь был тут.
- Что же это?.. Разве так поступают? - с места подступил он к французу, заранее припомнив все французские словечки, какие ему были нужны. - О, разве так поступают, дорогой господин?.. Я произвожу в вашу пользу известные расходы, вы обязуетесь возместить их мне, а сами, извольте видеть, скрылись, и моя поездка в Петергоф остается неоплаченной!
- Ах, извините! - совсем сконфузился, вспомнив его, француз. - Ведь мы с вами, действительно, условились и я вам обещал заплатить, если даже ваш Александр Николаев окажется ненастоящим…
- Ну, вот видите! - произнес Орест.
- Так сколько я вам должен? - спросил француз.
"А шут его знает! - подумал Орест. - Сколько стоит проехать в Петергоф, а он ведь туда никогда не ездил".
- Три рубля! - сказал он наобум. - Нынче лошади дороги!
- Неужели? - удивился француз, - А с меня так взяли пятнадцать рублей за коляску и говорили, что это еще дешево!
"Дурак!" - мысленно обругал себя Орест и счел все-таки своим долгом пояснить:
- Это с вас взяли как с иностранца!
- Я вам плачу, - сказал француз, развернув и передавая ему три рубля. - Но должен заявить вам, что ваш Александр Николаев ненастоящий, настоящего я нашел.
- Как, мой Александр Николаев ненастоящий? - обиделся Орест, раздосадованный, что дал маху в цене на лошадей. - Как мой Александр Николаев не настоящий? Я что - шулер, что ли, и буду вам подсовывать ненастоящего, поддельного Александра Николаева?.. Нет, слово Ореста Беспалова: мой Александр Николаев - самый настоящий.
- Не спорьте, мой дорогой друг! - остановил его француз. - Я нашел настоящего Александра Николаева почти чудесным образом. Представьте себе, что на другой день после того, как мы тогда с вами встретились в кафе, является ко мне сюда вечером в гостиницу некий господин Кювье и вдруг начинает рассказывать мне подробно: зачем я сюда приехал, как и почему; все отношения, все ему было известно, так что я сразу же увидел, что он вполне точно осведомлен в деле. Я развожу руками и удивляюсь, а он мне говорит, что принадлежит к тайному мистическому обществу, и тогда я все понял, о, вы знаете, эти тайные общества могут все и обладают такими знаниями, как сверхчеловеки! Оказалось, что господин Кювье принадлежит к секретному союзу, покровительствующему обездоленным. И вот он с помощью чисто волшебных чар узнал, что я в Петербурге, узнал, зачем я приехал сюда. Ему об этом сообщил дух, и он пришел ко мне, чтобы указать, где я могу найти Александра Николаева. И вы знаете, он оказался очень любезным, этот господин Кювье: он сейчас же предложил мне отправиться к нему и там мы вместе получили указания духа, где нам найти Александра Николаева! Это было что-то сверхъестественное: стол вертелся и выстукивал буквы. Мы с первого же раза так подружились с господином Кювье (я сейчас же увидел, какой это человек и оценил его), что я переехал к нему и, действительно, мы нашли Александра Николаева. Но только вот вчера господин Кювье должен был уехать, и я снова перебрался сюда. А господин Кювье так торопился, что не сказал мне, куда пропал и Александр Николаев, которого мы нашли и который исчез столь же неожиданно! Я думаю, что это влияние темных сил, с которыми надо бороться, но не знаю, как быть.
- Все это вздор! - заявил Орест, успевший соскучиться за длинным рассказом француза. - И мистика эта, и духи - все это вздор! Пусть они попробуют бильярд перевернуть, вот тогда я поверю, а столы… все это пустяки! И ваш дух вам наврал, потому что мой Александр Николаев - самый настоящий и доказательством тому служит, что он получил наследство, как раз от неизвестного ему отца, о чем приезжал ему сказать важный господин в карете!
- Позвольте, какое наследство? - спросил француз.
- В Голландии где-то, небольшая мыза.
- Небольшая мыза… в Голландии… - повторил француз, - да, это именно так! Во всяком случае, я желал бы видеть вашего Александра Николаева!
- Но для этого мне опять придется съездить в Петергоф, - проговорил Орест, хватаясь за случай вознаградить себя за сделанный промах.
- Отлично, так поедемте вместе! - предложил француз.
"Опять глупо!" - подумал Орест и попробовал сказать:
- Нет, зачем же вам беспокоиться?
- Нет, напротив, отчего же? Мне ведь хочется поскорее увидеть…
- Тогда уж поедемте завтра! - согласился Орест, рассчитывая, что на сегодня ему трех рублей хватит, а до завтра еще далеко, и если ничего нельзя будет выдумать, то просто пустить завтра этого француза побоку.
- Отчего же не сегодня? - осведомился француз.
- Сегодня у меня дела!.. я тоже, - вдруг бухнул Орест, - принадлежу к тайному обществу. Вы не смотрите поэтому, что я так одет… вы меня можете встретить где-нибудь в салоне в совершенно ином костюме!
И, чтобы не завраться окончательно, Орест поспешил распроститься со словоохотливым и добродушно-назойливым французом.
Глава XXXVIII
Так и не нашел что сказать Саша Николаич в утешение Виталию. Сердце у него самого разрывалось на части и сам он находился в таком состоянии, что не мог даже говорить ничего, а мог только, как думал он, действовать.
Он решительно надел шляпу и шинель и вышел из дома, чтобы более туда не возвращаться, так как жизнь ему опостылела.
Он вышел на крыльцо. В это же самое время подъехал экипаж с придворным лакеем. В нем сидела Наденька Заозерская, которую Саша Николаич тотчас узнал.
Она тоже узнала его, и вдруг лицо ее просветлело, и она из дурнушки сделалась прехорошенькой.
- Александр Николаевич, вы?! - окликнула она Сашу Николаича, и ему не оставалось ничего иного, как, приподняв шляпу, подойти к ней, потому что не обратить внимания на нее было невежливо.
Привитая с детства воспитанность взяла в эту минуту верх над всеми чувствами Александра Николаича, и он быстро сошел со ступеней и приблизился к экипажу.
- Как рада вас видеть! - сказала Наденька. - Какими судьбами вы тут?
И она так ласково и, действительно, радостно поглядела на него, что самый черствый человек умилился бы ее взгляду.
- Я здесь живу, в этом доме! - нарочито подчеркнул Саша Николаич. - А вы какими судьбами приехали сюда?
- Вы тут живете? Бедный! - с откровенным сожалением протянула Наденька, взглянув на убогий дом. - Я слышала, с вами приключилось горе, я имела о вас известие от Дабича. Но неужели вы совсем бросили выезжать?
- Бросил, Надежда Сергеевна… я все бросил!
- Ах, не говорите так!.. ради Бога, не говорите так!.. Никогда не нужно отчаиваться! Поверьте, что есть на свете и добрые и хорошие люди!
- Их нет, Надежда Сергеевна!
- Есть, и вы, испытав горе, напрасно пренебрегли людьми! Это - гордость!
- Не я, а они пренебрегли мной, - возразил Саша Николаич. - Меня никто не хотел и не хочет знать…
- Напрасно, тут вы ошибаетесь. Ах, как бы я хотела поговорить с вами и разубедить вас! Приезжайте к графине Савищевой!
- Я не бываю там и не желаю быть!
- Да! Вы поссорились с ее сыном, я забыла, тогда приезжайте…
Наденька остановилась. Она не знала, что сказать. К себе, то есть к тетке, она пригласить не могла, потому что ее тетка совсем не принимала молодых людей и у нее бывал только небольшой кружок ее старых друзей, преимущественно придворных.
- Вот что, - сообразила Заозерская, - завтра устраивается пикник в Петергофе. Я там буду. Завтра последний день бьют фонтаны. Приезжайте! Встретимся в Монплезире. Мы все будем там и поговорим…
Саша Николаич горько улыбнулся. Он произнес:
- Благодарю вас, Надежда Сергеевна! Но кто знает, что завтра случится!
Наденька внимательно взглянула на него.
- Послушайте! - воскликнула она. - Вы чем-то растревожены сегодня сильно! Вы сами не похожи на себя. Вы бледны, ваше горе тяжело вам. Дайте мне слово, честное слово, что завтра приедете в Петергоф!
- Хорошо, я приеду! - сказал Саша Николаич, чтобы только закончить разговор.
- Приезжайте и вы увидите, что вам станет легче!
- Разве вы слово такое знаете? - спросил Николаев.
- Не одно - много слов, - ответила Наденька. - Поговорим. Надо верить. В этом доме должна жить портниха, воспитанница чиновника Беспалова. Мне нужно ее видеть.
У Саши Николаича невольно вырвалось:
- Зачем?
- Ах, мой Бог! Зачем бывает нужна портниха? Чтобы заказать ей туалет. Мне ее рекомендовала графиня Савищева.
У Наденьки не было средств шить себе наряды у дорогих портних и она поэтому должна была заказывать у дешевых и очень обрадовалась, когда Анна Петровна указала ей на воспитанницу чиновника Беспалова, которая умела шить великолепно.