Занявшиеся судьбой графини, то есть, главным образом, ее состоянием, люди с разноцветными кокардами, действовавшие под председательством своего Белого руководителя, обладали силой, которая заключалась, во-первых, в деньгах (они умели их не жалеть, когда нужно), во-вторых, в хитром и ловком расчете и, в-третьих, в далеко не совершенном устройстве разных официальных учреждений того времени, в которых можно было обделывать темные дела с помощью мелких служащих.
Эти мелкие служащие в суде, в сенате, в консистории, разные писцы и подьячие получали нищенское содержание и восполняли его путем взяточничества и подачек. По своему служебному положению они были людьми незначительными, но могли сделать все, потому что имели доступ к документам и могли поэтому преобразовать любое дело так, что высшие чины, с полным беспристрастием и вполне согласно закону, принимали решение, какое было нужно этим мелким, но всесильным людям.
Андрей Львович Сулима опытной рукой управлял армией писцов и подьячих, щедро платя им за услуги.
И вдруг вышло так, что графиня Савищева оказалась повенчанной по якобы подложному метрическому свидетельству, так как в обозначенном году никакой Анны Петровны Дюплон крещено не было. Граф Савищев был женат на Дюплон, но была ли та, которая теперь носила его фамилию, действительно Дюплон, являлось неизвестным, и к этому основному факту был пристегнут еще ряд самых запутанных обстоятельств, на основании которых брак графини Анны Савищевой был расторгнут консисторией, а сама она подлежала суду за подделку метрического свидетельства.
Все это совершалось под покровом строжайшей канцелярской тайны, в душной и затхлой атмосфере канцелярских комнат, среди пыльных и грязных дел, грязных и по существу своему, и по внешнему виду.
Только когда все уже было кончено, грянул над Анной Петровной гром, непредвиденный и совершенно неожиданный.
Выдался в августе хороший, теплый день, и графиня вышла в свой сад с заехавшей к ней, по обыкновению, Наденькой Заозерской. В саду пахло палым, осенним листом, сыростью древесной коры и испарениями оттаявших ночных заморозков. Графиня, в капоре и в теплой домашней душегрее, сидела с Наденькой в беседке, на фронтоне которой красовалась надпись: "Храм любви и размышления".
- Нет, графиня, - говорила Наденька, - я не верю, чтобы он оказался недостойным человеком!.. Вспомните его правдивые, откровенные глаза и как он смело и открыто говорил и судил обо всем!
- Да я ведь не знаю, миленькая, - утешала ее графиня, - конечно, может быть, что все это - одни рассказы; странно немножко, почему он это вдруг исчез?
- Да он вовсе и не исчез!.. На днях я видела у Нарышкиной молодого Дабича, и он говорил, что встретил его недавно и что он такой же, как и был!.. Этот Дабич очень милый, по-моему!
- Ну, вот видите как хорошо! - искренне обрадовалась Анна Петровна. - А Костя почему-то не любит этого Дабича!
Наденька Заозерская замолчала и устремилась взглядом перед собой, как бы пристально вглядываясь в даль, хотя эта даль и была заслонена деревьями и видневшимся за ними домом.
- Бывает, - начала она опять немножко не своим глухим голосом, словно пророчествуя, наподобие Пифии, сидящей на треножнике, - бывает, что человека вдруг окружают темные силы и стараются, чтобы он пал. Но это не значит, что сам человек дурен. Напротив, он борется с темными силами!.. Я думаю, это земное искупление!..
Наденька на положении вполне оперившейся девицы, которая выезжает одна в карете с ливрейным лакеем, считалась умною и потому философствовала.
Графиня любила ее рассуждения, хотя довольно смутно понимала их, но именно потому, что они были ей неясны, она относилась к ним с особенным уважением. Но теперь для графини в отношении Наденьки не было уже ничего скрытого. Она была поверенной ее тайны и знала, что Наденька Заозерская была "заинтересована", как тогда говорили, этим милым Сашей Николаичем, которого вдруг почему-то невзлюбил ее Костя. Однако она надеялась, что все это уладится, потому что, по ее мнению, там, где была любовь, все должно было быть хорошо.
Наденька, случайно выдав себя графине, была рада тому, что могла говорить с ней о своей сердечной тайне. Кроме как с графиней, ни с кем другим она бы не могла этого сделать.
И вот, когда они сидели так в "Храме любви и размышлений", на дорожке сада показался молодой граф Савищев. Он был без шляпы, шел быстро и держал в руке какую-то бумагу. Его лицо было взволнованно и растерянно настолько, что это превышало меру, возможную для хорошо воспитанного порядочного человека.
Заметив это, графиня издали его спросила:
- Что с тобой, миленький?.. Что там случилось?
- Я не знаю, маман… Это что-то невероятное… - заговорил Костя подходя. Увидев Наденьку, он было остановился, но сейчас же продолжал опять: - Впрочем, может быть, именно Надежда Сергеевна поможет нам через свою тетушку! Единственное средство - довести до сведения государя и просить его…
- Да что такое, миленький?..
- Вот, прочтите, - Савищев подал матери бумагу.
Та долго разглядывала ее и вернула сыну.
- Я ничего не понимаю, мой друг! Во-первых, что значит "расторжен"?
- Уничтожен, маман!..
- Ну-с, тогда это недоразумение!.. Каким образом уничтожен, когда я - графиня Савищева, и все это знают! Это какие-нибудь шутки этих… как говорил Крушицкий… иезуитов! Ты вызови Крушицкого, он все объяснит и уладит!
Графиня все еще не могла привыкнуть называть Крыжицкого как следует и путала его фамилию.
Услышав предложение матери, Савищев произнес:
- Во-первых, Крыжицкий уехал по делам надолго в провинцию, а во-вторых, тут Крыжицкий ничему не поможет, а только один государь!..
- Ах, погоди, друг мой, ты говоришь совсем не то!.. Я просто поеду к князю Алексею, и он все выяснит! Зачем непременно думать дурное?
- Да не думать, маман!..
- Ах, миленький! Ведь мы ничего никому дурного не сделали! - воскликнула графиня. - Нет, скажи! Разве мы сделали кому-нибудь дурное?
- Нет, - ответил Костя.
- Ну, так и с нами ничего дурного не случится! - уверенно произнесла графиня, воображая, что высказывает неопровержимый убедительный довод, и повторила еще раз: - Я поеду на днях к князю Алексею, и он там скажет, чтобы нас оставили в покое!
Князь Алексей занимал довольно видное место в Петербурге, а графиня воображала, что он всемогущ, и хотя и не знала наверное, но дело ей представлялось настолько мало серьезным, что, по ее мнению, достаточно было слова князя Алексея, сказанного вообще…
- А теперь вот что! - предложила она. - Пойдемте в дом и будем чай пить!..
Глава XXXIV
Андрей Львович Сулима ходил по своему кабинету рассерженный до того, что ему нужно было сделать усилие, чтобы окончательно не потерять над собой контроля, последовательности и ясности мысли.
В таком состоянии он бывает редко и, чтобы он пришел в него, нужно было, чтобы случилось что-то очень серьезное.
И это особенное, действительно, случилось: дело, на которое было потрачено много денег в надежде на крупный барыш, сорвалось - сорвалось в тот момент, когда оно казалось уже совсем законченным и столь долго лелеянные ожидания - осуществленными! Вдруг эти ожидания рушились и на месте созданного воздушного, как выяснилось, замка, получилась всего лишь почти бесплодная пустошь!..
Доверенный по делу Саши Николаича, посланный во Францию, которого Андрей Львович ждал со дня на день, вернулся и привез самое неожиданное известие.
Завещание отца Саши Николаича было утверждено и все формальности исполнены, но по этому завещанию Николаев получал не миллионное состояние, как ожидали Сулима и остальные члены общества "Восстановления прав обездоленных", а небольшую землю пространством не более обыкновенной мызы в Голландии и больше ничего!
Половина стоимости этой маленькой земли не могла окупить и части сделанных обществом расходов по наследству Саши Николаича. Все расчеты оказались ошибочными.
Андрей Львович ходил по кабинету, разводил руками и произносил вслух:
- Но я не виноват тут ни в чем!
Он не столько жалел, что не оправдались ожидания получения крупной суммы, сколько досадовал, что он, испытанный в таких делах человек, мог так попасть впросак! Дело вел он, но открыто и раздуто это наследство было помимо него, и он получил лишь несомненное указание, которому не смел противоречить, а именно, что у отца Саши Николаича было действительно миллионное состояние.
"Ну пусть там, в Крыму, и пеняют на себя, а я не виноват!" - утешался он.
Но от этого Андрею Львовичу не стало легче!
Мало-помалу он совладал с собой, подошел к камину, глянул на себя в висевшее над камином зеркало и дернул сонетку.
Когда на звонок вошел лакей, Андрей Львович был внешне уже совершенно спокоен.
- Господин Кювье не приехал еще? - спросил он.
- Нет.
- За ним послали?
- Как только вы приказали! - ответил лакей.
- Как он приедет, проводите его ко мне без доклада!
Отдав это распоряжение, Сулима сел к письменному столу и принялся писать письмо на золотообрезном листе бумаги большого формата.
Он дописывал свое письмо, когда в комнату вошел тот, которого он называл господином Кювье.
Это был один из семи, носивший название "Фиолетовый".
- Мой дорогой месье Кювье! - начал Андрей Львович по-французски. - Более нет надобности, чтобы вы следили за ним.
- Разве произошли какие-нибудь перемены? - спросил Кювье.
- Да, все закончено, завещание утверждено и нам больше нечего бояться, что этот француз увидится с Николаевым, - сообщил Андрей Львович.
- Но, видите ли, - возразил Кювье, - я для того, чтобы отвлечь, навел его на ложный след и познакомил с одним из своих, которого выдал ему за Николаева.
- Бросьте все это, бросьте!.. Дело оказывается не стоит свеч! - с видимым огорчением воскликнул Сулима.
- Да неужели?!
- Да, все наследство этого Николаева состоит в маленьком участке земли, цена которого всего несколько тысяч франков!
- А между тем нам были даны такие определенные инструкции! - вздохнув, произнес Кювье.
- Это уж не наша вина! - возразил Андрей Львович, - Пусть там, в Крыму, пеняют на себя!
- Однако это все же неприятно!
- Ну, разумеется!
- Но все-таки у нас есть некоторое удовлетворение!.. - продолжал Кювье. - Как хотите, дело Савищевой гениально задумано и выполнено!.. Я признаюсь, не ожидал, что вам удастся все сделать так быстро.
Андрей Львович махнул рукой и произнес:
- Савищевское дело - пустяки по сравнению с тем, что мы ждали от дела Николаева!.. Но вот что! Вы знаете, что Желтый отправлен мною в Крым с донесениями и для личных переговоров. Надо догнать его по дороге и предупредить о том, как неожиданно изменилось дело. Поезжайте как можно скорее…
- В Крым? - спросил Кювье.
- Да! Вдогонку Желтому…
- Но я хотел бы… - начал Кювье, но вдруг остановился.
Андрей Львович пристально посмотрел на него, выдержал паузу, затем продолжал:
- Вы поедете как можно скорее, даже сегодня, если достанете лошадей…
Кювье больше не возражал, он только спросил:
- А если я не догоню Желтого по дороге?
- Тогда вы в Крыму передадите это письмо и объясните ему на словах то, что знаете!.. - ответил Андрей Львович. - А я уже сегодня покончу с Николаевым, чтобы поскорее отделаться и забыть о нем.
- Могу я, - нерешительно произнес Кювье, - попросить у вас разрешения повидаться перед отъездом с этой девушкой, которую, как вы говорите, вы хотите выдать за дочь графа Савищева-старшего?
- Нет! - коротко и даже резко ответил Сулима. - Вам не нужно видеть ее, а необходимо как можно скорее ехать, что вы и сделаете!..
Кювье удалился, а Андрей Львович велел подать себе карету и отправился в дом титулярного советника Беспалова.
Глава XXXV
Беспалов, в халате и с трубкой, ходил, шаркая туфлями, по столовой и пояснял сидевшему в углу и не слушавшему его Виталию, как делается настоящий омлет о-финь-зерб (яичница с зеленью).
Орест лежал на диване, находясь в полном финансовом оскудении и ожидая вечера, когда можно будет взять хоть полтинник с Саши Николаича.
Маня была у себя в комнате, а Саша Николаич - в своей. Он опять предавался вдохновению, то есть писал и зачеркивал поэтические, по его мнению, строки.
По улице прогремела карета и остановилась.
- Какой-то важный господин к нам! - проговорил титулярный советник Беспалов, выглянув в окно, и присел, расставив руки. - А я, как нарочно, в халате!.. Поди, Орест, встреть!
- Граф Савищев, должно быть, - сказал Орест и поднялся, предвкушая возможную поживу.
- А я лучше укроюсь! - заявил Беспалов и робкими, но быстрыми шажками проследовал на кухню.
- И великолепно! - одобрил Орест и пошел в переднюю, где уже стукнула входная дверь.
Однако в передней вместо Савищева Орест увидел почтенного седого господина. Но внушительный вид гостя ничуть не смутил его, и он галантно расшаркался, поклонившись боком, тем привычным движением, которым он сгибался над бильярдным столом, делая без промаха удар почти не целясь.
- С кем имею честь? - промычал он.
- Господин Николаев здесь? - спросил приехавший господин.
- Здесь! - ответил Орест.
- Я - Андрей Львович Сулима и хотел бы его видеть!
- Ага! - сказал Орест и воззрился на Сулиму, желая разглядеть того иезуита, к которому, как он знал, ездила Маня.
- Я желаю видеть господина Николаева! - повторил Андрей Львович.
- Направо в угол! - заявил Орест и сделал движение рукой, словно посылал бильярдный шар, в сторону дверей жильца. - Благоволите проследовать! - добавил он, а затем, пропустив Сулиму в дверь, затворил ее и приник к ней ухом.
Он заинтересовался: зачем приехал этот важный господин.
Он слушал, как иезуит, за которого считал Андрея Львовича, познакомился с Сашей Николаичем и объявил ему, что он может получить наследство.
"Опять это наследство!" - подумал Орест, махнув рукой, отошел от двери и вернулся на диван, находя, что лежание более соответствует его природным склонностям.
Через некоторое время Саша Николаич заглянул в столовую и снова побеспокоил Ореста.
- Скажи, пожалуйста, Марии Власьевне, что ее желает видеть господин Сулима! - проговорил он.
- Да что я вам дался? - обиделся даже Орест. - В кои-то веки предашься часам отдохновения и вдруг беспокойства… Я в вашу политику вмешиваться не желаю, так как в данном случае никакого профита от нее получить не могу.
Он повернулся лицом к спинке дивана и стал водить по ней пальцем, чертя не то какие-то невиданные узоры, не то цифры.
- Да подите же! - наставительно, требовательным тоном произнес Саша Николаич.
Но Орест даже не удосужил его ответом. Он только подрыгал подошвой сапога, ясно выразив мимикой: "Поди прочь!"
Титулярный советник Беспалов по некоторой робости, от которой он и на службе не имел успеха, не решившись показаться приезжему, тем не менее следил в щелку двери и слышал препирательства Саши Николаича и Ореста. Узнав, что этот приезжий желает поговорить с Маней, он, приседая на ходу, отправился к ней в комнату и позвал ее.
Маня вышла и совершенно просто приняла Андрея Львовича, как будто тут была не убогая столовая с лежащим на диване Орестом, а, по крайней мере, штофная гостиная.
- Я с вами хотел бы переговорить наедине! - сказал Сулима.
- Тогда пройдемте в мою комнату! - по-прежнему спокойно и просто предложила Маня и провела гостя в комнату к себе.
"Одно слово, "принчипесса!" - подумал ей вслед, любуясь ею, Саша Николаич, вспоминая название, данное Мане Орестом.
- А что, этот барин важный? - спросил слепой из своего угла.
- М-да! - ответил Орест.
- Он бритый?
- Бритый!
- Я его камердинером возьму! - воскликнул Виталий. - За пять миллионов в год пойдет!
- Ежели он не играет на бильярде, тогда не бери! - посоветовал Орест.
Андрей Львович долго беседовал с Маней наедине и, когда он возвращался назад через столовую, Орест как раз в это время прикладывался к графинчику в буфете. Усмотрев, что Беспалов забыл его запереть, он воспользовался тем, что титулярный советник укрылся на кухне. Выпив, Орест щелкнул языком и остановил Андрея Львовича.
- Почтеннейший меценат, а со мной вам не угодно будет поговорить? - спросил он.
- Нет! - удивился Сулима. - Мне с вами вовсе не нужно говорить.
- В таком случае, виноват-с… я думал, что вы со всеми нами, по очереди. Без различия пола и возраста. . А вы пожелали иметь беседу только с аристократами этих палестин! Уважаю ваше желание по законам гостеприимства!
И Орест простер свою любезность до того, что не только проводил гостя до передней, но и подал ему там, правда, вместо его шинели истерзанный и уже обтрепанный плащ, когда-то бывший у Саши Николаича.
Когда Сулима разглядел в полутьме, в чем тут дело, Орест уже удалился, предоставив ему самому освободиться от плаща и найти свою шинель.
Маня была настолько озабочена, что даже не сделала ему замечания за эту выходку.
Глава XXXVI
В течение всего дня Саша Николаич искал случая переговорить с Маней и даже прямо сказал ей об этом, но она сделала вид, что не слышит. И только вечером, когда титулярный советник ушел спать, у Саши Николаича появилась возможность остаться с Маней, которая стала раскладывать пасьянс на большом столе в столовой.
В последнее время она совсем не занималась шитьем.
Орест по обыкновению подошел, протянул руку и произнес:
- Такса!
- Да ведь я вчера вам дал пять рублей! - сказал Саша Николаич.
- Ну, так что же? - переспросил Орест.
Дело в том, что вчера у него не нашлось меньше пятирублевой бумажки и он доверил ее Оресту, чтобы разменять, причем тот дал ему честное слово, что разменяет.
- Ну так где же сдача? - в тон ему спросил Саша Николаич.
- Какая?
- Да ведь вы же взяли пять рублей, чтобы разменять и дали в том честное слово?
Орест трагически поднял руку кверху и воскликнул:
- Клянусь честью Беспаловых, что я разменял!
- А потом?
- А потом истратил. И исполнил свое слово: разменял, а затем чтобы не тратить я не давал обещания!
Против такой логики возразить было нечего; Саша Николаич дал ему полтинник и Орест ушел.
Маня продолжала внимательно раскладывать пасьянс, как будто всецело отдавшись этому занятию.
Оставшись с нею наедине, Саша Николаич придвинулся ближе и сейчас же заговорил:
- Вы знаете, теперь моя участь определилась!.. Сегодня мне этот господин Сулима сообщил, что я стал собственником небольшого поместья в Голландии, что мне надо только отправиться туда для исполнения последних формальностей по вводу во владение.
Маня осталась совершенно равнодушной. Она спокойно раскладывала карты, стараясь хитрой комбинацией добыть заложенную королем двойку пик.