Саша Николаич встал и дернул за сонетку, чтобы позвать лакея. Когда тот явился, он заплатил ему по счету и, не взглянув даже на лежащую на столе карточку незнакомца, ушел из ресторана.
Глава III
Весть о случившемся с Николаевым крутом изменении денежных обстоятельств разнеслась быстро, так что в тот же день вечером, заглянув в клуб, он там увидел совершенно иное отношение к себе.
Молодые люди, его недавние приятели, не встретили его по обыкновению радостными восклицаниями, а держались с ним как-то конфузливо, разговаривали отрывками и звали его полностью по имени и отчеству, а не просто Саша Николаич как прежде. Старики, то есть более почтенные и важные члены клуба, те и вовсе не замечали его или же только кивали головой, не подавая ему руки. Среди всех этих людей не нашлось ни одного, который отнесся бы к нему сочувственно.
Главной причиной тут было вовсе не то, что Николаев лишился средств, - это имело лишь косвенное посредствующее влияние.
От Александра Николаевича отвернулись потому, что он был без роду и племени, а держал себя в обществе словно имел видную родню, не замечал, что ему теперь нужно быть потише, имея одних знакомых, а родственников - никого, и что скрывал от них это раньше. Теперь же это всплыло.
Поусердствовал, разумеется, оскорбленный Сашей Николаичем граф Савищев. После сцены в ресторане он направился прямо в клуб, чтобы спросить себе там обед, потому что еда с Сашей Николаичем для него была прервана в самом начале и насытиться он не успел. Здесь, в клубе, Савищев сейчас же стал рассказывать, что известный всем Николаев на самом деле просто-напросто авантюрист, с которым нужно быть осторожным, он рассказывает историю о каких-то якобы тысячах рублей, получавшихся им неизвестно откуда, а теперь будто бы отнятых у него, но это едва ли вероятно. Вернее же, он просто добывал свои средства темными делами, а теперь боится попасться и потому бросает прежние занятия, уверяя, что разорился. Во всяком случае, факт тот, что этот неизвестно откуда взявшийся человек - нищий и водиться с ним надо с осторожностью.
Граф Савищев также говорил обо всем убедительно, и его словам было больше веры потому, что именно он до сих пор был ближе всех к Николаеву.
Новость явилась очень интересной, стала быстро передаваться, и все говорили только о ней.
- Вы слышали, Николаев-то…
- Какой Николаев?
- Да этот, Саша Николаич…
- А, Саша Николаич! И что же он?
- Да оказался авантюристом, чуть ли не шулером…
- Не может быть!
- Да вот граф Савищев рассказывает, подите к нему…
И шли к графу Савищеву, и тот снова рассказывает и, повторяет свои доводы, злобствуя на прежнего "друга".
Пущенное вовремя словцо "авантюрист" тоже сделало свое дело, окончательно и сразу испортив репутацию Саши Николаича.
Словом, когда он поздно вечером заглянул в клуб, там уже все были восстановлены против него, и ему только оставалось пожалеть, зачем он явился сюда.
Он понял, что это работа графа Савищева, почувствовал к нему еще большее омерзение, но не стал так или иначе рассеивать впечатление или объясняться. Ему было все равно.
Такое же отношение, как и в клубе, встретил Саша Николаич во всех других местах. В театре его не замечали, на улице отворачивались от него. Если и принимали где-нибудь, то очень сухо, а в большинстве случаев ему отвечали, что "дома нет". Даже в тех домах, где недавно еще за ним ухаживали, как за богатым женихом, теперь он находил двери запертыми.
Попробовал было Саша Николаич обратиться к лицам влиятельным, которые его знали и были к нему благосклонны, но и в них произошла перемена. Он объяснял им свое положение, они его молча выслушивали, качали головами и говорили, что ничего сделать не могут.
Саша Николаич был настолько наивен, что просил сам за себя, воображая, что этого достаточно, и не понимая, что в особенности в таком городе, как Петербург, для того чтобы получить что-нибудь, нужна прежде всего протекция, то есть чтобы просили другие.
У Саши Николаича кроме самого себя "других" не было никого.
Глава IV
Так или иначе, однако Саше Николаичу приходилось устраиваться.
Житейским опытом и практичностью он не отличался. Да и негде ему было приобрести их.
До сих пор он всегда жил на всем готовом, привык располагать деньгами и тратить их, и не у кого ему было поучиться, как жить дешево.
Оставшись без "средств", то есть без определенной получки в будущем тысячи рублей в месяц, Саша Николаич поступил, может быть, даже слишком решительно, круто изменив свою жизнь. Он отпустил прислугу, которая служила у него по найму, продал свой особняк, обстановку, лошадей, даже лишнее платье, кольца, трости, булавки и запонки.
Вырученная сумма, если и не была чрезмерной, то, во всяком случае, позволяла жить без бед длительное время.
Решив расходовать как можно меньше, он пошел подыскивать себе комнату с мебелью и столовой (он слышал, что такие комнаты дешевле и что в них проще живется), не представляя себе, как он будет довольствоваться дальше таким помещением. Вероятно, это было основной ошибкой с его стороны.
Сумей он сохранить показную внешность - от него не отвернулись бы так скоро и помогли бы ему выбиться в люди. Но он не хотел этого.
Комнату он себе взял в сущности первую же попавшуюся.
Выйдя на поиски, он вскоре наткнулся на одноэтажный деревянный домик с пятью окнами на улицу и покосившимся крыльцом. На потускневшем от пыли и времени стекле крайнего окна был наклеен большой билет с четкой и вполне грамотной надписью: "Сдается роскошно меблированная комната". Саша Николаич направился к двери и вошел в сени.
В те патриархальные времена наружные двери затворялись только на ночь, а о звонках и помина не было.
Из сеней Николаев вошел в темную переднюю, довольно большую, но тем не менее тесную от наставленных в ней шкафов и ящиков. Против входной была другая дверь в комнату, где виднелся край буфета и обеденный стол.
- Кто там? - спросили из этой комнаты, и сейчас же в двери появился лысый человек в халате и с трубкою.
Выражение его лица казалось не особенно добродушным и приветливым. Сморщенные, слезящиеся глаза неприязненно смотрели из-под клочков нависших бровей, углы губ были опущены вниз, щетинистый, колючий подбородок выдавался вперед, придавая лицу особенно неряшливый вид, который подчеркивали также и мятая рубашка, и обвисшие шаровары, казавшиеся не особенно чистыми.
Однако едва лишь только человек разглядел приличную одежду Николаева, как сейчас же выражение его лица изменилось и стало сладенько заискивающим.
- Что вам угодно? - пропел он, запахивая свой халат.
- У вас сдается комната?
- Ах, вы насчет комнаты? Очень приятно! Вы для себя желаете ее снять или для кого другого?
- Для себя.
- Очень приятно, очень приятно… Комната роскошная, со всеми удобствами. Вот пожалуйте сюда! Позвольте отрекомендоваться: титулярный советник Беспалов. А позвольте узнать, с кем имею честь?
Саша Николаич назвал себя.
- Очень приятно, - повторил Беспалов и отворил из передней дверь направо. - Вот это и есть комната, - пояснил он.
Комната была в одно окно, окрашена клеевой краской, с белым деревянным полом, хотя и вымытым, но все-таки не особенно чистым.
У окна помещался ясеневый изрезанный ножом стол. У одной стены стояли шкафы, у другой - кровать, отгороженная китайскими ширмами. Вся обещанная роскошь, по-видимому, и заключалась в этих ширмах, впрочем, сильно потертых, да еще, пожалуй, в кисейной занавеске на окне.
В качестве предмета роскоши и произведения искусства над диваном в деревянной рамке без стекла висела засиженная мухами гравюра, изображавшая голую женщину, раскинувшуюся под ракитой вроде как бы на софе.
Пахло чем-то кислым и затхлым.
Саша Николаич огляделся. Все ему тут не понравилось, а в особенности гравюра.
- Роскошное помещение, - продолжал между тем титулярный советник, одной рукой прижимая полу халата к животу, а другой - махая трубкой в воздухе. - Обратите внимание на эти ширмы! Они мне достались по наследству от графини…
Он запнулся и не договорил, от какой именно графини.
- Вот гравюра-то уж очень… как будто… - проговорил Саша Николаич, не зная, что еще сказать.
- Она вам не нравится? - подхватил Беспалов. - Ее можно снять и заменить другою. Хотите фрукты или изображение букета цветов. У меня есть и то и другое.
Он подошел к дивану, протянул руку, взялся было за гравюру, но под нею оказалась такая залежь пыли и паутины, что он поскорее оставил ее.
- Вам как угодно комнату, - обратился он к Саше Николаичу строго, словно недовольный именно тем, что под гравюрой была пыль и паутина, - со столом или без него, то есть у нас будете столоваться или брать из трактира? Я должен вас предупредить, что я очень требователен на еду. Я требую, чтобы была закуска - горячая и холодная, затем что-нибудь тяжелое - цыплята в эстрагоне… Ну и пирожное, пломбир или мусс. Да вы, пожалуйста, идите в столовую к нам. . там и разговаривать-то будет удобнее…
Беспалов сразу сообразил, что Саша Николаич будет для него выгодным жильцом, и потому не хотел упускать его.
А тот мялся, думая только об одном, как бы уйти от этого назойливого человека.
Но Беспалов оказался действительно настолько назойливым, что заставил-таки его снять плащ и войти в столовую.
Столовая, прокуренная и прокопченная длинная комната, служившая, очевидно, вместе с тем и гостиной, потому что по стене стояли диван и два кресла с покосившимися ножками, была и кабинетом, потому что у окон помещался круглый стол с чернильницей, двумя книгами и номерами старых петербургских "Ведомостей".
У этого стола сидела молодая девушка в темном, скромном платье, наклонившись над шитьем.
Когда вошел Саша Николаич, она подняла голову. Этого было достаточно, чтобы сразу все переменилось, и Саша Николаич сейчас же решил - будь что будет, а комнату он оставит за собою.
Такой красоты он никогда не видал. Таких черных густых волос ни у кого не было; больших, задумчивых, бархатных, темных, как агат, глаз - тоже. Это была строгая, холодная красота с правильными чертами, поражающая с первого взгляда.
Беспалов шаркнул ножкой, хихикнул и, щуря глазки, проговорил Саше Николаичу:
- Это-с моя воспитанница Маня… Будьте знакомы…
Он уже подметил, какое впечатление произвела его воспитанница на молодого человека, и ясно было, что он именно рассчитывал на это впечатление, настаивая на том, чтобы Саша Николаич вошел в столовую.
Глава V
- А это - мой сын Виталий, - представил он сидевшего в углу длинного юношу, которого Саша Николаич не заметил при входе.
Юноша встал, вытянулся и поклонился, но не по направлению к гостю, а несколько в сторону.
- Он слепой, - пояснил Беспалов. - Садитесь, пожалуйста.
Саша Николаич сел, не заставляя себя просить вторично.
Ему, конечно, хотелось побыть в обществе замечательно красивой девушки, приглядеться к ней и проверить, действительно ли она так хороша, как кажется первого взгляда.
- Так сколько стоит комната за месяц? - спросил он, обращаясь к Беспалову.
- Вы хотите помесячно? - спросил тот, нахмурив брови и сделав серьезное лицо.
- Да мне все равно - тут срок не играет роли; угодно вам, так на год…
- На год? И со столом?
- Что ж, пусть будет со столом…
- Да, если со столом…
Беспалов предлагал эти вопросы, а сам обдумывал, сколько ему спросить с этого, по-видимому, совсем неопытного молодого человека.
Он уже видел, что обыкновенную цену возможно увеличить до необыкновенной, но прикидывал только размеры последней, чтобы вышло не слишком много и не слишком мало.
- Вот что я с вас возьму, - наконец решил он, - со столом и услугами, словом, на всем готовом сорок пять рублей в месяц…
Он выговорил это и остановился. Маня как будто вздрогнула и взглянула на Беспалова.
По тогдашнему времени эта цена была очень высокой. Самое большее, на что они могли рассчитывать, это двадцать рублей, которых и то было за глаза, а тут вдруг сразу - сорок пять.
Сам Беспалов словно смутился и, потупившись, умолк, стараясь поскорее придумать какой-нибудь почетный предлог для отступления.
Но Саша Николаич ничуть не был смущен. Привыкнув проживать тысячу рублей в месяц, он даже никак не ожидал, что можно устроиться на всем готовом всего за сорок пять. . Для него это было приятное открытие. В порядочном ресторане пообедать вдвоем стоит почти столько же, а тут - и стол, и помещение.
- Я согласен, - заявил он, - комнату оставьте за мной. Угодно вам получить задаток?
Беспалов просиял.
- Позвольте, я сию минуту расписочку, - заторопился он. - Очень приятно… Какой угодно размер задатка?
Саша Николаич улыбнулся и ответил:
- Да все равно! Ну двадцать рублей. Довольно?
- Вполне! - подхватил Беспалов. - Очень приятно… На двадцать рублей…
Красавица Маня и по ближайшем, так сказать, рассмотрении, не только не потеряла, но, напротив, выигрывала. Чем больше всматривался в нее Саша Николаич, тем больше она ему нравилась. Всматривался он осторожно, уголком глаза и был уверен, что это никому не заметно.
Наняв не торгуясь комнату, он умышленно ограничился с Беспаловым деловым разговором, чтобы показать молодой девушке, что вовсе не желает навязывать ей свое знакомство.
Вручив задаток и получив расписку, Саша Николаич раскланялся, причем отвесил Мане самый изысканный поклон.
Она ему ответила простым и милым кивком головы, без всякого жеманства, так свободно, как могла это сделать только очень хорошо воспитанная девушка.
Вообще Саша Николаич должен был убедиться, что в Мане не было ничего мещанского, несмотря на всю мещанскую обстановку, окружавшую девушку.
Беспалов проводил Сашу Николаича до входной двери и даже голову высунул на улицу, а затем, вернувшись в столовую, широко расставил руки, притопнул и повернулся полным оборотом, распустив полы халата по воздуху.
- Какова штучка?! - произнес он, прищелкнув пальцами. - Всю жизнь можно сказать не везло и вдруг такой сюрприз! Теперь, - обернулся он к молодой девушке, - вам одно могу сказать, сударыня, не зевай!!
Маня взглянула на него, не подымая головы, и продолжала шить.
Беспалов снова расставил руки, но на этот раз не повернулся, а присел.
- Не желаете удостоить ответом? "И без тебя, мол, все знаю и понимаю!" Даром, что смиренный вид на себя напустили, будто шитью всецело преданы, а на самом деле все видели!
Маня наморщила брови, недовольным движением передвинула шитье на коленях и проговорила:
- Да будет вам!
- Нет-с, не будет! - подхватил Беспалов. - Сорок пять рублей в месяц, и это не торгуясь! А глазами-то, глазами-то так и косит на тебя! И я прямо говорю тебе, Маня, не зевай! Он человек, видимо, высшего круга - и манеры, и осанка, и прочее… Связи, видимо, в высших слоях… Карьера, не нам чета!.. Залетит высоко! А ты за него вовремя уцепись, чтобы он и тебя потянул, а упустишь время - потом не достанешь!
- Я одного не понимаю, - остановила его Маня, - зачем вы назвали меня воспитанницей?
Беспалов повертел пальцами у себя передо лбом.
- Потому, сударыня, что у меня игра ума и сообразительность: скажи я ему, что вы - моя дочь, да, может, он бы и внимания на нас не обратил! Потому к вашей внешности такой отец, как я, вовсе не подходит! Ну а воспитанница на воображение действует! И сейчас же сочувствие… Бедная, дескать, девушка, вероятно, страдает, а, Бог ее знает, может она и графского происхождения!
- Да ведь все это неправда!
- А вы попробуйте, проживите правдой!.. Да уж будто вы и сами такая правдивая?!
- Неправда, которая может быть легко раскрыта! - договорила Маня.
- Ну улита едет, когда-то будет! - протянул Беспалов. - А пока что двадцать рублей задатка в наличии и сорок пять рублей ежемесячно в будущем! Я полагаю, что у него и теперь должны быть средства хорошие!
- Отчего это вы полагаете? - вдруг спросил слепой из своего угла. - По-моему, он нищий!
- То есть как это нищий? - рассердился Беспалов.
- Да кто же с хорошими средствами станет сорок пять рублей в месяц за комнату платить?.. Один мизер! - проговорил он тягуче глухим голосом и снова погрузился в свои думы.
Беспалов махнул на него рукой и стал выбивать трубку о подоконник.
Глава VI
У Агапита Абрамовича Крыжицкого, господина появившегося перед Сашей Николаичем в ресторане и оставившего свою карточку, на которую тот даже не обратил внимания, собрались гости. Их было шестеро; сам хозяин был седьмой.
Казалось, явились они в довольно скромную и в всяком случае обыкновенную квартиру Крыжицкого просто для того, чтобы провести свободное время без всякой определенной цели.
Между тем это только казалось.
Хотя ни комната, служившая, по-видимому, кабинетом - так как в ней был круглый письменный стол - ни обстановка не должны были соответствовать ничему таинственному или загадочному, но на самом деле у Крыжицкого собрание вышло не совсем заурядным.
Сначала он и его гости сидели и разговаривали о совершенно незначительных вещах, как могут разговаривать только добрые приятели. Но это продолжалось до тех пор, пока к ним не присоединился восьмой, которого они, очевидно, ожидали.
Этот восьмой вошел, ответил общим поклоном на приветствие поднявшихся ему навстречу остальных и сел, не ожидая приглашения, у круглого стола, где были приготовлены бумага, чернила и очиненные перья. Он отодвинул бумагу, вынул из кармана белую кокарду и приколол ее к отвороту своего фрака.
Остальные семь сделали то же самое, только кокарды у них были иного цвета: красная, фиолетовая, синяя, голубая, зеленая, желтая, оранжевая.
У Крыжицкого была желтая.
Главным, как бы председателем, тут был не Крыжицкий, хотя собрались у него, а вот этот, с белой кокардой, пришедший позже всех.
И по росту, и по осанке он выделялся среди них: высокий, стройный, худой, он был уже не молод, насколько можно было судить по его длинным, закинутым назад вьющимся седым волосам. На его лице складками лежали морщины, и только выпуклые черные глаза блестели особенно ярким, несвойственным старости блеском.
Остальные семь человек, нацепив кокарды, особенного подобострастия перед председателем не выказали. Они остались в тех же совершенно непринужденных позах, в каких были раньше. Один даже совершенно развязно обернулся и спросил:
- Ну что, есть известия из Крыма?
Председатель отрицательно покачал головой и ответил:
- Никаких!
- Да что она там, забыла о нас, что ли?
- Экий ты… - стал возражать Крыжицкий, - разве близок свет Крым?! Пока оттуда придет что-нибудь!
- Ну а что этот молодой человек? - обратился к нему председатель.
- Николаев? - переспросил Крыжицкий.
- Да.
- Еще не являлся. Моей визитной карточки тогда, в ресторане, он так и не тронул на столе и даже не прочел моего адреса.