* * *
Долго скакали булавинцы по притихшим степям, ночевали в балках, скудно питались тем, что удавалось достать на одиноких хуторах. Слепой кобзарь не вынес тягот дороги и тихо угас на руках Ильи. Рыдая от горя, Марков вырыл могилу у подножия древнего кургана и уложил туда старика с его неизменной бандурой.
В Запорожье приехали только в январе, когда повеяло уже теплым ветром с Черного моря. Сечь приняла вождя голытьбы гостеприимно, атаману дали жилье в Кодаке, откуда можно было за несколько часов доехать до Запорожья.
Булавин не пал духом после тяжелого поражения. Он строил широкие планы на весну, когда степь сбросит белый кожух, пробьется молодая травка и когда казаку с его конем везде будет лагерь.
А пока уцелевший Хведько с неизменным гусиным пером за ухом и с песочницей у пояса писал новые "прелестные" письма. Булавин рассылал их на Дон, на Украину, в Астрахань и на Терек. И уже стекались к нему новые бойцы, не запуганные, а обозленные зверствами низовских карателей. Домовитое казачество, поднявшее было голову после Закотного, снова приуныло.
Булавин говорил:
- Как вода подтачивает вешний лед, так и мы подточим силу лиходея Максимова.
Чтобы привлечь на свою сторону запорожцев, Кондрат Афанасьевич отправился в Сечь. Кошевой атаман Костя Гордиенко встретил Булавина с наружной приветливостью, под которой таилась ненависть. Гордиенко в душе стоял заодно с Максимовым и домовитыми казаками, но боялся показывать это слишком открыто: на Сечи у Булавина было много сторонников.
Сход был бурный. Казаки одобрительным шумом встретили Булавина, когда атаман появился на возвышении.
- Низкий поклон вам, братья запорожцы, от всевеликого войска Донского, - начал атаман и коснулся пальцами земли.
- И тебе кланяемся! - загудели в ответ запорожцы.
- Всем вам ведомы, - с силой продолжал Булавин, - великие те обиды, что терпим мы, донцы, от бояр, от князей, от войскового атамана Максимова и его приспешников. Да ведь и то вы должны понять, казаки, что сегодня нас зорят, наших жен и детей в полон гонят, а завтра ваш черед придет!
- Верно! Истинно! Правду атаман молвит!
Буря возгласов пронеслась по толпе, замелькали в воздухе сжатые кулаки, полетели вверх казацкие шапки. Гордиенко кусал губы, но еще не осмеливался выступить открыто.
Но когда увидел кошевой атаман, что пламенные призывы Булавина находят слишком восторженный отклик, не утерпел.
- Кого вы слушаете? - обратился Гордиенко к настороженно внимавшей ему толпе. - Войско донское от государя не отложилось, и что толкует здесь Булавин - чистая брехня!
- А ты его перебреши! - выкрикнул одинокий голос, и вся громада грохнула враждебным хохотом.
Но Гордиенко был опытен в словесных спорах, и сбить его было нелегко.
- Писал нам атаман Максимов, чтобы мы того Кондратия поймали и под крепким караулом в Черкассы выслали…
- А кто бы тебе его поймать позволил? - раздался тот же басовитый голос.
- И за поимку его, Булавина, - не смущаясь, продолжал Гордиенко, - обещано двести рублев.
- В глотку тебе их вбить, Иуда! - разразилась толпа неистовым гневом, как грозовая туча градом. - Долой кошевого! В прорубь его вниз головой! Киями заколотить!!
Гордиенко побледнел. Он понял, что у него слишком мало сторонников, что терпение запорожцев лопнуло и дальше сопротивляться опасно. Он тотчас сложил с себя знаки атаманского достоинства, спустился с помоста и затерялся в толпе.
Быстро выбрали нового кошевого и приняли решение: желающим запорожцам разрешить уйти к Булавину, чтобы сообща постоять за народное дело. Добровольцев снабдить конями, оружием, припасами на первое время: таких сразу нашлось несколько сот человек.
Булавин с торжеством возвратился в Кодак. Там, на реке Вороне, силами своих людей и запорожских добровольцев он выстроил крепостцу и стал дожидаться весны.
И снова Хведько писал письма, и атаман рассылал возмутителей. Он отправлял их на Украину, на Волгу, на север, к Москве.
Глава V
ВОЗМУТИТЕЛИ
В число отправляемых на север попали и Акинфий Куликов с Ильей Марковым. Вручая им "прелестное" письмо, атаман строго сказал:
- Берегите пуще глаза! Большая это сила, но и большой бедой может обернуться. Коли попадетесь, грамотку изничтожьте. Не потаю: головой поплатитесь, ежели при вас найдут ее.
- Знаем, на что идем, атаман, - внушительно возразил Акинфий. - За народное дело жизни не пожалеем.
- Оно-то так, да и погибать из-за оплошности тоже не след.
Есаул снабдил Маркова и Куликова провизией на первое время, дал по полтине кормовых, и друзья пустились в дальнюю дорогу.
На выходе из лагеря им встретился оборванный старик, который вел в поводу вороного коня. Старик поспешно отвернулся и постарался укрыться за лошадью. Илье показалось знакомым его морщинистое лицо, косматые брови, седые усы.
- Смотри, батя, - сказал он, толкнув Акинфия. - То Пивень, старый хозяин наш.
- С чего тут Олексию быть? Запорожье для него могила, узнает голытьба, сразу ему конец. Обознался ты, Илюша!
А тот, миновав булавинских посланцев, с неожиданным проворством вскочил на коня и поскакал прочь.
Во многих деревнях Воронежского уезда побывали Акинфий Куликов и Илья Марков. Не так-то легко удалось подстрекателям пробраться с Днепра на север, в коренную Русь. Не раз грозила им смерть, но спасали их от лихого глаза шпигов, от расправы царских чиновников верные друзья в опасности - бедняки крестьяне. От деревни к деревне проводили их тайными тропами, ставили на постой к надежным людям, наказывали хозяину распускать по селу молву, что ночуют у него богомольцы.
После ужина заводился неторопливый разговор о житье-бытье, о горькой крестьянской доле. И когда начинались слышанные-переслышанные жалобы на кровопивца помещика, на утеснителя старосту, на воеводских чиновников, Акинфий задавал вопрос:
- А вы про атамана Булавина слыхали?..
После ухода булавинских посланцев деревня начинала бурлить. Крестьяне отказывались работать на барском поле, платить оброк. Случались и более серьезные дела. Мужики собирались, вооружались чем попало, громили земские избы, расправлялись с приказными, выпускали из тюрем колодников, и те примыкали к освободителям.
Крупные повстанческие отряды во главе с выборными атаманами и есаулами становились опасны для городов. Мятежники захватили Бобров, Борисоглебск, разорили Чембар. К булавинскому движению начал присоединяться даже мелкий городской люд: посадские, ремесленники.
Мятеж начал не на шутку беспокоить царя Петра. Отзывать солдат с фронта он не хотел, а внутри страны войска было мало. Но поневоле приходилось обходиться тем, что есть.
Дошло до того, что усмирять бунтовщиков посылали отдельные роты и даже взводы из городских гарнизонов, пехотных и драгунских полков. Пехотная рота поручика Торпакова была отправлена в Воронежский уезд.
Илья и Акинфий находились в это время в деревне Городиловке, неподалеку от Ельца. Дело у них шло здесь успешно. Раза три уже было прочитано "прелестное" письмо, люди собирали силу двинуться на Елец. И вдруг разнеслась тревожная новость: приближается рота царских солдат и уже оцепила деревню.
Весть, принесенная мальчишками, которые пасли коней у околицы, вовремя дошла до возмутителей. В избе, где они ночевали, топилась печь, и подметная грамота Булавина мигом превратилась в пепел. Теперь, если в Городиловке не найдется предателя, прямых улик против Куликова и Маркова не окажется.
Деревня была занята солдатами. Акинфия и Илью привели на допрос к Торпакову. Стройный, подтянутый офицер с пышными усами пшеничного цвета сидел на террасе помещичьего дома, который не успели разгромить мужики. Небрежно поигрывая хлыстом, Торпаков оглядел приведенных и строго спросил:
- Булавинские подстрекатели? Народ смутьяните?
- Напраслину взводишь на бедных странников, - спокойно ответил Акинфий.
- Ха, странички тоже! - ухмыльнулся поручик. - Небось на богомолье шли?
- Как в воду глядел, ваше благородие! Точно, к святым местам пробираемся.
- Ха-ха-ха! "Смолоду много бито-граблено, под старость надо грехи замаливать"? - вспомнил Торпаков былинные слова.
- Да ведь как сказать, ваше благородие, смолоду всякого было, - хитровато ответил Куликов.
Веселому поручику очень понравилось смелое вранье арестованных, а стройная, молодцеватая фигура младшего так и просилась в солдатский строй, да еще на правый фланг, где он бесспорно стал бы украшением роты. Но служба есть служба, и Торпаков сразу изменил тон. Он повелительно обратился к толпе крестьян, согнанных со всей деревни и окруженных полукольцом солдат.
- Эй вы, мужики! Говорить сущую правду, а то всех прикажу шомполами пороть!
Взгляд офицера упал на толстого крестьянина с окладистой рыжей бородой, с волосами, обильно смазанными коровьим маслом.
- Ну, вот ты начинай!
Выбор пал на городиловского старосту Клима Анциферова. Клима так и распирало угодливое желание рассказать всю правду про подстрекателей бунта, но в упор на него глядели угрюмые глаза односельчан. И Клим понял: если он предаст, гореть его скирдам на поле, его новой избе, да и самому, пожалуй, не жить больше на свете.
Анциферов, низко кланяясь, заговорил:
- Да ведь кто их знает, ваше благородие, в чужую душу не заглянешь. А только, как встрел я их вчерась у околицы, богомольцами назвались.
- К мятежникам не сговаривали пристать народ?
- Ни боже мой! - еще ниже поклонился староста. - Такого от них не слыхивали.
В толпе пронесся вздох облегчения. Торпаков понял: дальнейший допрос бесполезен. В глубине души офицер сам был доволен: жаль отдавать виселице такого молодца, из которого выйдет отличный солдат.
Веселее взглянув на арестованных и разгладив пышные усы, поручик заговорил:
- Вот вам, бродяги, моя резолюция! По указу его царского величества велено всех праздношатающихся забирать в солдаты, усмотря их здоровье. Ты, - обратился он к Илье, - как звать тебя?
- Илья Марков.
- Хочешь в солдаты волей идти, Илья Марков?
- А коли волей не похочу, неволей заберешь, ваше благородие?
- О, да ты сметлив, как настоящий солдат! Так пойдешь? Присягу дашь?
- Пойду. И присягу дам.
- Ну и преотлично. А ты…
- Акинфием Куликовым кличут.
- Ты, Куликов, для солдата староват и слабоват. И потому вот мой приговор: дадим тебе двадцать пять шомполов за бродяжничество, и ступай на все четыре стороны.
Неожиданный приговор поразил Акинфия в самое сердце. Правда, Куликов сильно сдал за последние годы, ссутулился, густая седина пробилась в волосах. Да еще и схитрил старина: приведенный на допрос, он нарочно съежился, опустил голову, чтобы стать похожим на безобидного странника.
Но расстаться с Ильей, которого он любил пуще жизни? Илью возьмут в солдаты, а он, Акинфий, пойдет один бродить по дорогам?.. И произошло чудо.
Вместо сгорбленного немощного странника с бессильно опущенными руками перед Торпаковым очутился здоровенный мужик, ростом выше прежнего на целую голову, с выпуклой грудью, с мощными руками, с большой, гордо поднятой головой. И даже, казалось, одежда мужика приобрела новый, щеголеватый вид. Поручик глядел и не верил своим глазам.
- Ваше благородие, прикажи дать мне шомпол, - звонким голосом сказал Акинфий.
- Зачем тебе шомпол? Али сам себя сечь хочешь?
- Дашь, так увидишь.
- Федосеев, дай ему шомпол, - приказал Торпаков капралу.
Взяв толстый железный прут, Акинфий легко завязал его узлом и протянул офицеру.
- Что скажешь, ваше благородие, годен я в солдаты али нет?
Торпаков пришел в восторг.
- Ах, шельмец, ах, мошенник! - восклицал он, захлебываясь от смеха. - Вот чертов старичище! А ведь как прихилился, посмотришь - ветром сдует. Беру, конечно, беру и тебя!
- Пропало казенное добро, - уныло сказал Федосеев.
- Этому горю легко помочь, - возразил Акинфий, взял из рук офицера шомпол, привел в прежний вид и подал повеселевшему капралу.
Поручик Торпаков был доволен: каких славных солдат приобрел он для своей роты! Но он принял меры: велел привести попа, и вновь завербованные принесли присягу на кресте и Евангелии, что будут служить богу и великому государю честно и нелицеприятно и от воинского долга уклоняться не будут вплоть даже и до самой смерти. А оставшись наедине с Федосеевым, Торпаков пообещал капралу, что спустит с него с живого шкуру, если Марков и Куликов сбегут.
Ночью, когда солдаты уснули, Илья с Акинфием вели тихий разговор.
- Так-то, батя, отгуляли мы с тобой, - грустно начал Марков. - Вольными были птицами, а теперь придется по чужой дудке плясать.
- Эх, глуп ты еще, Илюша, - с сожалением сказал Акинфий. - За это богу надо семь молебнов отслужить, что так дело обошлось. А коли по совести молвить, не богу надо спасибо говорить, а мужичкам, что нас из беды вызволили. Видал ты, как староста перед офицером крутился, ну прямо уж на сковородке.
- Да, качаться бы нам на виселицах, кабы он хресьян не побоялся. А ведь болтни он хоть слово про гра…
- Тесс… нишкни! - зажал товарищу рот Куликов. - Об том деле молчать надо, а что вперед будет - поглядим. Ведь это только от смерти лекарства нет, а мы с тобой, слава богу, живы-здоровы, вместе остались. Руки и ноги у нас целы…
- Так ты, батя, утечь сбираешься? А присяга?
- То, что мы царю присягу дали, это нестоющее дело. Всем ведомо: вынужденная присяга силы перед богом не имеет. Наша присяга много лет назад народу принесена. Мы с тобой ее и в Астрахани и на Дону держали, а теперь, коли удача будет, и опять с народом супротив бояр пойдем.
- В Бахмуте бы снова побывать, - вздохнул Илья.
- Побежим на Дон, не минем и Бахмута, - успокоил товарища Акинфий. - А ты спи, сынок, время позднее.
Началась для двух друзей солдатская служба. Илья Марков и Акинфий Куликов удивили ротного командира своим умением обращаться с оружием. Торпаков не верил им, что свое искусство они приобрели на охоте.
"С солдатской службы удрали, подлецы", - думал поручик.
Но копаться в прошлом рекрутов Торпаков не захотел. Влюбленный в строй, ценивший хороших солдат, как помещик ценит работящих крестьян, он боялся, что, если за Марковым и Куликовым откроются тяжкие вины, их заберут от него, и рота лишится двух лучших стрелков.
Вскоре после того как булавинские посланцы попали в солдаты, пришел приказ: роте Торпакова вернуться к Юрловскому полку, который отправлялся на шведский фронт. Приказ объяснялся тем, что шведская армия продвигалась на Украину, а булавинское восстание явно шло на убыль.
Марков и Куликов чрезвычайно обрадовались: ведь они твердо решили не поднимать оружия против бунтовщиков, и это грозило им большими бедами. А бить дерзких захватчиков-шведов - какой же русский человек отказался бы от священного долга?
Начался дальний поход. Акинфия Куликова назначили кашеваром, и он своими кулинарными талантами угодил не только солдатам, но и начальству.
Старик Акинфий быстро прижился в роте. Не было у молодых солдат лучшего друга в беде, чем Куликов. Как-то сердечно и просто умел он утешить несправедливо обиженного командиром, затушить возникшую по пустякам ссору, послушать на ночном привале рассказ тосковавшего человека о родном доме, о речке, где бродил рассказчик, ловя вьюнов, о луге, где пас в ночном лошадей. И уже не один Илья Марков, а многие молодые солдаты стали звать Акинфия батей.
Илья не ревновал. Он гордился тем, что его старый мудрый друг заслужил такую любовь новых товарищей.
Глава VI
ГИБЕЛЬ БУЛАВИНА
Булавин недаром возлагал надежды на весну: с весной сила атамана Максимова начала таять, как лед, подточенный вешней водой.
При реке Лисковатке Булавин наголову разбил войско азовского полковника Васильева и атамана Максимова. Победа досталась восставшим легко: во время боя значительная часть максимовских казаков перешла на сторону Булавина. Недаром писарь Хведько целую зиму писал подметные грамотки, а гонцы развозили их по всему Дону.
Максимову и Васильеву удалось бежать. Они укрылись в Черкасске, надеясь отсидеться за крепкими стенами под защитой крепостных пушек. Эта надежда не оправдалась. Черкасск пал. Только два дня продержался город против многотысячного войска восставших. Лукьян Максимов, Ефрем Петров и другие старшины были "головой выданы" Булавину.
Максимов, пожилой казак среднего роста, с могучей грудью и широкими плечами, стоял перед Булавиным и злобно смотрел ему в глаза.
- Кондрашка, вор, можешь нас убить, а делу твоему все одно пропадать! - гневно выкрикивал Максимов. - С царем не справишься!..
- С царем справлюсь али нет, там видно будет, - спокойно возразил Булавин, - а с тобой вот справился. Отольются тебе слезы невинно загубленных, отплатишь за великие угнетения, что многие годы голытьбе чинил. Ты царской награды за усмирение верхового Дона ждал? Так получи же ее!
Максимову и другим старшинам отрубили головы.
Булавин был избран атаманом войска Донского, но уже чувствовалось, что власть его будет непрочной. Старшинская верхушка была уничтожена, но богатеи затаились и только выжидали момента, чтобы нанести удар.
Новый войсковой атаман действовал неблагоразумно: вместо того чтобы двинуться на север с большой, собранной воедино армией, он стал рассылать своих полковников в разные места, и его разрозненные силы терпели поражения.