Сказанное Шеиным и его мрачный вид отрезвили Шуйского. Ему, проницательному человеку, нельзя было совершать подобных опрометчивых шагов даже в угоду государю, и он мягко произнёс:
- Прости, воевода, старого. Я погорячился. Конечно же и воинам и тебе надо отдохнуть. Право-таки нынешний день был очень трудным. И то, что ты сказал по поводу моего племянника, тоже верно. Славный воевода поднимается.
- Спасибо, батюшка-воевода. Теперь я пойду к своим воинам, приготовлюсь к завтрашнему. - И Шеин ушёл.
А на другой день, передав полк князю Скопину-Шуйскому и оставив ему в помощники Никанора, Шеин повёз в Москву знамёна и весть о гибели самозванца.
Позже выяснилось, что Василий Шуйский и Михаил Шеин вкупе с ним ошиблись. Григорий Отрепьев остался жив и успел укрыться в Севском остроге. Но это дошло до государя Бориса Годунова значительно позже и больно ударило его в самое сердце.
До Москвы Михаил и его воины добрались без препон. Но царя в этот последний день января 1605 года в Кремле не было, и Михаил, заехав на одну ночь домой, ранним утром поскакал в Троице-Сергиеву лавру, где Борис Фёдорович был на молении.
Проведя ночь вблизи своей незабвенной, синеглазой Марии, Михаил был в приподнятом настроении духа. Дома у него было всё благополучно. Его приезд оказался для всех праздником. Особенно была рада маленькая Катюша. Она же первая сказала ему:
- Батюшка, а у меня скоро будет братик.
- Господи, да ты-то откуда знаешь?!
Пятилетняя девочка с серьёзным видом произнесла:
- Так бабушка мне поведала. А она обманывать не будет.
Ночью Михаил услышал это из уст супруги.
- На пятом месяце я, мой сокол. Когда была у нас Катерина, то сказала, что я сынка понесла. И ты уж не перечь нам, мы с Катей ему и имечко славное нашли, Иванушкой назовём. И сказала Катерина, что внук Иванушки от сына его Семёна будет великим воеводой Руси.
- Вот те на! - воскликнул Михаил. - Сколько у вас тут новостей! А где сейчас Катерина с Сильвестром?
- Так она меня предупредила, чтобы ты не искал ни её, ни Сильвестра. Ведают они, зачем тебе и государю нужны. Сказала Катя притом: "Ничего мы в судьбе государя изменить не можем".
- Это верно сказано, - согласился Михаил. - Только что я отвечу государю, когда он спросит о ведунах?
- То и ответь, что не знаешь, где они, дескать, на войне был. Да пусть положится на волю Всевышнего. Лишь Он и знает, чему быть, того не миновать.
- Истинно ты глаголешь, - усмехнулся Михаил. - Да буду молить Бога, чтобы он спас меня от царской опалы.
- Я верю, что ты найдёшь нужные слова и царь не осерчает на тебя, - прижимаясь к Михаилу, прошептала Маша.
Такой была ночь накануне отъезда Шеина в Троице-Сергиеву лавру, и он не боялся предстать пред государем, ибо знал, что правда за ним, за Катериной и Сильвестром: всё в руках Господа Бога.
Выехав из Москвы чуть свет, Михаил надеялся к концу дня добраться до лавры. Для этого надо было одолеть семьдесят одну версту. Это как раз дневной переход на добрых конях. Так и было, потому как кони у Михаила и Анисима были крепкие и выносливые, чего нельзя было сказать о всадниках: их кони ночью отдыхали, а они... Ну, Михаилу было ясно, что помешало ему выспаться, а вот Анисим почему клевал носом в седле? Выходит, тоже что-то помешало. Парню шёл двадцать первый год. Был он ловок, статен, силёнкой Бог не обидел, и на лицо приятен, особенно, когда улыбался. Улыбка его и "погубила".
Ещё летом Михаил заметил, что Анисим кружил вокруг Глаши-ключницы, молодой и ладной девицы. Поди, она и заворожила его, и ночь без сна провёл. Уже в полдень, когда подъезжали к селению Софрино, Михаил спросил Анисима:
- И чего это ты того и гляди из седла упадёшь?
- Так я мух ловил всю ночь, - засмеялся Анисим.
- Зачем это? И какие мухи зимой? - не видя подвоха, осведомился Михаил.
- Они нам спать не давали.
- Кому это вам? Ты в покое вроде один спишь.
Анисим подъехал к Михаилу поближе и тихим голосом, в котором не было ни задора, ни удали, сказал:
- Ты прости, батюшка-воевода, грех мы приняли с Глашей на душу. Любим мы друг друга, и нам бы только к венцу.
- И в чём же ваш грех?
- Так целовались всю ночь. А больше ни-ни...
- Слава Богу, что нечистая сила тебя не толкнула испортить девицу.
- Да как же я мог испортить её, ежели люблю, - загорячился Анисим. - Это уж край всему...
- Ну вот что, братец мой: как вернёмся из лавры, пойдёшь к матушке Елизавете и падёшь ей в ножки. Как она повелит, так и будет.
- Но Глаша мне сказала, что не будет нам милости от твоей матушки, ежели ты, батюшка-воевода, не замолвишь за нас слово.
- Ишь, чего захотели?! Может, и в посажёные отцы позовёшь?
- Позову, батюшка-воевода, ежели со службы не прогонишь.
"Не погоню, Анисим, не погоню. Ты мне люб", - подумал Михаил, но стременному ничего не сказал.
Кони вошли на постоялый двор в Софрине. Михаил и Анисим зашли в харчевню, перекусили на скорую руку и поспешили к лавре, до которой оставалось меньше тридцати вёрст. Дремота с Михаила и Анисима спала, и они чувствовали себя бодро.
Было сумеречно, когда по звону колоколов путники поняли, что Троице-Сергиева лавра уже близко. Один из колоколов особо выделялся звоном.
- Узнаю! Узнаю "Лебедя"! - крикнул в восторге Анисим.
- Как не узнать! В лавре царь, а без него в этот колокол благовестят лишь в большие праздники. И подарил лавре "Лебедя" Борис Фёдорович.
- Помню. Я тогда мальчишкой был и в лавре обитал, когда в (1594) году привезли этот колокол на санях из брёвен в двенадцать пар коней. А весом он шестьсот двадцать пять пудов.
- Ты всё знаешь, Анисим, но забыл, что Борис Фёдорович внёс в лавру ещё один колокол.
- Так то благовестник "Долгий язык" - Слободской, и звонят в него в простые дни.
Шла вечерня. Под звон колоколов лавры и въехали в неё Михаил и Анисим. Врата уже были закрыты, но слова Михаила: "С государевым делом" - помогли им тотчас оказаться в лавре. Царь Борис Годунов в это время слушал службу в Духовской церкви "под колоколы", построенной во времена великого князя Ивана III. Годунов любил этот храм, и в его приезды в Духовской церкви целыми днями шло богослужение. Оставив коня Анисиму, Михаил вошёл в храм, перекрестился и присмотрелся к амвону. На нём было уготовано царское место, и Борис Фёдорович сидел там. Михаил подошёл поближе и увидел бледное, осунувшееся лицо, заострившийся нос. Государь был печален, и было похоже, что церковная служба вовсе не касалась его.
Михаил не знал, как поступить: беспокоить царя или нет. Но Михаила заметил священник и подошёл к нему.
- Сын мой, чем озабочен? - спросил он.
- С государевым делом я. Да вот... царь слушает.
- Иди за мной, - сказал священник.
Михаил обернулся и махнул рукой Анисиму, который держал в руках стопу сложенных знамён. Тот поспешил следом за Шеиным, и, пройдя через левый придел, они вскоре оказались в ризнице, которая примыкала к алтарю.
- Помолитесь тут, - проговорил священник и ушёл.
Просторная ризница была чисто убрана, на стенах между шкафами висели иконы, пред ними горели лампады, был столб, и возле него стояли лавки, обитые бархатом. Михаил не успел и осмотреться, как перед ним появился Борис Фёдорович.
- С чем ты пожаловал, воевода? - спросил царь.
- Здравствуй, государь-батюшка, многие лета. Прибыл я с государевым делом.
- Выходит, что нашёл Катерину и Сильвестра?
-Речь пойдёт, государь-батюшка, о том, что ещё более важно.
В древних хрониках записано: "В 1605 году, когда царское войско под предводительством князя Василия Ивановича Шуйского разбило при Добрыничах "названого царя Димитрия", Шеин был послан с известием об этой победе к царю Борису Годунову, бывшему в то время в Троицком монастыре. Известие это так обрадовало встревоженного царя, что он пожаловал Шеина в окольничие".
- Ты привёз мне великую радость, - выслушав Михаила, произнёс царь. - Садимся к столу, пьём вино, и ты рассказываешь всё, как было. Много ли войска побили? Не взяли ли в плен Гришку Отрепьева? Говори всё кряду.
Когда Михаил пересказал ход битвы, Годунов встал и похлопал его по плечу.
- Отныне ты окольничий моей волей. Ты заслуживаешь чин упорством поддержать мой дух.
Годунов трижды хлопнул в ладони. Сей же миг в ризнице появился дьяк Никитин, что писал царёвы указы.
Борис Годунов повелел:
- Запиши в дворцовую книгу, что боярин и воевода Михаил Шеин отныне царский окольничий.
Шеин встал и поклонился.
- Спасибо, государь-батюшка, за милость. Но можно мне оставаться при войске?
- Можно и нужно. Ты прирождённый воевода. Мне ведь ведомо, как ты сражался во Мценске с князем Шалиманом.
- Спасибо, государе, за эту милость.
- И ещё у меня к тебе есть милость, удачливый Шеин. Вчера исполнилось семь лет, как я царствую. Потому и служба великая в Сергиевой лавре, и благовест колоколов на всю Русь. А как-то в ночь с чистого четверга на пятницу мне приснился вещий сон, будто я благословляю на супружество моего сына Фёдора с германской принцессой. Сон-то в руку: германские сваты едут на Русь.
- Как тут не радоваться, государь, Господь тебя милостями награждает. Так, может, мне и не искать Катерину и Сильвестра? Всевышний с тобой, и уповай на Него, государь.
- Не ищи, воевода, не ищи. Как нужны будут, заставлю-таки дядюшку найти их. А ты отправляйся к войску. - Годунов встал. - Там поют канон Богородице, а я так люблю это пение.
Государь покинул ризницу. А Михаил вышел из неё, взял у Анисима стопу знамён, унёс их обратно в ризницу и положил на край стола. Когда вошёл священник, Михаил попросил его:
- Святой отец, позови сюда дьяка Никитина.
- Это можно. Он рядом.
Священник три раза хлопнул в ладони. Тотчас откуда-то появился дьяк Никитин.
- Зачем беспокоите?
- Это я, батюшка-дьяк, попросил тебя. Вот знамёна, взятые в бою у Гришки Отрепьева. Времени не хватило передать их царю, так ты уж порадуй его.
- Исполню, - ответил дьяк и пересчитал знамёна. - Пятнадцать?
- Да.
- Ну и уходи...
Михаил прошёл к правому приделу, помолился, посмотрел на Бориса Фёдоровича и почему-то перекрестился. У него мелькнула мысль: "Больше, государь, нам не свидеться".
Мысль Михаила была провидческой. С нынешнего дня Борису Годунову оставалось царствовать пятьдесят шесть дней сверх семи лет, предсказанных ему ведунами. На пятьдесят седьмой день Борис Фёдорович, полный жажды жизни, заседал в думе, потом устроил торжественное застолье со множеством иностранных гостей и своих вельмож в Золотой палате кремлёвского дворца и говорил речь о том, что будет царствовать ещё многие годы и на Руси не станет бедных и сирых. Он поднял кубок во здравие державы, продолжал говорить и вдруг мгновенно умолк. Кровь полилась у него изо рта, из ушей и глаз. Он упал. Теряя сознание, он успел благословить на царство своего сына Фёдора, патриарх Иов в последнее мгновение соединил их руки.
Было сказано, что Борис Годунов принял яд. Но это не так.
Выдающийся историк Николай Михайлович Карамзин, который не очень жаловал Бориса Годунова, писал о нём с печальной похвалой: "Удар, а не яд прекратил бурные дни Борисовы, к истинной скорби отечества".
Глава тринадцатая
"ДИМИТРИЙ"
В пути из Троице-Сергиевой лавры в Москву Михаил Шеин был всё время задумчив и как-то весь ушёл в себя, не замечал окружающего мира. А было морозно, ветрено, январь показывал свой норов. Но ни мороз, ни ветер не донимали Михаила. Он думал о том, что происходило на Руси и о своём месте в событиях, которые накатывались с юга, как весеннее половодье. В Софрине в просторной трапезной постоялого двора было людно и шумно. Все о чем-то говорили, что-то обсуждали. Среди крестьян, приехавших на торг в Софрино, были и паломники. Они горячо рассказывали, что царевич Димитрий жив, что сами видели его в Путивле на Соборной площади и вот теперь идут в Троице-Сергиеву лавру молиться за здравие царевича Димитрия и его скорое пришествие в Москву. Эти слова паломников были встречены гулом одобрения, и Шеин понял, что простой народ жаждет видеть на русском троне царевича Димитрия. Шеин пытался осознать, почему многим россиянам желательно видеть государем сына Ивана Грозного, если он, конечно, живой. Может, россияне считали его добрым царём, особенно крестьяне, холопы.
Михаил помнил, когда год назад - слухи о царевиче Дмитрии уже гуляли по Руси - восстали холопы Московской и южных земель. Возглавил этот бунт холоп из государевой каширской вотчины Хлопко. Царь Борис Годунов был настолько перепуган, что в считаные дни собрал войско и поставил над ним главным воеводой Ивана Басманова, жёсткого нравом. И, когда восставшие уже подходили к Москве, Иван Басманов встретил их и разбил в жестокой сече. Помнил Михаил, что мятеж был подавлен, многих холопов, а вместе с ними и их атамана привезли в Москву и казнили на Болотной площади.
Ничто, однако, не отрезвило крестьян и холопов. Тысячи их примкнули к самозванцу, а он после поражения под Добрыничами и потери половины войска вновь собрал его и готов был двинуться на Москву. Чуть позже Михаил Шеин узнал, что к самозванцу присоединились не только крестьяне и холопы, но и сотни вельмож: бояр, дворян, князей.
С такими мыслями Михаил Шеин подъезжал к Москве, но наконец прервал их. Он вспомнил, что через несколько дней должен вернуться к войску и что это накладывало на него обязанность сделать всё, чтобы близкие не поминали его недобрым словом. Он опять оставлял жену, когда она ждала дитя. Что надо сделать, чтобы Мария приняла его отъезд мужественно? Опять же его долг помочь Анисиму и Глаше обрести семью. Вернувшись на Рождественку, Михаил с этого и начал. Помывшись в бане и приведя себя в порядок после поездки в лавру, он сказал за трапезным столом:
- Случилось так, моя матушка и ты, моя супруга Маша, что наша челядинка ключница Глаша и мой стременной Анисим полюбили друг друга. Анисим просит нашего благословения. Что нам делать?
За столом воцарилось молчание. Ни у кого не было ответа на вопрос Михаила. После долгой паузы умудрённая жизнью боярыня Елизавета с грустью в голосе молвила:
- При вашей с Анисимом походной жизни не останется ли Глаша соломенной вдовой? Как твоя Мария...
- Но как же быть, матушка? Мы воины, и наша участь такая.
- Матушка, а давайте спросим Глашу, - предложила Мария, - ведь ей коротать дни.
Михаил посмотрел на супругу с благодарностью. Она ещё ни разу не упрекнула его за то, что они всё время живут в разлуке. В утешение женщинам он сказал:
- Вот скоро наступит мирная жизнь, и мы будем все вместе. Надо только ордынцев отучить ходить на Русь. И самозванца уничтожить, чтобы не сеял смуту.
- Этого, мой сын, не скоро добьёшься. Твоему батюшке не хватило жизни побить ордынцев и поляков. И тебе уготована та же участь.
- Так, может, с этим нужно смириться и жить так, как велит Бог?
- Ну хорошо, позовите Глашу, - согласилась боярыня Елизавета.
За ключницей послали слугу, и вскоре Глаша появилась. Она была смущена, побледнела от страха, но смотрела на боярыню чистыми, невинными большими серыми глазами. Поклонившись, произнесла:
- Слушаю тебя, матушка-боярыня.
- Ты, девица, скажи, что у вас со стременным Анисимом? Да правду открой, не желай себе худа, - говорила Елизавета строгим голосом.
Но Глаша одолела свой страх, голову в меру подняла, ответила тихо, но твёрдо:
- Люб он мне, матушка-боярыня. А больше и сказать нечего.
- Так-то уж нечего! Ну да ладно, мы с тобой ещё побеседуем. Меня-то ты не думаешь покинуть?
- Нет, матушка-боярыня, я служила и служить буду верно.
- Однако сватается за тебя Анисим... Что молчишь-то? Готова ли ты выйти за него замуж?
- Воля твоя, матушка-боярыня. А ежели благословишь, век буду за тебя Бога молить. - И Глаша опустилась на колени.
- Сынок, где твой стременной? - спросила Елизавета. - Зови его.
- Сейчас прибежит, матушка.
Михаил послал за Анисимом слугу, который стоял у двери. Когда слуга ушёл, Михаил вспомнил, что случилось с ним в лавре.
- Совсем забыл, какую милость проявил ко мне царь в лавре.
- И что же, в святцы тебя вписали? - пошутила Елизавета, вернувшись к своему всегда доброжелательному обличью.
- В указ государев я вписан. И вам, матушка и супружница, надо знать, что отныне мне чин окольничего пожалован царём. А всё за сражение при Добрыничах.
- Ну, сынок, без медовухи тут не обойдёшься!
Той порой прилетел Анисим. Улыбчивый, весёлый, того и гляди пустит воробьиную трель. Он встал рядом с Глашей и, как только на него обратили внимание, затараторил:
- Вот я, матушка-боярыня, явился пред твои очи. И прошу с низким поклоном руки вашей ключницы Глаши. А то ведь жалко мне будет себя, неженатого, как живота лишат.
И он, словно послушный домашний пёс, встал на колени рядом с Глашей. Все засмеялись его выходке. Маленькая Катя смеялась звонче всех:
- Он на зайчика похож, - возвестила девочка.
Елизавета встала, подошла к Глаше и Анисиму, положила им руки на головы.
- Бог с вами. Отведу вас завтра под венец в храм Николы, что в Звонарях.
- Всякой благодати тебе, матушка-боярыня, - произнёс Анисим.
Она же сказала Михаилу и Марии:
- А вам, любезная чета, быть у них посажёными отцом и матерью. Сами себе схлопотали мороки. - Тут Елизавета вовсе в доброту впала, велела Глаше и Анисиму подняться, указала им на стулья близ стола. - Идите за стол, обмоем по-божьему ваш сговор.
Медовый месяц получился у Глаши и Анисима коротким. Они провели его в отведённом им покое и показывались в людской лишь за полуденной трапезой. Здесь же, в людской, в просторном помещении для прислуги, было устроено свадебное застолье, в котором приняли участие вся дворня Шеиных и воины Михаила. Он и Мария были дружками Анисима. Он за минувшие с венчания дни изменился, стал сдержаннее, степеннее. Ему пришлось по душе слово "супруг". Глаша для него стала олицетворением покоя и хранительницей семейных устоев.
Через неделю наступил час расставания. Михаил и Анисим отправлялись под Рыльск, в Комарницкую волость, где царские войска под командованием князя Василия Шуйского отдыхали после изнурительной и неумелой осады Рыльска, в котором засел с войском Лжедимитрий.
Вернулся Михаил Шеин к войску в неудачное время. Чуть раньше его прибыл к Василию Шуйскому гонец. Он привёз грамоту от царя Бориса, в которой осуждались бездарные действия полков Василия Шуйского. Ему было велено объединиться с ратью князя Фёдора Шереметева, осаждавшей Кромы, и немедленно взять крепость.