Князь Василий Шуйский был недоволен волей царя. Выходило, что он должен вести свои сорок тысяч воинов под Кромы и там вместе с такой же ратью идти на приступ крепости, которую защищали всего лишь около тысячи казаков атамана Андрея Корелы. Но, главное, не это вызвало недовольство Шуйского, а то, что он мог оказаться в подчинении у строптивого князя Шереметева. Это унижало родовое княжеское достоинство Василия Шуйского, и князь отказался идти под Кромы. Он позвал на совет князя Ивана Мстиславского, и тот, будучи тайно связан узами дружбы с Фёдором Шереметевым, попросил Шуйского всё-таки выполнить волю царя.
- Наше дело, князь Василий, только помочь в трудный час сотоварищу. Ведь одно дело исполняем. Так ты уж подумай до утра. Говорят же, что утро вечера мудренее.
Раздосадованный Шуйский не смирился и обидел князя Мстиславского.
- Тебе, княже Иван, всё равно, у кого быть под рукой. А мне это - нож в сердце.
- Не время сейчас, князь Василий, родовые счёты сводить. Прости меня, грешного. - И князь Мстиславский ушёл из шатра Шуйского.
Спустя какие-то полчаса после этого острого разговора и появился в Комарницком лагере Михаил Шеин со своими десятью воинами и стременным. Хмурый Шуйский, ещё не остывший от досады и гнева, ополчился на Шеина. Осмотрев его злыми глазами, он спросил:
- Зачем тебя посылали в Москву? Чтобы гонца впереди себя гнал? Оттого и задержался на неделю!
- Помилуй, князь-батюшка, чем я провинился?
- А тем, что вместо благодарности за победу под Добрыничами на меня царская опала легла.
- Того не может быть. Государь несказанно обрадовался нашей победе и даже меня чином окольничего наградил.
- Как смел ты принять этот чин? Недостоин ты его! - закричал, багровея, Шуйский. - Да время придёт, и лишу! Знай же, что меня по твоей воле под руку князю Фёдору Шереметеву ставят. Вот грамота царя, читай! - Шуйский сунул в руки Михаилу лист.
Тот прочитал повеление царя, и у него не нашлось, что сказать. Выходило, что подозрения князя Шуйского имели почву. Однако Михаил нашёл всё-таки, что сказать в свою защиту:
- Князь-батюшка, я под Рыльском не был и ни сном ни духом не знаю о твоих неудачах. О том государю донесли без меня.
- Не нужны мне твои утешения. Огорчил ты меня, боярин. Отправляйся в свой полк и сиди под рукой у моего племянника. Это тебе полезно. - И Шуйский отвернулся от Михаила.
Шеин медленно вышел из шатра. Досада и обида мутили его разум. Он долго стоял близ шатра, пытаясь обрести равновесие, а обретя, подумал, что пришёл конец его службе под началом Шуйского. Однако он не смел позволить себе сделать опрометчивый шаг. Он позвал Анисима и сказал:
- Иди узнай у кого-нибудь, где стоит полк Скопина-Шуйского.
Цепкий взгляд стременного сразу определил, что с воеводой случилось что-то неприятное. Он ответил:
- Я мигом. - И побежал к стоявшему неподалёку шатру.
Михаил осмотрелся. Он увидел стан головного пехотного полка и предположил, что его конный полк должен быть где-то рядом. Шеин подошёл к своим воинам, которые спешились, стояли кучкой и вели разговор. Пётр спросил у него:
- Скажи, воевода, где теперь вражье войско?
- Сказывают, в Кромах.
- Выходит, туда пойдём. А где это?
- Под Орлом. Слышал же, поди, про этот город.
В это время прибежал Анисим.
- Батюшка-воевода, под Густомоем стоит князь Скопин-Шуйский. Это в двух вёрстах на восход.
- А ну по сёдлам, браты! - дал команду Шеин.
Ехали шагом. Михаилу никуда не хотелось спешить. Он понял, что попал между молотом и наковальней. Годунов и Шуйский начали между собой вражду, и, на чью бы сторону он, Шеин, ни встал, ему может достаться в первую очередь. Михаил знал, что Шуйский злопамятен и высоко ценит свою особу: не зря же добивался царской короны после смерти царя Фёдора. А что будет дальше? Что-то подсказало Шеину о непременном исполнении ведовства Катерины и Сильвестра. Да, Годунов царствует сверх семи лет уже больше месяца. А сколько ещё осталось? Может быть, Всевышний испытывает его, ведёт к покаянию за содеянное в Угличе, и не только за смерть царевича Димитрия, но и за невинные жертвы угличан, за разорение города, наконец, за опалу на невинный род Романовых? Теперь уже прямо можно сказать, что Борис Годунов повинен в смерти двух братьев Романовых. Надо думать, что, если Борис Годунов преставится, князь Василий Шуйский непременно ринется добывать корону. И Лжедимитрий не будет ему помехой. Да, может быть, ему не удастся сразу, на волне народного стремления, возвести себя на престол, добыть корону. Но знал Шеин и другое: Лжедимитрий шёл к русскому трону по воле поляков и управлять Русью он станет по указке поляков, чего русский народ не потерпит. Тут-то и выступит всей своей изощрённой мощью ума Василий Шуйский и добьётся своего. Время работает на Шуйского - так завершил свои размышления Михаил, когда приехал в стан конного полка, во главе которого он стоял.
Полк располагался на опушке леса. Всюду горели костры, в их отблесках виднелись шалаши. У одного из костров Михаил нашёл молодого князя Скопина-Шуйского. Близ него сидели на стволах поваленных деревьев тысяцкие и сотские, и у них о чём-то шла беседа. Появление Шеина было неожиданным и кого-то смутило, кого-то обрадовало. Тысяцкий Игнат Морозов выразил общее мнение:
- А мы уж заждались, думали, что вовсе не вернёшься.
Скопин-Шуйский встал, протянул руку.
- Здравствуй, воевода Михайло Борисыч.
- Всем говорю: будьте здоровы, сотоварищи, - ответил Шеин.
Он чувствовал себя скованно. Сказать всем, что он уже не воевода над полком, Михаил не мог, потеснить Скопина-Шуйского своей властью тоже не посмел. Спросил, однако, всех:
- Как тут воюется?
- Штаны прожигаем на кострах - вот как воюем, - за всех ответил Игнат Морозов, высокий, сухощавый воин.
- Считайте, что это лучше, чем на приступы ходить, - засмеялся Шеин и тем разрядил обстановку.
- Мы этот Рыльск надолго запомним, - подал голос тысяцкий Серафим Котов.
- Ничего, он от нас не уйдёт, - заметил Скопин-Шуйский.
И тут Шеин взял его за локоть:
- Идём, тёзка, поговорим. Есть о чём.
Он повёл молодого князя на край опушки леса. Когда отошли от костров, сказал:
- Похоже, я и впрямь напрасно задержался в Москве. Да кто знал, что всё так плохо получится.
И Шеин поведал, что князя Василия Шуйского посетил гонец государя и привёз гневную грамоту.
- Он в пух и прах разнёс нас за то, что не взяли Рыльск. Ну а князь-батюшка сгоряча вознёс всю вину на меня. Так что тебе стоять над полком, а я в стременных у тебя похожу, - засмеялся Шеин.
- Так не должно быть! Я сей же час еду к дядюшке и всё поставлю на свои места, - горячо заявил Скопин-Шуйский.
- А вот этого не надо делать. Завтра рать выступит под Кромы. Пока доберёмся туда, много воды утечёт и всё прояснится. Поверь мне.
- Ты, Михайло Борисыч, не знаешь моего дядюшку. Он теперь тебя в святцы запишет, чтобы запомнить твою мнимую вину.
- Право же, мой приезд в Москву и рассказ государю о битве при Добрыничах вызвал и у него только радость. На том мы и расстались.
- Тут много случилось того, что могло вызвать гнев государя. Твой полк и я вместе с ним не были под Рыльском. Но я-то понял, что там собралась куча олухов небесных. Неумело они приступы вели и потому дырявую крепость не могли одолеть.
- Ладно, княже Михаиле. Царь уже осудил тех олухов, а нам не дано это. И давай так: мы с тобой вкупе пойдём в полку. Думаю, не будем ссориться.
- С чего бы, Михайло Борисыч? Я согласен с тобой.
Поход под Кромы рати Шуйского и её слияние с ратью Фёдора Шереметева закончились полным провалом и позором для восьмидесятитысячного войска. О том в хрониках записали историки: "Около 80 тысяч ратников, имея множество стенобитных орудий, не могли овладеть деревянным городком, в котором, кроме жителей, засело лишь 600 храбрых воинов во главе с атаманом Корелой".
Войско Шуйского и Шереметева ещё стояло под Кромами, когда пришла весть о кончине Бориса Годунова. Она была принята ратниками равнодушно, а многие, особенно воеводы, поминали его недобрыми словами. Незадолго до того, как преставиться, Борис Годунов назначил воеводу Петра Басманова главным воеводой над всеми войсками, которые действовали против Лжедимитрия в районе Путивля. Не ведал Борис Годунов, что под личиной преданности Басманов прятал нелюбовь к нему, граничащую с ненавистью.
Вокруг Басманова давно уже сбилась группа вельмож, которые только и ждали повода, чтобы переметнуться в стан Лжедимитрия. Среди них были большие рязанские дворяне братья Захарий и Прокопий Ляпуновы. Михаил Шеин знал Ляпуновых как ярых противников Бориса Годунова: он наказал их за продажу оружия мятежным запорожским казакам.
В тот день, когда Ляпуновы появились в лагере под Кромами, полк Михаила Шеина стоял в двух вёрстах от крепости. Но, когда братья со своими сторонниками подняли мятеж против Шуйского и Шереметева и к этому мятежу примкнули казаки, сделавшие вылазку из крепости, к Шеину и Скопину-Шуйскому прискакал из лагеря гонец с наказом: князь Шуйский просил их помощи, чтобы разогнать бунтовщиков. Двое воевод повели полк в лагерь. Но мятеж к этому времени уже угас. Нет, мятежники не сдались. Всех, кто примкнул к Ляпуновым, Пётр Басманов увёл в Путивль вместе со своими полками и многими сторонниками из рати Шуйского и Шереметева. А сторонников в ратях Шуйского и Шереметева оказалось почти три четверти. Два дня князья Шуйский и Шереметев простояли под Кромами в надежде, что полки вернутся, но надежда их оказалась тщетной.
Однако князь Василий Шуйский не потерял присутствия духа. Он собрал оставшихся при нём воевод - были позваны Шеин и Скопин-Шуйский - и сказал им значительно и весомо:
- Мы с князем Шереметевым чтим вас всех, кто остался с нами как верные соратники. Помните одно: борьба за державу не решается ни под Кромами, ни под Путивлем. Её решение в стольном граде, и потому мы выступаем в Москву.
Воеводы одобрительно зашумели. Фёдор Шереметев сказал им:
- Не тратьте время попусту и поднимайте полки в поход.
А князь Василий Шуйский подошёл к Шеину и Скопину-Шуйскому. Тронув племянника за рукав, он произнёс:
- Ты, Миша, останься при мне. А ты, боярин Шеин, вставай над полкам и, ежели нет у тебя побуждений идти в стан самозванца, веди полк в Москву.
- Так и поступлю, князь-батюшка.
- И забудь мою вспышку гнева. Я был неправ, - признался Василий Шуйский.
Они посмотрели друг другу в глаза, но то, что каждый из них думал в эти мгновения, не отразилось в глазах, осталось в глубинах их сердец.
На третий день военный лагерь под Кромами перестал существовать. Шереметев, Шуйский, а с ними и Шеин во главе полка спешно возвращались в Москву. Они не собирались признавать Лжедимитрия законным престолонаследником. Грядущие события внесут в их души много разочарований.
Глава четырнадцатая
ЛЖЕДИМИТРИЙ НА ПРЕСТОЛЕ
На пути к Москве Михаил Шеин шёл со своим полком, замыкающим поредевшие две рати, где уже всё смешалось и не было полков. Воеводу одолевали горькие думы. Его пугало победное шествие самозванца к Москве. Шеин со своим конным полком едва успевал уходить от передовых отрядов самозванца, в которых было много поляков. Михаил знал это доподлинно, потому что его лазутчики Пётр и Прохор со своими охотниками захватили в ночном набеге "языка" и им оказался польский шляхтич.
В Москве Михаил привёл свой полк на Ходынское поле и явился к дьякам Разрядного приказа, которые здесь всем заправляли. Рассудив здраво, Шеин и дьяки пришли к мысли, что полк распускать по домам нельзя. Но окончательно судьбу полка дьяки не могли решить и отправили Шеина в Разрядный приказ к думному дьяку Елизару Вылузгину, который дал бы им право отпустить ратников на домашнюю побывку.
В Москве уже чувствовалось напряжение жизни. Москвитяне, как заметил Шеин, были не в меру торопливы, сосредоточенны. Как и в голодные годы, запасались съестными припасами.
- Знают, поди, москвитяне, что самозванец близко, - сказал Анисим.
- Как не знать! Поветрие уже давно охватило стольный град.
Воевода и стременной поднимались на Красную площадь со стороны Москва-реки. Они увидели, как площадь наполняется народом во всю ширь Тверской улицы.
- Вот оно и поветрие. Сейчас найдётся кому читать и проповеди про самозванца. Давай-ка побыстрее уберёмся в Кремль.
Михаил въехал под арку Троицких ворот. Но в Кремль их впустили не сразу, решётка была опущена. Один из стражей побежал в Разрядный приказ. Когда он принёс повеление думного дьяка Вылузгина впустить в Кремль воеводу Шеина и его стременного, решётку подняли.
Дьяк встретил Шеина приветливо.
- Славно, что вернулся в Москву. Почитай, почти все воеводы ныне идут на поклон к самозванцу Гришке Отрепьеву.
- Так уж и все, Елизар Матвеевич?! Вон Шуйский и Шереметев в Москву пожаловали.
- Ну им сам Бог велел. А ты, воевода, с чем ко мне пожаловал?
- Так полк я привёл, а что с ним делать, не знаю.
- И впрямь можно головой свихнуться. Да мыслю я так: распустить его надо по домам. Всё меньше попадёт к самозванцу.
- А что царь Фёдор по этому поводу скажет?
- Э-э, добрый молодец, что он может сказать из-за матушкиной спины. Нет у нас отныне государя.
Михаил ничего на это не ответил. Он счёл, что думный дьяк прав: не удержаться Фёдору Годунову на троне под натиском народного поветрия.
Получив позволение распустить полк, чтобы он не очутился в руках мятежников, Шеин вновь отправился на Ходынское поле. Но добраться до него оказалось не так-то просто. Площадь перед Кремлем запрудили восставшие красносельцы, которых привели к Кремлю посланцы Лжедимитрия Гавриил Пушкин и Наум Плещеев. В тот миг, когда Шеин и Анисим выехали из ворот Кремля, Гавриил Пушкин с Лобного места доносил до красносельцев и москвитян "прелестные грамоты" самозванца о благах, которые он собирался даровать как всем простым россиянам, так и боярам, воеводам, дворянам. Когда Пушкин прочитал грамоты, красносельцы потребовали от него сказать, истинный ли Димитрий идёт в Москву.
- Молюсь Господу Богу, не боясь кары, - кричал в ответ Пушкин, - это последний сынок Ивана Грозного идёт к своему трону!
С Варварки на коне и в сопровождении многих холопов пробивался сквозь толпу на Красную площадь Богдан Бельский. Прямо с коня он встал на Лобное место и мощным голосом заявил:
- Я, окольничий Богдан Бельский, клятву даю вам, россияне, что идёт истинный царевич Димитрий, которого я сам спас от злодейской руки в Угличе!
- Слава Бельскому! Слава! - закричал народ.
- Идите за мной, россияне! Да скинем Федьку Годунова, откроем путь к престолу государю нашему батюшке Димитрию!
Бельский, вновь поднявшись на коня, двинулся к воротам Кремля. За ним лавиной двинулся народ. Но навстречу ему из Кремля выбежали стрельцы. Их было около двух сотен. Они попытались разогнать толпу, но их смяли, и они кое-как успели скрыться за воротами Кремля. Однако Богдан Бельский и толпа россиян покатились следом за стрельцами.
Что случилось в этот день в Кремле, Шеин так и не узнал.
Пробираясь через толпы народа на Ходынское поле, Михаил вспомнил события четырнадцатилетней давности, когда он был их свидетелем в Угличе. И слово в слово он вспомнил то, что поведал ему на берегу Волги рыболов Лампад. "Так, может, и впрямь царевич Димитрий остался жив", - мелькнуло у Шеина.
И всё-таки у Михаила нашлось возражение: "Нет, истинный царевич не стал бы искать помощи у поляков, злейших врагов Руси".
Сдав полк и попрощавшись с воинами, Михаил поскакал с Анисимом домой, на Рождественку. Он знал, что там его ждут и переживают за него. Он хотел поскорее увидеть дорогие лица матушки, жёны, дочери и... Нет, остановил он себя, Мария ещё не родила. Когда Михаил уезжал под Кромы, она ходила предпоследний месяц.
Анисим ехал на Рождественку тоже в крайнем возбуждении. Что ж, у него были на то основания. Ведь он и медовый месяц не успел провести с молодой женой. Пошутил, однако:
- А что, батюшка-воевода, узнают нас с тобой семеюшки? - Но, когда Михаил усмехнулся, добавил: - Дай как узнать, ежели мы, аки лешие, обросли бородищами. И зачерствели. Так в баньку хочется!
Михаил упрекнул Анисима:
- Ты что разнылся? Благодари судьбу за то, что к дому привела.
И впрямь показались палаты Шеиных. В воротах Михаила встретил грустный привратник. Он смотрел на Михаила печальными глазами.
- Что случилось в доме, Михей? - спросил Шеин.
- Боярыня-матушка хворает. Слегла в постель и какой день не поднимается.
Михаил соскочил с коня и побежал к дому. Он, похоже, вымер: ни души в прихожей, в трапезной. Но вот в прихожей появилась Глаша. Она увидела, что Михаил снимает кафтан, приблизилась и взяла его.
- Матушка болями мучается, - тихо сказала Глаша.
Михаил шёл к опочивальне матери бесшумно, словно боялся потревожить тишину. И двери открыл медленно, вошёл, постоял у порога, осмотрелся. У постели сидела Мария. Заметив Михаила, она встала, подошла, ткнулась ему в грудь и прошептала:
- Она уснула. Три ночи была без сна. Дышала тяжело и вся в поту. Катерина с Сильвестром вчера приходили, растирали мазями, отваром поили. Только сегодня ушли, как легче матушке стало.
- Не отпускали бы Катерину.
- Она скоро придёт.
- И что за боли у матушки, она не сказала?
- Говорит, что поветрие гуляет по Москве. Многие так болеют и исходят от него.
- Из дому она выходила? Ежели выходила, то и впрямь поветрием обожгло.
- В Кремль ходила вместе с Глашей. Там молились перед святой Троицей. Потом на торг зашли...
- Напасть какая! И что же их на торг повлекло? Там столько пришлых людей...
Мария промолчала и потянула Михаила за руку к постели больной. Чистым льняным полотенцем она коснулась лба Елизаветы.
- Матушке лучше. Нет испарины. Слава Богу.
- Я вижу, ты сама от усталости вот-вот упадёшь. И вид бледный. Иди, приляг, лебёдушка. - Михаил коснулся живота Марии.
- Зачем лежать, любый? Мне сейчас ходить надо больше. Так легче рожать будет.
Мария и Михаил подошли к лавке, что стояла у печи, присели на золотистый бархат, прислонились к изразцам, прижавшись друг к другу.
- Я теперь надолго домой, - сказал Михаил. - Не хочу ни с кем воевать.
- Усидишь ли дома? Матушка, как пришла с торга, рассказала столько страстей. Будто бы царевич Димитрий пришёл уже в Серпухов и назвал себя царём.
Новостей у Марии набрался целый короб. Она перечислила многих бояр, которые покинули Москву ещё при Борисе Годунове и ушли в стан царевича Димитрия. Мария не называла его ни самозванцем, ни Лжедимитрием, и это удивило Михаила: и у неё не было никакой почтительности к Борису Годунову и его памяти. Это показалось Михаилу настолько странным, что он спросил:
- Машенька, а ты когда-нибудь чтила государя Бориса Фёдоровича?
- Как не чтить его было, когда он стоял при царе Фёдоре. Да и первое время, как царствовал. А после болезни он в деспота превратился. Сколько страстей рассказала о нём Катерина, и я ей верю. Да и как не верить...