- А я вижу, что ты вырос из этой одёжки. Да послужи пока, как служишь. И я в Новодевичьем пока погостюю. - Сделав глоток вина, Годунов поставил кубок на поднос и произнёс: - Ты завтра уведомь патриарха, что я был здесь. Да пусть меня проведает.
С тем и ушёл правитель через чёрный ход, где его ждал возок и три вооружённых монаха.
Утром, как и просил Годунов, Михаил пришёл в патриаршие палаты и рассказал Иову, что ночью во дворец приезжал Борис Годунов.
- И он там остался? - осведомился Иов.
- Нет, святейший. Но просил тебя сегодня к нему приехать.
- Господи, вразуми... Сердце вещает, что неспроста приезжал. Жди опять препон. - И патриарх попросил Михаила: - Скажи Николаю, сын мой, чтобы тапкану сей миг заложил. И ты со мной поедешь.
В пути Иов расспрашивал Михаила о том, как вёл себя во дворце Борис Годунов. Михаил ответил просто:
- Всё было достойно государя, святейший. Он посидел на троне, пригубил вина, осмотрел всё кругом и ушёл.
- Ох, не к добру это! - тяжело выдохнул Иов.
И впрямь вздыхал патриарх не напрасно. Когда Борис встретился с Иовом и сообщил о своём решении, того чуть "удар" не хватил.
- Повтори, что ты сказал? - через силу вымолвил Иов.
- Не суди меня строго, святейший, я сяду на трон лишь после того, как усмирю крымского хана Казы-Гирея. Да можно ли в такое время думать о венчании и пирах, когда на нас идёт коварный враг! - воскликнул в сердцах Борис Годунов.
- Ведомо мне, сын мой, что магометанин Казы-Гирей достоин наказания, - обрёл дар речи Иов. - Моему лазутчику Луке Паули известно, что Казы-Гирей собрал против нас несметную орду и с нею идёт семь тысяч султанских нукеров. Да будет, однако, мною сказано, а тобою выслушано: сей случай есть ещё одна причина твоего неотложного венчания на царство.
- Не принуждай меня, отче, к необдуманному действу. Только после усмирения орды, даст Бог, наступит моё венчание. Об одном прошу, святейший: не болей, береги себя. Нам с тобой во благо Руси ещё многое нужно сделать.
Иов улыбнулся, глаза его оживились, печаль ушла.
- Дай-то Бог, чтобы всё так и было, - произнёс он и расстался с Борисом Годуновым.
Михаил и услужитель Николай посадили патриарха в тапкану, и кони резво понесли её в Кремль.
Глава пятая
ВЕНЧАНИЕ В ПОКРОВЕ
Кому-то пришло в голову на Земском соборе, что особую грамоту об избрании на царство Бориса Годунова должны подписать все дворцовые служилые люди, и каждому царскому слуге было отведено своё место в грамоте. Михаил Шеин подписывался на листе, где было сорок пять стольников. Отметил Михаил, что его имя вписали на двадцатом месте. Тогда он даже улыбнулся: дескать, славно быть среди сорока пяти на двадцатом месте, к тому же если после тебя в той грамоте выведено семнадцать княжеских фамилий.
Михаил не выделялся между стольниками честолюбием, гордыней. Наоборот, он всегда был более чем скромен, исполнителен и чистоплотен. Выходило, что было за что возвысить его среди прочих.
Когда эту новость узнал Артемий, он похлопал Михаила по плечу и сказал дружески, но и с шуткой:
- Ты, Миша, пойми, кто вокруг тебя такой видный, как Никита Добрынин? Никого. Вот и поставлен ты в середину на удивление. Это очень важно! - И Артемий поднял вверх палец.
Шутка Артемия пришлась Михаилу по душе, но он, однако, попытался стукнуть друга в плечо, от чего тот увернулся.
Михаил недолго ломал голову над загадкой, которая таилась в грамоте. Она была простой. В Дворцовом приказе с первых дней появления на царской службе Михаил Шеин за свои личные достоинства был на особом счету. Потому-то его и пускали в рост. Но в эту пору, после избрания Бориса Годунова на царство, Михаил был озабочен иными душевными терзаниями. Как было славно раньше думать, что у него на свадьбе посажёными отцом и матерью будут царь и царица! Кто подскажет, как теперь быть? Одно Михаил знал твёрдо: без Маши он уже не мыслит своей жизни. И хотя он был счастлив тем, что они каждый день встречались во дворце, этого ему было мало. Он хотел, чтобы Маша стала его семеюшкой. Прошёл уже почти год, как они были обручены, но день свадьбы оставался пока призрачным, потому как жили они в какое-то неопределённое время. Вроде бы народ выбрал царя, а его на троне нет и когда он появится в кремлёвском дворце, никому не ведомо. Гадал Михаил, что, может быть, в этом году Казы-Гирей вовсе откажется от похода на Русь. Как тогда решит свою судьбу Борис Годунов? По слухам, Казы-Гирей как будто уже выступил из Крыма. Но ведь это лишь слухи. И выходило, что из-за какого-то Казы-Гирея он, Михаил, не может прийти к царю и попросить его благословения на свадьбу.
Однако здравый смысл подсказал Михаилу, как ему поступить. Смелости Шеину не занимать, и он всё исполнит своей волей. Михаил прикинул: на дворе начало марта. Казы-Гирей может подойти к южным рубежам Руси не раньше мая - значит, у Михаила в запасе более сорока дней, чтобы обвенчаться с Машей и справить свадьбу. Вот только где? Ведь без родителей невесты свадьбе не бывать. А они живут в Суздале. Пока им дашь знать, пока приедут, сколько времени окажется потерянным. И подумал Михаил, что лучше всего ему ехать с Машей к её родителям. Разве что надо с Артемием посоветоваться, что он скажет. Решив так, Михаил отправился на подворье князей Мстиславских - оно было в пределах кремлёвских стен. Артемий, как всегда, когда князь был в думе или в Дворцовом приказе, находился на конюшне. Там и встретились друзья.
- Вот пришёл к тебе за советом. О свадьбе думаю. Время её свершить. Да где венчаться, ежели родители Маши в Суздале?
- Так в Суздаль и надо катить, - весело заявил Артемий и зачастил: - Ты вот что сделай. Мне стало ведомо, что на место покойного дворецкого Григория Васильевича встанет его младший брат Степан Васильевич Годунов. Так ты иди к нему с поклоном, сочти его за дворецкого. И он по нынешней безлюдной поре в царских палатах тебя отпустит.
- А ведь верно говоришь. Степан Васильевич душевный боярин, отпустит. Вот только Маша...
- О Маше не переживай. Я поклонюсь княгине Ксении Шуйской, и она не поперечит. Маше ведь тоже некому постель стлать.
- А матушка твоя поедет?
- Как не поехать к своим сродникам! О, в Суздале мы такую свадьбу закатим, на весь город. Давно там не был. Славен Суздаль! Люблю его! - горячо изрекал Артемий.
И покатились сани под горку. Друзья вместе отправились к Маше. Нашли её в кладовой, где она с ключницей перебирала постельное бельё, перекладывала его полынью и чабрецом.
- Мария, встречай гостей, неси медовуху на стол, - балагуря, влетел в кладовую Артемий.
Увидев жениха, Маша зарделась, пошла навстречу.
- Здравствуй, свет Миша.
- Здравствуй, лебёдушка. А у меня к тебе самое важное и главное на всю жизнь дело.
- Говори, сокол.
- Эк замахнулся! - засмеялся Артемий. - Да про свадьбу он говорит. А я ему совет дал: в Суздале свадьбу будем справлять. Потому к боярыне Ксении нам надо сбегать, отпроситься тебе.
Маша была рада сказанному Артемием и Михаилом. Кончалось время лишь любования друг другом, близилась пора "таинственной" супружеской жизни. И Маша поторопила брата!
- Сейчас и идём к матушке Ксении, она в своём покое.
Ксения Шуйская помнила, как царь Фёдор и царица Ирина обручили Машу и Михаила, потому супротивничать не стала. Подойдя ко всем троим, застывшим у порога, сказала:
- Я девицу Марию отпускаю к венцу и велю ей любить и жаловать супруга так же, как мы его любим.
- Спасибо, матушка-боярыня, исполню твой завет, - с поклоном ответила будущая боярыня Мария Михайловна.
- В Суздале-то в храме Пресвятые Богородицы помолитесь за меня, - с улыбкой добавила княгиня Шуйская.
Повеселевшие от первой удачи Михаил, Маша и Артемий отправились искать Степана Васильевича. Найти его было трудно. Неугомонный, во всё вникающий, он целыми днями обходил дворцовое хозяйство, всюду присматривал за порядком. Он сохранил всё, что сложилось при старшем брате, и теперь лишь пытался добавить своё в домовый царский обиход. Нашла троица Степана Васильевича в винных погребах. Он пересчитывал с дьяком винные запасы, бочки с медовухой, с пивом и брагой, зная, что с появлением во дворце Бориса Фёдоровича вино и прочее потекут в столовую палату рекой.
- Что ж ты, Шеин, пришёл с ратью? - спросил звонким голосом сухопарый, быстрый на ногу Годунов.
- Так нужда привела нас к тебе, батюшка-боярин, - начал Михаил. - Помнишь, как меня и Машу государь и государыня обручили и свадьбу наметили на Масленицу? Год уже с тех пор миновал, а мы с Машей всё ещё жених и невеста.
- И что же, в храм, что ли, вас отвести?
- Отпусти меня, батюшка-боярин, на три недели. В Суздале нам надо венчаться, там родители Марии Михайловны. Вот и вся моя просьба, Степан Васильевич.
- Я-то отпустил бы: негусто ныне в трапезной, подавать обеды некому - да вот что государь скажет. Ты у него на особом счету.
- Как же теперь быть?
- Так и быть, что собирайся с Марией Михайловной в дорогу и поедем вместе в монастырь к государю-батюшке. Там он и молвит своё слово. Да быстро собирайтесь, не медлите!
- Мигом мы, одна нога здесь, другая там, - ответил Михаил и, взяв Машу за руку, увёл её. Следом скрылся и Артемий.
Борис Фёдорович в этот день встречался с зодчими. Задумал он поставить в Новодевичьем монастыре храм в благодарность сестре, уступившей ему трон. Зодчие пришлись ему по душе, и храм, какой они изобразили на бумаге, понравился Годунову. Пребывая в хорошем расположении духа, он принял Михаила и Машу приветливо, а выслушав, долго присматривался к жениху и невесте и сказал:
- Я не провидец, но вижу в вас сильную супружескую чету, потому даю вам волю на четыре недели. В них и ваш медовый месяц войдёт. Славен Суздаль, и я бы хотел там побывать.
- Спасибо, государь-батюшка, - разом отблагодарили Годунова Маша и Михаил.
- Помни, однако, Шеин, пойдёшь со мною в поход на Казы-Гирея.
- Готов служить в меру своих сил, государь.
- Тогда благословляю, поезжайте в славный Суздаль. - И дяде Степану Годунов слово сказал: - Проводи их на свадьбу так, чтобы достаток на столе видели суздальцы.
А пока дворецкий обговаривал с государем дворцовые дела, Михаил и Маша зашли в храм, где шла служба. Там они увидели царицу Ирину - инокиню Александру - в монашеском одеянии. И она их увидела, подошла, обрадовалась встрече, Машу обняла как родную, спросила:
- Что привело вас в обитель?
- Мы ведь ещё не венчаны, матушка-царица. Приехали за благословением государя, и он дал его, - ответил Михаил.
- Слава Богу, что вам открыли путь к венцу. Да кто ведал, что судьба так изменит нашу жизнь, - говорила инокиня Александра тихо, и в глазах её светилась глубокая печаль. - Вы уж простите нас, что не исполнили своё обещание.
- Бог простит, а мы помолимся за твоё здоровье, матушка-царица, - произнёс Михаил.
Во вратах храма он увидел Степана Васильевича. Тот поклонился своей племяннице.
- Прости, матушка, мне надо поспешить в Кремль, и я зову своих спутников.
Михаил и Маша тоже поклонились инокине Александре и покинули храм.
А через день Москву покинули три пары резвых буланых лошадок, запряжённые в три крытых возка на санном ходу. В первом ехали Михаил и Артемий, во втором - матери Михаила и Артемия Елизавета и Анна и с ними Маша. В третьем возке везли подарок царя к свадебному столу.
Ещё не развиднелось, когда возки подкатили к Яузским воротам. Стражи остановили их, спросили, куда едут, и предупредили, чтобы на ночь останавливались только на постоялых дворах.
- Тати по ночам шастают, - сказал пожилой добродушный страж, - да говорят, что это шалят супротивники нового царя Бориса Фёдоровича.
Михаил согласился со стражем. Возки спустились на санный путь, проложенный по реке Яузе, и легко покатились всё на восток, на восток, к Павлову Посаду, к селу Покрову и далее ко граду Владимиру. Михаил смотрел в оконце и был озадачен тем, что поведал страж о татях.
Противников у Бориса Годунова оказалось много. Один Богдан Бельский со своими холопами сколько выпадов совершил против Годуновых. Поверили, что в торговых рядах Китай-города Бельский учинил погромы в лавках английских и датских купцов. При этом его холопы кричали: "Это вам за то, что Бориса Годунова царём не признаете!"
Рассуждая по этому поводу, Михаил сказал Артемию:
- А страж-то ведь прав. У Бориса Фёдоровича много супротивников. Тот же Богдан Бельский взялся поссорить его с английским и датским королями. Скоро Англия и Дания грозные грамоты пришлют.
Событий в минувшую зиму было на памяти друзей столько, что им хватило бы воспоминаний на весь путь до Суздаля. Но их благополучная езда была прервана. К полудню второго дня они миновали Московскую землю и добрались до Владимирской, въехали в большое торговое село Покров. Достигнув постоялого двора, путники удивились многолюдью и множеству конных упряжек в санях.
- Ничего подобного никогда не видел, - промолвил Артемий. - Разве что в базарные дни.
Заметили Артемий и Михаил и другое. Сани были полны разной домашней утвари, кое-каких одёжек, постелей, словно все собравшиеся на постоялом дворе бежали от какого-то бедствия. Вышли из возка боярыни Анна и Елизавета, за ними - Маша. Все они изумлённо смотрели на скопище саней, на молчавших горожан, из которых мать Артемия Анна многих узнала. Она же и высказала Елизавете и Маше своё предположение:
- Погорельцы это, мои любезные суздальцы.
И вдруг Маша вскрикнула:
- Там тётя Павла! Я узнала её, это наша соседка!
Маша побежала к ней, тронула за полушубок:
- Тётя Павла, это я, Маша Измайлова. Ты помнишь меня?
Женщина лет пятидесяти посмотрела на Машу печальными серыми глазами. Лицо её исказила горестная гримаса, она заплакала в голос, запричитала:
- Ой, ясочка моя сладкая, ой, дитятко, лихо-то какое обрушилось на нас! Не знаю, как тебе и сказать, моя ненаглядная, как поведать...
Павла ещё причитала, ещё искала какие-то важные слова, может быть, утешения, но Маша сердцем поняла, что там, в Суздале, случилось нечто непоправимое, какое-то великое несчастье. Тётка Павла жила в соседнем от Измайловых доме. Их большие дворы, расположенные на Покровской стороне, близ Покровского женского монастыря, огородами и садами сбегали к речке Каменке, и там на прибрежном лугу Маша часто играла с двумя дочерями Павлы. Та в этот миг собралась с духом и с плачем выговаривала самое страшное, от чего задыхалась:
- Ясочка моя, погорели мы все на Покровской стороне, и твои родители допрежь. Пепел там, где стояли палаты, остался...
Смысл сказанного Павлой не сразу дошёл до Маши. Да, случилось несчастье и погорела Покровская сторона. Но где её родители? Почему их нет среди погорельцев? К Маше подошли боярыни Анна и Елизавета, позади встали Михаил и Артемий. Маша ещё искала между погорельцами матушку и батюшку, но высветились слова Павлы, глухо произнесённые сквозь рыдания: "Вечная им память!"
Маша всё поняла: родители её погибли. Голова у неё закружилась, и она сомлела. Михаил успел подхватить падающую Машу и теперь, присев, держал её на коленях. Он поднял её и понёс к возку. Артемий поспешил следом.
А Павла уже рассказывала Анне и Елизавете о том, что произошло в Суздале на Покровской стороне:
- На третьей неделе Великого поста в день мученика Савина мы легли спать, как завечерело. А в полночь проснулись от треска, огня и дыма. Глянули - горят палаты Измайловых. Выбежали из дома. Боже мой, кругом всё полыхает! На нашем доме уже крыша горит. Соседи напротив Измайловых и за ними тоже полыхают. Взялись добро спасать, да разве спасёшь? Похватали, что можно, постель да одежонку. И скотина погорела. Благо вот лошадёнку спасли...
- А что же Измайловы? - спросила Павлу бледная Анна.
- В полдень, когда вся сторона выгорела, собрался народ к их палатам. И ничего уцелевшего не увидели. А как разгребли то место, где быть опочивальне, только косточки беленькие и нашли. - Тётка Павла умолкла, опять заплакала.
Приехавших заметил хозяин постоялого двора Филимон. Он подошёл к Михаилу и, увидев сомлевшую Машу, сказал:
- Несите её за мной. У меня есть свободный покой. И все ваши пусть идут...
Филимон вскоре повёл Шеиных и Измайловых на постоялый двор. Михаил нёс на руках Машу. В просторном покое, кроме стола и нескольких спальных топчанов, ничего не было. Михаил уложил Машу на топчан близ окна, присел на край, спросил хозяина:
- Может, в селе лекарь есть? Позвать бы!
Хозяин, грузный мужик, огладил окладистую бороду. Потоптался.
- Не знаю, как и сказать. Лекаря-то нет. А вот позавчера на базарные дни муж с жёнкой то ли из Москвы, то ли из Мурома приехали.
Представились торговыми людьми, узорочье разное по сёлам носят. Однако скажу тебе, боярин, что сила в них тайная есть, к себе так и влекут. Поди, чародеи. Как пить дать, помогут.
- Позови их, я за хлопоты заплачу, - попросил Михаил.
Филимон ушёл. В покое воцарилось молчание. Ни у кого не было слов, чтобы выразить постигшее Измайловых горе. Боярыня Анна плакала. Она лишилась последнего брата мужа, дяди Артемия и отца Маши, боярина Михаила.
Вскоре хозяин вернулся и привёл рыжего мужика лет тридцати и такую же рыжую, яркой красоты жёнку. Это были известные многим в Москве ведуны Сильвестр и Катерина. Но пока ещё мало кому было ведомо, что они напророчили Борису Годунову царствовать семь лет... Сильвестр и Катерина были деловиты и решительны. Они велели Артемию открыть дверь. Когда Артемий открыл дверь, Сильвестр подошёл к нему, встал по другую сторону двери и взял его за руку. Катерина присела близ Маши и, погладив её по голове, полюбовалась на её бледное, но красивое лицо. Удерживая руку на голове, склонилась к ней и беззвучно сказала на ухо:
- Ласточка-касаточка, слава тебе! Не вей гнезда в высоком терему, не жить тебе здесь, не лётывать. Да кому я спела, тому добра. Кому приснится, тому сбудется.
Катерина встала, взмахнула дважды руками, словно отгоняя от Маши вёрткую птицу.
В покое было так тихо, что даже полёт мухи услышали бы те, кто находился в нём. Но они явственно различили шуршание крыльев птицы, и она чёрной тенью с белым пятнышком на груди промелькнула к двери и скрылась за нею. И вновь воцарилась тишина. Маша открыла глаза и, увидев рыжую Катерину, с удивлением спросила:
- Кто ты?
- Я твоя судьбоносица, - ответила Катерина и взяла Машу за руку.
- Что со мной? Почему я лежу?
- Что было, то пройдёт и быльём зарастёт. Тебе, касаточка, всегда отныне будет светить солнце. Да сбережёт тебя от бед всяких твой ясный сокол. - И Катерина подозвала Михаила: - Подойди к нам, суженый.
Михаил подошёл к Маше и, опустившись на колени возле ложа, взял её за руку. И она поднялась, села.
- Головушка моя разламывается. Но я всё вспомнила. Сказано было мне, что я потеряла матушку и батюшку.