На одной из стен просторной квадратной комнаты висел белый, со множеством крючков, пластиковый стенд. Такие используются в магазинах для выставки очков. Только на крючках, вместо очков, висели бирки из плотного картона с ровными строчками иероглифов и цифр. Заметив заинтересованность Залесского в изучении этих бирок, сопровождающие, через переводчика, объяснили, что на этих бирках находится информация о заказах покупателей на следующий год.
На следующий год восьмигранники заказали еще около двадцати компаний. Борис собрал все бирки с этими заказами и повернулся к выстроившимся за ним партнерам.
Господь водит меня по кругу, повторяется история со стразами.
Залесский застыл на минуту, охваченный волной парижских воспоминаний, и неожиданно для себя громко провозгласил:
– День сурка!
Японцы кинулись выяснять у переводчика, что это может означать. Но он тут же извинился:
– Нет-нет, это личное. Господа, я хочу продлить эксклюзив… – он сделал паузу, наблюдая, как они мимикой и жестами выразили сомнение в подобной перспективе. Их пугала необходимость такого длительного периода работы с единственным покупателем суперуспешного продукта на целый год. Выждав некоторое время, он продолжил:
– Пятьсот тысяч дюжин на шесть месяцев.
Все с облегчением вздохнули. Шесть месяцев, и снова такой огромный заказ. Тогда конечно, тогда замечательно, и поклоны, поклоны…
Залесский передал бирки Клиффу, и тот повесил их на крючок "Ривьеры".
Жоззет тихонько похлопала в ладоши, как когда-то Симона Синьоре в "Шкатулке со стразами" Жоффруа Готье.
За два года "Ривьера" продала практически все наборы восьмигранников. Валовая прибыль только от одной этой позиции составила почти 180 миллионов долларов. Те, кто заказал этот товар после восемнадцати месяцев эксклюзива "Ривьеры", с трудом избавлялись от своих остатков. Мода ушла.
Эти необычные очки, те, которые не потерялись и не сломались, теперь можно найти в коробках со старыми вещами на чердаках, в подвалах и гаражах, как напоминание о начале восьмидесятых. Но мода изменчива, и кто его знает, ведь Господь водит по кругу не только Бориса Залесского? Он водит по кругу всех нас.
Глава 9
Джекки примеряла шляпу. Белая, с голубой окантовкой и голубым бантом. На вкус Бориса, поля были чересчур большими. Но средиземноморская мода и, потом, "Hermes". Да, на грани, но ей к лицу и ей нравится! Залесский считал себя знатоком моды и стиля, все-таки, он – не последний человек в этой индустрии, и с удовольствием выступал экспертом в подобных случаях. И Джекки к его мнению в выборе всего, что окружало их быт, и к ее гардеробу в том числе, относилась внимательно. Во всяком случае, до определенного момента. Она покрутилась перед зеркалом и посмотрела на мужа. Видимо, разглядев на его лице хорошо знакомые ей признаки сомнения и не дав ему раскрыть рот, предупредила:
– Только не вздумай произнести свое "шикарно"!
– Мадам, вы выглядите, – он запнулся, действительно, на язык напрашивалось именно то, чего опасалась его прозорливая женушка, и с трудом вырулил в: "великолепно!".
У них был день покупок, и они возвращались из Ниццы к себе в Жуан-ле-Пен. Магазин "Hermes" был последним в довольно внушительном списке посещений. Джекки так устала, что задремала под мерный гул двигателя. Она так и не выучилась водить машину. Легко обходилась такси, когда мужа не было под рукой. К технике была равнодушна, в марках не разбиралась, но однажды друзья пригласили их в гости.
Это была довольно странная пара. Вилфорд Уотсон – давний партнер Бориса в Англии. У него был такой же бизнес: аксессуары, солнечные очки и бижутерия, только намного скромнее по объемам и охвату. Они сотрудничали иногда в совместных закупках, обмене информацией, в участии на выставках. Они не были конкурентами и окончательно сблизились, когда Джекки познакомила Уотсона со своей подругой – Виолет Карон. Залесский не верил, что у них что-нибудь получится, по той простой причине, что Вилфорду было хорошо за семьдесят, а Виолет в свои сорок два выглядела очень аппетитно. Они оба были одиноки по разным причинам и, к удивлению Бориса, сошлись, вполне искренне найдя друг в друге достаточно сильное притяжение.
Уотсон был англичанин до мозга костей, джентльмен с "манерами", рядом с которым Борис, при всем своем апломбе, чувствовал себя "плохо воспитанным человеком", что не мешало ему без конца острить на эту тему. В какой-то момент Уотсон решил, что ему пора на покой, и он продал бизнес, продал всю недвижимость в Лондоне и переселился в Ниццу. Они купили небольшую виллу недалеко от Promenade des Anglais, в десяти минутах ходьбы от моря.
Однажды, когда Уотсоны уже окончательно перебрались в свой новый уютный дом с бассейном и лужайкой, Виолет позвала их в гараж. Они перевезли из Лондона свою машину, и когда она включила свет, Бориса поразило, с каким изумлением уставилась Джекки на это творение английских инженеров.
Rolls-Royce Silver Wraith II 1980 года. Темно-синий лак таинственно сиял под светом матовых ламп, салон – красной с белым кожи, обводы золота и никеля вокруг решетки радиатора, и летящая Ника на капоте. Впечатление усиливалось именно тем, что машина стояла в гараже. Джекки позже призналась, что впервые рассмотрела Роллс, который прежде, конечно, встречала на улицах. Но эта фигурка и весь возвышенный стиль знаменитого автомобиля так ее восхитили именно в закрытом пространстве, когда ничего не отвлекало от деталей.
Машина принадлежала прежде какой-то знаменитости, на спидометре было не больше десяти миль. И, как понял Залесский, Уотсон не собирался этот пробег значительно увеличивать.
Его не оставила равнодушной восторженность Джекки. Ее мало чем удавалось удивить, тем более автомобилем.
Поздно ночью, когда она крепко спала, он позвонил в Нью-Йорк Бранноверу.
– Клифф! Ты как-то говорил, что у тебя в приятелях парень из Harley-Davidson – HOG (Harley Owners Group), так, кажется, называется ваш клуб?
Борис дал время Бранноверу порадоваться тому, что он в кои-то веки проявил интерес к увлечению своего друга, и дождался вопроса:
– У меня там много приятелей, кто конкретно тебя интересует?
– Тот, из правления Vickers PLC холдинга, который владеет контрольным пакетом акций Rolls-Royce Motors.
Залесский разговаривал с топ-менеджером компании Rolls-Royce, который был предупрежден о его звонке высоким начальством, и только поэтому был готов выслушать заказ на машину по телефону.
– У меня немного пожеланий: цвет темно– синий, салон бело-голубой, полная комплектация и на капоте Ника, все остальное на ваше усмотрение.
– Мистер Залесский! У меня два вопроса: вы все-таки посетите нас, чтобы посмотреть, как может выглядеть ваш заказ? И если нет, то куда осуществить доставку? И еще, если позволите… Заказать Rolls-Royce по телефону? В моей практике такого не случалось.
Борис рассмеялся:
– Так я у вас первый? Быть первым – это моя специальность. Доставить надо будет во Францию, на Ривьеру. С вами свяжется мой финансист. Он оплатит счета и укажет точный адрес.
Машину подогнали к воротам их дома через три месяца. Залесские вышли посмотреть на нее, и прозвучало роковое "Шикарно!".
С тех пор Джекки особенно возненавидела это слово, произносимое им с той микроскопической долей сарказма, которая сводила на нет впечатление от всего, к чему оно было обращено. Он объехал с женой в течение пары недель все побережье, посетив тех, перед кем Джекки хотелось покрасоваться. С ее стороны это выглядело так по-детски, что Борис решил не возражать и доставить ей максимальное удовольствие. Оба понимали, что после "шикарно" это чудо техники в их доме надолго не задержится. Через две недели он уехал на этой машине в Париж.
Жоззет была на своем рабочем месте. Она помахала ему рукой, когда он вошел в магазин, и попросила подождать, пока закончит со стеклами. Девушки в зале предложили ему кофе и усадили в кресло для клиентов. Он смотрел на Жоззет, склонившуюся над линзами у станка по их обработке, такую сосредоточенную, целеустремленную. Ее облик в эти минуты приобретал непривычную жесткость, и ему доставляло удовольствие наблюдать за этим ее преображением. В этой жесткости была и такая запретная для посторонних схожесть с тем запрокинутым лицом, когда она в сладкой агонии в упор смотрела в его глаза, плотно сжав губы, подавляя рвущийся из груди стон. Наконец Жоззет сняла защитные очки и скинула халат.
– Ты не предупредил, что-то случилось? – и только потом, прижавшись губами к его щеке: – Я так рада!
– Ничего не случилось, просто соскучился. Выехал в шесть утра, ничего не ел, голоден, как волк.
Он предложил ей поехать пообедать в "Maxim’s". Rolls-Royce стоял у входа, и когда Борис открыл дверь, приглашая подругу в салон, она отпрянула:
– Это твоя? – В ее глазах расплескалась вся палитра чувств, при которых не надо было слов "не комильфо". – Дорогой, сейчас пробки, а у меня до вечера еще есть работа. Давай поедем на метро, тогда я успею вернуться.
Через несколько дней он набрал номер телефона Феликса Залмановича:
– Феликс, есть новенький Rolls-Royce за полцены.
– И где эта машина?
– У твоих ворот.
Похожим образом он избавился от тридцатиметровой яхты. Но тут причины были иного свойства. Она пробыла у него три сезона. За это время он подымался на борт не больше десяти раз. Ее содержание, стоянка, экипаж, профилактические работы обходились недешево. Он не был скрягой, но возмущала несуразность неадекватных, взвинченных конъюнктурой цен, и от этого символа успешности он отказался не торгуясь.
Борис заказал себе и Жоззет пиццу – тонкую "пепперони" с салями. Он любил эту пиццерию в Монако и уверял всех знакомых, что "Пиноккио" – это лучшее заведение такого рода не только в Монте– Карло, но и во Франции.
Залесский сказал Джекки, что улетает в Лондон. И действительно, у него там была назначена встреча, но через два дня. И эти два дня он собирался провести с Жоззет в Ницце. Официант наклонился к нему, предложив посыпать "пепперони" пармезаном, и когда Залесский поднял на него глаза, в поле зрения попала медленно открывающаяся входная дверь, в которую, плавно покачивая полями, вплывала бело-голубая шляпа, а затем, во всей красе, и сама Джекки с подружкой под ручку. Они о чем-то увлеченно болтали, глядя друг на друга.
Он не помнил, как оказался у машины.
Сбежал, позорно сбежал, как нашкодивший школяр. Трясущимися руками достал сигарету. Впору рассмеяться, но до чего же противно. Жоззет сотрет меня в порошок. Впрочем, я сам себя сотру, но все-таки слава Богу, что Джекки-болтушка меня не заметила.
Все это молниями проносилось в сотрясающемся от адреналина сознании. Жоззет вышла через несколько минут. Не глядя на Бориса, села в машину. В полном молчании он довез ее до отеля, с ужасом ожидая развязки. Уже открыв дверь, она наклонилась к нему, нежно провела рукой по щеке, поцеловала и ушла. Залесский долго сидел, откинувшись на спинку сидения, глядя невидящим взором в пространство за стеклом.
Как бы повела себя Джекки в такой ситуации, поменяйся они с Жоззет местами? Это был бы грандиозный скандал, со множеством кровавых следов от ее длинных, покрытых ярким лаком ногтей, на его лице и – он дотронулся до горла: где тут сонная артерия? До нее могли бы добраться ее ровненькие, остренькие зубки. Эти рассуждения его развеселили. Сквозь затянутый черными, грозовыми тучами небосвод неожиданно прорвался, блеснув золотом, солнечный лучик, лучик любви. Борис успокаивал себя:
– Я пленник обстоятельств. Что может сделать мужчина, когда на его пути встретились две такие?.. – И он погнал машину в аэропорт.
1988-ой.
Он не любил восьмерки. Бесконечный бег по кругу, путь без начала и конца.
Високосный год – год несчастий в его жизни.
Мишель позвонил поздно ночью. К телефону подошла Джекки. Она разбудила мужа и по выражению ее побелевшего лица он понял, что случилось что-то ужасное.
– Папа! Рут больше с нами нет.
Залесский почувствовал, как жар заполнил голову, разлился по всему телу, лишая способности говорить. Он опустил на колени трубку, несколько мгновений собирался с силами и мучительно искал слова для ответа, но смог произнести только: "Этого не может быть".
Мишель не ответил, минуту длился молчаливый диалог. Джекки беззвучно плакала, прижав ладони к лицу. Наконец Борис разомкнул губы:
– Как дети?
– Тамара дома, а Джошуа у бабушки.
– Боже мой, неужели ничего нельзя было…
– Папа, прошу, не надо, неужели, если бы хоть минимальный…
– Все, все, извини, я просто не знаю, что сказать…
Прошел всего месяц с тех пор, как под окнами апартаментов Залесских в Жуан-ле-Пен раздался громкий крик семилетнего Джошуа, младшего сына Мишеля:
– Дедушка, дедушка, я выиграл!
Мальчик подпрыгивал и размахивал руками от переполнявших его чувств. Он впервые участвовал в соревнованиях по водным лыжам и победил. Борис не слышал внука, он разговаривал по телефону, и тогда Рут позвала его своим зычным голосом спортсменки, много лет занимавшейся женским футболом. Борис наконец подошел к перилам балкона и осыпал мальчика похвалами:
– Ура, Джошуа! Ты – король, виктория!!!
Почему-то вспомнился этот эпизод. Впрочем, Борис знал, почему. Он тогда почувствовал, что Рут расстроена. Ей было обидно за сына, она ждала от отца ее мужа большего внимания к своим детям. Его теперь мучило осознание того, что она была права. Он всегда слишком занят своими делами. Дети, внуки уходили на второй план. У них своя жизнь, он щедро одаряет их деньгами и подарками, но не этого ждут близкие. И острее других ощущала недостаток тепла эта девушка, перед которой ему уже не оправдаться.
Рут была высокой, спортивной, уверенной в себе женщиной с сильным, целеустремленным характером. У Бориса не сложились с ней теплые отношения, но он уважал ее: она была основой семьи его сына, заботливой матерью и преданной супругой, вела хозяйство твердой рукой. Залесский не мог бы объяснить, почему ему казалось, что Рут его недолюбливает, разве что в ее сознании не укладывалось то, что Анна не смогла сохранить семью и Мишель оказался, по ее мнению, без отца.
Две недели назад Рут проснулась с сильной головной болью, поднялась температура. Вначале решили, что это всего лишь простуда, но уже через несколько часов она стала терять сознание. Мишель увез ее в свою клинику, и консилиум его коллег провозгласил страшный диагноз – реактивный менингит. Бедная Рут уже не приходила в сознание, вся мощь американской медицины смогла продлить ее жизнь лишь на несколько дней.
Впервые после войны Залесский потерял близкого человека, и эта потеря была столь трагичной, столь ошеломляюще неожиданной, несправедливой по отношению к молодой, полной сил женщине. У него, как когда-то в гетто, началась лихорадка. Джекки вызвала врача и утром улетела в Сиэтл одна.
Утром и он смог бы занять место в самолете рядом с ней, физических сил уже было достаточно – душевных не хватило. Его никто не упрекнет в этой слабости, никто, кроме Клифа Бранновера. Но это произойдет позже, через несколько лет.
В этом году Борис впервые ощутил возраст. Нет, он был еще очень крепок, легко поднимал двухпудовую гирю, турник оставался его любимым гимнастическим снарядом, ежедневные тренировки на корте прерывались только на время деловых поездок, и – неизменные лыжи в сезон.
Но однажды, весной девяностого, он почувствовал резкую боль в правом плече. Массаж, мази, компрессы не помогли. И как-то в самолете, поднимая левой рукой чемодан, чтобы закинуть его на полку, он почувствовал и в левом плече острую, режущую боль.
Пришлось обратиться в клинику. Обследования, консультации… И, в результате, беседа с хирургом, профессором израильской больницы "Ихилов".
– Ваши связки плечевого сустава, в связи с постоянными нагрузками во время поднятия тяжестей, которые успешно выдерживали ваши мышцы, свою миссию давно выполнили. Они превратились во множество разорванных волокон, восстановление которых физиотерапевтическими и медикаментозными методами невозможно. Для того, чтобы попытаться операционным способом их привести в порядок, придется, если сказать простым языком, разобрать всю руку, при этом нет гарантий, что мы добьемся успеха. Минимальный вред, который мы в состоянии гарантировать, может быть достигнут операцией, которая избавит вас от боли, но вы не сможете поднимать руки выше уровня плеч с весом более пяти килограмм.
К приговору Залесский отнесся удивительно спокойно. Он сразу согласился на операцию, которая прошла без осложнений, оставив на обоих плечах едва заметные шрамы. Уже через год он играл в теннис с тренером, только подавал, как в детстве, снизу, и на горных склонах избегал слишком крутых маршрутов, а позднее катался только в сопровождении инструктора, потому что при падении не смог бы без посторонней помощи подняться. Это, конечно, угнетало его, но намного меньше, чем можно было предположить. Сработал защитный механизм его природной натуры, фундамента его жизненной энергии.
Звонил Шерман:
– Ты следишь за событиями в Союзе? Похоже, мы сможем в ближайшем будущем посмотреть на Домский собор с Домской площади.
"Ближайшее" будущее оказалось намного ближе, чем кто-либо мог предположить. Великая страна распалась в одну ночь. Мир менялся во все убыстряющемся темпе, будто там, "наверху", переключили проектор в ускоренный режим.
Идея посетить Латвию захватила Залесского в полную силу. Он стал интересоваться событиями, происходящими в России, используя свои связи среди политиков и бизнесменов, имеющих отношение к экономике восточного блока. Его интерес был замечен влиятельными людьми в Департаменте иностранных дел. И однажды его попросил о встрече руководитель референтуры из управления по делам Европы и Азии, курирующий прибалтийские республики бывшего Советского Союза.
– Мистер Залесский! Вы выходец из Европы, к которой в настоящее время смело можно отнести обретшую независимость вашу родину – Латвию.
Встреча с представителем дипломатического корпуса проходила в Вашингтоне, в неофициальной обстановке, за столиком уютного ресторана, в двух кварталах от здания государственного департамента, прозванного журналистами "туманным дном".
– Мы хотели бы предложить вам возглавить делегацию бизнесменов, которые готовы посетить Ригу в целях ознакомления с этим прибалтийским регионом. Заодно вы могли бы заняться и проблемами еврейской общины Латвии, трагедия которой в период оккупации Германией нам хорошо известна. Вы будете иметь приоритетную возможность прямого контакта с нашим посольством в Риге и сможете рассчитывать на его поддержку по всем возникающим вопросам.
Сотрудник дипкорпуса сделал паузу и, перейдя на доверительный тон, продолжил:
– Если будут возникать проблемы конфиденциального характера, смело обращайтесь непосредственно к послу. У меня есть возможности обмениваться информацией с нашим представителем в Латвии в полуофициальных письмах, откровенно обсуждая щекотливые проблемы и деликатные вопросы. Я позволил себе быть с вами предельно открытым, исходя из собственного опыта общения с людьми и, разумеется, после подробного ознакомления с вашим "досье" – извините за термин, но вы не тот, с кем нужно притворятся и играть в прятки.