Лес, в котором они очутились, скверная дорога, темная ночь, – все производило впечатление на высокую путешественницу, однако не пугало ее; она лишь не отдавала себе ясного отчета в перемене, происшедшей с персоналом, обязанным сопровождать ее до Карлсбада. Кто такие были эти трое людей, одетые так просто? Они не походили ни на убийц, ни на грабителей, однако их вид, скорее странный, чем грозный, мог внушать в этом уединенном месте только страх.
Мария Луиза нисколько не была трусливой, изнеженной самкой, которая трепещет от малейшего пустяка; она была гораздо энергичнее, чем думали и как ее рисовали, приписывая ей, судя по ее виду полной блондинки и влюбленной кошечки, чисто воображаемую слабость. Сопротивление, которое оказала она желаниям Наполеона, умолявшего ее приехать к нему на остров Эльба, стойкость, с какой, несмотря на множество преград, способных остановить не одну женщину, Мария Луиза осуществила свой план поселиться с Нейппергом в Пармском герцогстве, составлявшем единственный предмет ее честолюбивых желаний, доказывают с избытком, что эта бывшая императрица проявила себя, особенно после падения супруга, личностью настойчивой и деятельной.
Вдобавок она была эрцгерцогиней и дочерью императора и чувствовала себя под защитой своей короны, своих предков, своей крови и своего сана.
Мария Луиза, совершенно успокоившись и овладев собой при этих мыслях, спрашивала себя, чего хотят от нее незнакомцы, с которыми она очутилась в лесу, разлученная со своими провожатыми. Она нисколько не боялась за свою жизнь, но хотела разгадать эту загадку, а потому, выйдя сама из кареты, приказала гувернантке-немке выйти с маленьким Римским королем.
Поставленный наземь ребенок начал испуганно озираться. После ужина он заснул, убаюканный качкой экипажа, и это внезапное пробуждение не понравилось ему, и он обратился к матери.
В приливе нежности та обвила его руками, обычно скупыми на материнскую ласку, но этот порыв любви к сыну был внушен ей себялюбием. Мария Луиза сознавала, что если таинственные люди, во власти которых она очутилась на время, питали злые умыслы на ее счет, то присутствие ребенка обезоружит их.
Ободрившись от этой мысли, она посмотрела на троих незнакомцев, выстроившихся перед нею в ряд, подобно солдатам на параде, и повторила свой вопрос:
– Кто вы такие? Что вам от меня нужно? Вы именуете меня титулом, который не принадлежит мне более. Я – австрийская эрцгерцогиня!
– Для нас, ваше величество, вы по-прежнему остаетесь императрицей французов и не можете быть никем иным! – возразил Монтрон с грациозным поклоном.
Тут Римский король, с удивлением смотревший на троих мужчин, стоявших на дороге и ярко освещенных светом фонарей, дернул мать за юбку и сказал:
– Ведь это тот самый высокий солдат, которого мы видели сейчас в гостинице, где ужинали.
Мария Луиза внимательно вгляделась в ла Виолетта, указанного ей сыном, и подтвердила:
– В самом деле! Я как будто узнаю этого человека. Я видела его в гостинице, где мы останавливались. Ведь вы, кажется, содержатель почты? – обратилась она с вопросом к ла Виолетту.
Тут заговорил Анрио, заметив смущение отставного тамбурмажора, не решавшегося дать откровенный ответ:
– Ваше величество, вы не должны оставаться долее в неведении о том, кто мы такие. Но так как вы можете усомниться в моей правдивости и не поверить мне на слово, то мы предъявим вам знак, который убедит вас.
– Что значит этот маскарад, господа? Находимся ли мы на пути в Карлсбад?
– Мы на пути во Францию, – ответил Монтрон, – и если будет угодно Богу и вам, ваше величество, то с помощью лошадей, ожидающих нас в соседней деревне, завтра мы переправимся через границу.
– Я хочу ехать в Карлсбад и не желаю возвращаться во Францию! – воскликнула тогда испуганная Мария Луиза и сделала шаг к троим людям, увлекая за собой сына, уцепившегося за ее платье. – Если вы, как можно судить по вашей наружности, не злодеи, не разбойники, – произнесла она слегка взволнованным голосом, – то немедленно доставьте меня на уцелевшей лошади на карлсбадскую дорогу. Я так хочу! Я приказываю вам это!
– Мы в отчаянии, что не можем исполнить первое желание, выраженное вами, ваше величество, ибо мы должны повиноваться высочайшим повелениям императора!
– Моего отца? Это не может быть…
– Мы – не злодеи, ваше величество, мы – солдаты, а вот наше знамя! – воскликнул Анрио и, обернувшись к товарищам, он скомандовал: – Солдаты императора Наполеона, под знамя!
Тут, проворно распахнув плащи, трое мужчин представили удивленной Марии Луизе три цвета революции и империи, опоясывавшие их стан.
Они стали в ряд в заранее условленном порядке: синяя опояска Анрио, белая – Монтрона и красная – ла Виолетта образовали священные цвета Франции.
Затем трое французов развязали символические пояса, а ла Виолетт подал свою дубинку Монтрону; последний ловко сколол булавками три лоскута материи и прикрепил их к трости тамбурмажора как к древку.
Ла Виолетт торжественно распустил знамя, а генерал Анрио, обнажив голову, сказал ошеломленной Марии Луизе, сердце которой закипело гневом:
– Вы узнаете, ваше величество, эти три цвета? Они ваши собственные в силу вашего брака с императором Наполеоном. От имени императора, пославшего нас сюда, мы почтительно спрашиваем вас, ваше величество, согласны ли вы, уступая его желаниям, последовать за нами! Где знамя, там долг и честь!
– А, так это Наполеон дал вам милое поручение остановить в лесу ночью женщину с ребенком! Вот оно что! Так ваш Наполеон превратился теперь в атамана разбойников?
Эти насмешливые и обидные слова оскорбили троих товарищей. Они давали им мало надежды на успех их предприятия.
– Вы не узнаете меня, ваше величество? – продолжал Анрио. – Ведь это я имел честь представить вам на частной аудиенции письмо его величества императора.
– Так это вы переоделись аббатом? Вы были арестованы, заключены в тюрьму, бежали оттуда, а теперь преобразились в контрабандиста, браконьера или невесть что такое! Неужели вы и тот, кто послал вас, воображаете, что подобные приемы, подобные комедии способны оказать какое-нибудь влияние на австрийскую эрцгерцогиню? Разочаруйтесь, господин комедиант!
– Я не комедиант, ваше величество, – серьезным и печальным тоном возразил Анрио. – Я генерал, состоящий на службе императора, один из его адъютантов: меня зовут Анрио.
– Генерал Анрио! Вы? – с каким-то скорбным любопытством воскликнула Мария Луиза.
Ей были известны кровные узы, порванные молодым офицером, захотевшим остаться французом, и соединявшие приемыша супруги маршала Лефевра с графом Нейппергом, и она не могла удержаться, чтобы с большим вниманием и интересом не остановить на нем взгляд. Перед нею были не вульгарные искатели приключений; она почти могла вступить с ними в объяснения. Поэтому, подумав об этом, Мария Луиза, к которой вернулось хладнокровие, продолжала:
– Вы взяли на себя, генерал, миссию, совершенно не согласную с воинской честью. Допустим, что Наполеон был достаточно сумасброден, чтобы придумать настолько же нелепую, насколько невероятную затею. Но как хватило у вас отваги взяться за подобное предприятие? Ах, вот в чем дело! Вы думали, что я соглашусь на ваши предложения. Что вам достаточно показать мне знамя, переставшее быть моим, чтобы я тотчас выразила согласие следовать за вами? Должно быть, вы считали меня крайне безрассудной женщиной, одержимой страстью к приключениям!
– Мы полагали, что нам достаточно заговорить о вашем супруге, показать вам цвета Франции и предложить средства переправиться через границу, чтобы вы с восторгом воспользовались случаем вернуть себе вместе со свободой ваше место на первом троне Европы.
– Значит, вы считаете меня пленницей в Вене? Ну, знаете, Наполеону давно следовало выкинуть эти идеи из головы. Он должен знать, есть ли у меня желание приехать к нему в Париж.
– Император любит вас, – возразил на это Монтрон. – Когда он снова вступил на свой престол среди ликования исступленной Франции, его первой мыслью было увидеть возле себя вас, разделяющей его славу, его могущество.
– Я не сожалею ни о лучезарном блеске этой короны, которую он звал меня разделить, ни о сиянии этого могущества, клонящегося, однако, к закату. Я хочу жить на свободе и в спокойствии. У меня нет больше ничего общего с Францией, мой супруг знает это. Ему следовало бы понять, что было бы достойно его не преследовать меня предложениями любви и власти, утратившими всякую привлекательность в моих глазах. Передайте, господа, тому, кто послал вас, что мое решение принято и ничто не заставит меня изменить его. Я никогда не вернусь в Париж. Мои религиозные чувства не позволят мне согласиться на развод, осуждаемый церковью; но мы – Наполеон и я – остаемся разлученными навсегда!
– Итак, – с некоторым раздражением спросил Анрио, – вы отказываетесь следовать за мной во Францию?
– Отказываюсь ли я! Вот еще! Неужели вы вообразили, что я соглашусь разыграть комедию похищения? Это было недурно придумано, и фарс начался довольно удачно, но берегитесь, чтобы он не завершился для вас плачевным финалом!
– Соблаговолите, ваше величество, не прибегать к угрозам! – мягко и вежливо сказал Монтрон. – Умоляю вас принять в соображение, что вы находитесь на пустынной дороге в обществе трех энергичных мужчин, твердо решивших исполнить приказания, полученные ими от императора Наполеона!
– Мерзавцы! Значит, вы готовы прибегнуть к насилию?!
– О, в весьма почтительной форме! Но мы непоколебимо решили волей или неволей отвезти вас, ваше величество, к французской границе. Время бежит, и нам пора позаботиться о собственной безопасности. Пока мы рассуждали тут между собой, нашему другу ла Виолетту удалось кое-как поставить на ноги упавшую лошадь. Мы можем теперь добраться до деревни. Там вы найдете мужское платье, которое позволит вам путешествовать днем, не будучи узнанной.
– Но я не последую за вами! – энергично возразила Мария Луиза.
– Ну в таком случае, к нашему величайшему сожалению, мы будем вынуждены отнести вас, ваше величество, на руках вкарету и запереть вас в ней до прибытия к французской границе, – сказал Анрио. – Покончим с этим! Ла Виолетт, если ее величество будет мешкать долее, ты поможешь мне перенести ее.
Ла Виолетт выступил вперед в сильном смущении и, нагнувшись к уху Марии Луизы, взволнованно шепнул ей:
– Дозвольте вас увезти! Это доставит такое удовольствие нашему императору!
– Запрещаю вам приближаться ко мне! – крикнула, выпрямляясь, Мария Луиза и снова прижала к себе Римского короля.
Положение становилось затруднительным. Троим друзьям было не по душе увозить императрицу насильно. Они продолжали надеяться, что, покорившись обстоятельствам, Мария Луиза, которая, живя в Веке, пожалуй, не помышляла о возвращении во Францию, позволит увезти себя туда при данных условиях, ободряемая, увлекаемая, почти убежденная посланцами своего мужа.
Монтрон хотел сделать последнюю попытку и попытался с дипломатической ловкостью представить крайний аргумент.
– Допустим, ваше величество, – начал он, – что ваши чувства, ваши вкусы, стремления к тишине и спокойствию заставляют вас бежать от пышности трона, которой вы предпочитаете ваше мирное уединение в Австрии. Но при всем том не обязаны ли вы вспомнить, что вы – мать?
– Вот именно потому, что я помню это, я и не желаю возвращаться во Францию.
– Но вы жертвуете правами вашего сына. Оставаясь при вас, Римский король отказывается от права стать наследником престола своего отца. Вы хотите сделать из него мелкого немецкого принца, тогда как он мог бы сделаться Наполеоном Вторым!
Мария Луиза, покачав головой, возразила:
– Нет, я не отнимаю у своего сына никакого достояния. Поверьте мне, это его наследие весьма сомнительно, а его корона химерична. Дни Наполеона сочтены! Европа собирается покончить с ним. Оставаясь при мне, в Вене, мой сын будет в безопасности. Как знать, на что заставили бы решиться европейских монархов их опасения? Кто может предвидеть, какого рода жребий приготовят они сыну, когда отец очутится в их власти?
– Не опасайтесь, ваше величество, за будущее! Император в прежней силе; он располагает превосходной армией, скоро одержит великую победу и снова приобретет господство над Европой.
– Пустые бредни! Если случай сделал его победителем на этих днях, то он должен оставаться победоносным и завтра, и всегда?… Европа дала клятву избавиться от него!
– Ну, эта опрометчивая Европа поклялась в том раньше Маренто, раньше Аустерлица, Иены, Ваграма! – с гордостью возразил Анрио. – Однако мы не можем пуститься в прения, давая тем самым вашим офицерам возможность присоединиться к нам. Простите, ваше величество, я принужден отвести вас силой к экипажу. Ко мне, ла Виолетт!
Однако вместо того, чтобы выступить вперед, старый ворчун отошел на несколько шагов в сторону. Он насторожил слух, стараясь различить какой-то отдаленный шум.
– Что там такое? – спросил Анрио.
– Лошадиный топот. Скачет один человек, – объяснил ла Виолетт. – Он приближается и будет здесь через несколько минут. Он также свернул на эту дорогу.
– Верховой на пустынной дороге? В этот час? Странная штука! – промолвил Монтрон.
Трое мужчин встали посреди дороги. Всякое бегство было невозможно без риска поднять тревогу. А что, если этот одинокий всадник – разведчик более многочисленного отряда, пожалуй, запасного конвоя, посланного вслед эрцгерцогине?
Мария Луиза уселась на пень, бесстрашная, с презрительной миной, и казалась совершенно равнодушной к происшествию, которое так сильно смутило ее похитителей.
Римский король прижался к гувернантке и с любопытством смотрел на троих мужчин, заряжавших пистолеты и располагавшихся посреди дороги, точно готовясь к бою. Порой его взоры обращались к трехцветному знамени, которое смастерил на скорую руку ла Виолетт. Оно было прислонено к дереву и как будто представляло собою Францию в готовившейся борьбе за обладание императрицей.
Вскоре верховой, скакавший во всю прыть, достиг места, где стояла карета Марии Луизы.
– Стой! – крикнул Анрио.
– Фельдъегерь! – отозвался тот и хотел промчаться мимо.
– Остановитесь! – сказал Монтрон, схватив лошадь за узду. – Вам не сделают никакого зла!
– Разбойники! Я не дамся живым вам в руки! – воскликнул курьер и, выхватив пистолет из кобуры, направил его на ботаника, но вдруг покачнулся в седле и упал, выронив из рук оружие.
Очутившийся на земле верховой был схвачен Анрио и Монтроном, и они лишили его всякой возможности сопротивления. Впрочем, бедняга и без того был ошеломлен и не способен защищаться.
При его приближении ла Виолетт проворно оторвал три лоскута материи, обратившие его трость в знамя, и быстрым ударом дубинки по плечу курьера опрокинул его.
Мария Луиза вскрикнула при виде его падения с лошади.
– Не пугайтесь, ваше величество, – поспешил успокоить ее ла Виолетт, – ведь я ударил его не со всего маху. Он больше струсил, чем пострадал. Да говори же, трусливое животное! Скажи императрице, что ты не умер! Ты видишь, что напугал ее! – крикнул тамбурмажор, тормоша курьера.
Тот, открыв глаза, растерянно пробормотал:
– Какая императрица?
– Ну… эрцгерцогиня Мария Луиза. Посмотри, если ты ее знаешь. Она вот там…
Курьер повернул голову к Марии Луизе.
– Ах, ее высочество здесь! Тогда я спасен! Ведь я принял вас, господа, за разбойников на большой дороге. Простите, пожалуйста!.. Вот мое поручение и исполнено. Ведь я искал именно эрцгерцогиню! – И курьер молодецки вскочил на ноги, после чего, порывшись в своей сумке, вытащил оттуда запечатанный конверт и сказал с низким поклоном в сторону Марии Луизы: – Вот что было приказано мне передать вам, ваше высочество, в дороге, если я успею догнать вас, или в Карлсбаде, если бы вы опередили меня.
Удивленная Мария Луиза подалась вперед и сказала:
– Откуда это письмо?
– Из Вены. Из императорского кабинета.
– Не захворал ли мой отец?
– Никак нет, ваше высочество! Когда его величество собственноручно отдавал мне эту депешу, то находился в абсолютном здравии. Император изволил потирать руки н пожаловал мне – как будто на радостях – два золотых флорина, говоря, что и вы, ваше высочество, пожалуете мне столько же, когда прочтете мою депешу, до такой степени обрадует вас привезенная мною новость.
Мария Луиза сорвала с конверта печать и приблизилась к экипажу, чтобы при свете одного из каретных фонарей прочесть послание, таким странным образом доставленное ей.
Монтрон, видя, что ей трудно разобрать почерк своего отца, снял фонарь и держал его над ее головой.
Эрцгерцогиня дважды перечитала письмо, и ее лицо, невыразительное и обыкновенно безжизненное, оживилось довольно сильным волнением. Новость, очевидно, была важная.
Анрио и ла Виолетт, неподвижные, встревоженные, обменивались между собой взглядами и недоумевали, что могло заключаться в императорской депеше.
Монтрон, держа фонарь, старался в то же время читать через плечо эрцгерцогини, однако ему не удалось разобрать ничего, кроме одного непонятного слова: "Ватерлоо".
Вдруг Мария Луиза, подняв голову, сказала своим полительным тоном:
– Вы хотели насильно отвезти меня к императору, да?
Трое мужчин не отвечали ни слова. Они начинали догадываться о катастрофе.
– Так вот: ваша попытка была совершенно бесполезна… и крайне опасна вдобавок для моего сына, в судьбе которого вы, по-видимому, принимали участие. Эта депеша, посланная моим отцом, императором, сообщает мне о большом сражении, происшедшем в Бельгии восемнадцатого июня, в одной местности, называемой Ватерлоо. Французы были разбиты полковниками Веллингтоном и Блюхером. Их гвардия уничтожена, армия обращена в беспорядочное бегство. Наполеон, низвергнутый с престола, должен в данный момент спасаться бегством или находиться в плену. Вот какие новости привез мне курьер. Ну что же, и теперь вы хотите вернуть меня во Францию? Весьма вероятно, что союзные государи, овладев Парижем, не дадут вам награду, обещанной тем, кто послал вас сюда!
Трое мужчин казались уничтоженными.
Разбитая армия, истребленная императорская гвардия, сам император, спасающийся бегством или снова попавший в плен, – все это крушение гордого императорского здания представилось им, как трагическое видение на этой темной дороге, в глухом лесу Богемии.
Анрио, судорожно сжимая кулаки, пробормотал:
– Императора, наверно, предали!
Монтрон, жестикулируя фонарем в руке, произнес:
– Одно сражение не может быть до такой степени решающим. У императора еще остались ресурсы… дипломатия может поправить промахи полководцев.
А ла Виолетт со слезами на глазах проворчал:
– Император обращен в бегство! Император в плену! Возможно ли это?
Мария Луиза, лицо которой не обнаружило ни малейшей скорби при известии о несчастиях, постигших Францию и ее мужа, обернулась к троим удрученным людям, колебавшимся, не знавшим, на что решиться.
– Хотите прочесть письмо? – насмешливо спросила их она.
Тогда Монтрон, овладев собою, произнес: