* * *
И он - продолжил… Теперь работали вместе. Генерал писал, коряво и грубо, а Лафон героически продирался сквозь заросли генеральских выводов, красивыми оборотами он старательно приукрашивал по-солдатски лапидарную речь генерала.
- Удивительно! - ворковал аббат. - Люди, владеющие речью, бывают скованы, как только сядут к столу. А прекрасно пишущие совсем беспомощны в разговоре. И только бездарности вроде меня умеют прилично делать и то и другое.
- Вы, кажется, льстите мне? Хотя ваша лесть и тонкая.
- Просто я хотел сделать вам приятное: вы же ведь, военные люди, всегда любите, чтобы оружие было хорошо заточено…
Были найдены толковые копиисты: капрал Рато, служивший в гарнизоне Парижа, и смышленый студент Бутри - приятель Каамано. Люди они были молодые, в заработке нуждались, а потому исполняли переписку бумаг генерала весьма охотно и бойко.
- Торопитесь, - наказывал им Мале…
В своих писаниях он рискованно зашел весьма далеко. Победно прошагав под возгласы "Марсельезы", Мале обрисовал худший вид "Карманьолы" - танец буржуазии, которая отплясывала на братских могилах, и в ушах распутных девок сверкали серьги, сделанные в форме крохотных гильотин. Мале уже подбирался к таинствам восшествия на престол Наполеона, к секретам его побед и власти… И теперь аббат Лафон с трусливой поспешностью разжижал страницы "Хрестоматии Революции".
- Эта фраза, - иногда говорил он, - звучит под вашим пером сразу на двадцать лет каторги в Кайенне. Я позволю себе исправить ее… вот так! Теперь вы получите за нее в худшем случае три года Венсеннского замка. Это уже не так страшно…
Капрал Рато и студент Бутри мало вдумывались в текст, который им давался для переписки. Но если бы они исполняли работу не машинально, то, пожалуй, могли бы заработать и больше, отнеся эту рукопись прямо на набережную Малакке - к министру полиции. С помощью жены Мале возобновил связи с бывшими друзьями в армии, и теперь Рато часто разносил по Парижу его письма, причем адресатами иногда были военачальники и с громкими именами. Пребывание в их богатых передних льстило захудалому капралу; уповая на связи опального Мале, честолюбивый Рато втуне надеялся устроить свою карьеру. Он был бы удивлен, узнай только, что Мале уже раскусил его хиленькое тщеславие; мало того! - он мысленно уже включил капрала Рато - как маленькое звено - в цепочку событий будущего…
Мадам Мале тем временем посетила ближние к Парижу города, где ее знали. В ответ на выраженные ей сожаления по поводу печальной участи мужа она как бы удивлялась:
- Вы ошибаетесь, мой супруг давно уже на свободе. Правда, он еще не совсем оправился после пережитого, но службе его болезнь помешать не может…
Досыта напитав провинциальное общество подобными слухами, она проверяла их действие в самом Париже, чаще прежнего появляясь в столичном свете. Иногда ее спрашивали:
- Вас можно поздравить, мадам Мале? Говорят, в Руане вас видели уже вместе с мужем? Каковы сейчас его планы?
Ответы умной женщины были весьма осторожны. Лишь скользящие полунамеки, которые можно истолковать двояко:
- Ну, у вас какие-то запоздалые сведения… Так постепенно, как бы исподволь, полуофициальное мнение Парижа было подготовлено к тому, что генерал Мале реабилитирован и бодрствует где-то в гарнизонах провинции. В эти же дни, подтверждая слухи, до Мале дошло известие из придворных кругов об увлечении Наполеона книгами о геройских походах короля Карла XII. Мале в гневе воскликнул:
- Значит, ему все еще мало! Так пусть же идет на Восток и пусть отыщет свою Полтаву, а русские позаботятся, чтобы свернуть ему разжиревшую шею. Великий Рим он превратил в никудышный департамент своей империи, но мы еще посмотрим, какой департамент получится у него из Москвы!
* * *
Франция не отвергала военный гений Наполеона, но французы не мирились с условиями империи того же Наполеона: личность императора они зачастую отделяли от государства… О хорошем правителе обычно говорят, что он "покрыл страну школами и больницами", а Наполеон покрыл Францию казармами и тюрьмами, которые строились на протяжении всего его правления. Для кого же столько тюрем? Для преступников? Нет. Сам император объяснял в указах, что тюрьмы создаются "для тех, кто не может быть осужден по недостатку улик, или же для тех, чей публичный процесс грозил спокойствию государства". Иначе говоря, варварское беззаконие возводилось в ранг абсолютной законности… Этого мало! Армия пожирала хлеб быстрее народа и с большей алчностью. Нехватка продуктов вызвала их чудовищную дороговизну. Страна зашаталась от голода. Лебеда, отруби, жмыхи и лесные орехи заменяли народу хлеб. А бунтующих бедняков расстреливали, не щадя при этом и женщин. "Забота" императора о голодных выразилась в его распоряжении: от каждой буханки хлеба богач обязан отрезать горбушку в пользу голодающих. Наконец в феврале 1812 года Наполеон, боясь народных волнений, повелел открыть в Париже бесплатные столовые, и тысячи парижан выстраивались в длинные очереди, чтобы получить от щедрот императора миску государственной баланды. А газеты Наполеона - без тени юмора - извещали читателей, что они благоденствуют под скипетром гениального вождя и полководца, во всем мире давно царит повальная нищета и все другие народы (читай: еще не покоренные Наполеоном) "завидуют счастливому жребию и довольству своих французских товарищей". В это же время, когда писались эти строчки, женщины Франции делали аборты, чтобы их дети не служили "пушечным мясом", а иные спешили вызвать преждевременные роды, дабы избавить своего мужа от рекрутчины. О том, что французам предстоит поход на Россию, поговаривали давно, и умные люди предчувствовали результат его:
- Стоит нашему императору лишь чуточку споткнуться на пороге России, и все народы подымутся против этого зарвавшегося гения… все-все - от Рейна до Сибири!
Генерал Мале тоже думал об этом, рассуждая:
- Почти двадцать лет подряд французы не вылезают из кровавой бани, и главное сейчас - вернуть всех наших солдат из тех стран, в которые они проникли ради грабежа и насилия, ради удовлетворения честолюбия императора…
Так он говорил. А так он писал: "Вот нам (филадельфам) и нужно поспешить… Французскому народу прежде всего необходимо свободное суждение о вещах. Нужно сделать так, чтобы он мог сказать: хочу или не хочу этого ребенка?.."
В канун вероломного нападения Наполеона на Россию между генералом и аббатом Лафоном состоялся короткий, но весьма значительный разговор. Начал его аббат - с вопроса:
- Не кажется ли вам, что карету империи Наполеона не так-то легко остановить, а еще труднее - направить по иному пути. Пока вы будете менять в упряжке лошадей…
- Лошади тут ни при чем! - перебил Мале. - Они только тянут, везет же кучер. Карета государства не должна замедлить ход, пока кнут одного кучера переходит в руки другого. Пассажиры спросонья и не заметят, что их повезли по новой дороге.
- Та-ак, - призадумался аббат. - Но охрану этого кнута, а иначе скипетра. Наполеон доверил самым верным церберам.
- Мне ли не знать об этом? Но у меня на каждого пса уже заготовлен ошейник. Вот, взгляните на этот брульон…
Мале протянул аббату список людей в Париже, которых следует изолировать в первую очередь: герцог Ровиго, генерал Гюллен, капитан Лаборд, Паскье, Демаре и прочие.
- О! Я вижу, что у вас все продумано… Они долго молчали. Больничный пудель царапался в дверь, тихо поскуливая. Со свечей капал прозрачный воск.
- Странно другое, - заметил аббат, стряхивая задумчивое оцепенение. Почему все заговоры последних лет, как справа, так и слева, заканчивались позорными провалами?
- Это потому, друг мой, - убежденно заверил его Мале, - что в числе сообщников всегда находились предатели.
- Какое же средство против этого бедствия?
- Возможно только одно средство: число лиц, посвященных в тайну заговора, следует сократить до минимума.
- Вы не ошибаетесь, мой генерал? - спросил аббат, и румяные брыли его щек утонули в черных кружевах пышного жабо.
- Верьте мне! - строго ответил Мале.
Этот разговор впоследствии сыграл немалую роль.
* * *
Священник Каамано вдруг "излечился" настолько, что это признал не только доктор Дебюиссон, но подтвердила и полиция. Однако возвращение в Испанию ему было запрещено, и он поселился на тихой улочке Нев-Сент-Жиль.
- Очень хорошо, что вы остаетесь в Париже, - сказал ему Лафон на прощание. - Времена переменчивы, и вы еще можете быть полезным во славу десницы божией.
Мале трудолюбиво копался на огороде, помогая садовникам, которые его боготворили. Горбатой жене больничного гробовщика, родившей девочку, он принес две влажные от росы камелии. Мале положил цветы на подушку, и лицо пожилой горбуньи вдруг похорошело от счастья. Глаза ее увлажнились от слез, и при отблеске свечей они вдруг сверкнули, как драгоценные камни.
- Вы прекрасны сейчас, мадам, - сказал ей Мале. - Желаю вам быть счастливой матерью.
Гробовщик наклонил кувшин, темное вино, глухо булькая, медленно заполнило две пузатые кружки.
- Генерал, я хочу угостить вас… Выпьем!
- За Францию, - отозвался Мале. - Простые люди, я сейчас уйду, но вы не забывайте меня, - неожиданно попросил он трогательно. - Помните меня, бедного генерала Мале…
Несмотря на позднее время, в вестибюле пансиона его поджидал капрал Рато с заплаканными глазами.
- Что с вами, юноша? - спросил генерал.
- Такое несчастье, - всхлипнул Рато. - Говорят, наш резервный батальон должен выступить из Парижа на Вильно.
- На Вильно? Значит, безумие продлевается…
Мале отвернулся к окну. Перед ним темнел ночной сад, и ветви деревьев таинственно шумели, вытягиваясь под ветром. Генерал барабанил пальцами по стеклу, раздумывая:
"Значит - Россия?.. Значит - исход!.."
Он повернулся к Рато даже с улыбкой.
- Не тревожьтесь, - утешил капрала. - Я замолвлю за вас словечко, и вы, как единственный сын у матери, не будете участвовать в этом последнем пиршестве Цезаря…
"Неужели Наполеон настолько уверен в своем счастье, что решится напасть на Россию?" - этот вопрос горячо обсуждался среди пациентов Дебюиссона, и вскоре сомнения подтвердились: Великая Армия вдруг шагнула за Неман, безлюдные печальные пространства поглотили ее в своих пределах За обеденным столом Мале торжественно поднял бокал. - "Мои любезные сумасшедшие, мои дорогие кретины, идиоты и просто дураки! Могу вас поздравить: отныне во Франции появился человек, который намного глупее генерала Бонапарта, а именно - император Наполеон. Надеюсь, что скоро наш доктор Дебюиссон будет иметь еще одного пациента! Ну-ка, выпьем…"
А что? Мале словно подслушал, что в эти дни говорил морской министр Декре архиканцлеру Камбасересу: "Император у нас рехнулся, положительно он сошел с ума. Он заставит всех нас полететь кувырком, и все это, вот увидите, кончится грандиозной катастрофой…" Камбасерес промолчал.
* * *
Молчание! Великое молчание нависло над Францией… Парижские газеты, не получая точной информации из России, заполняли страницы разной ерундой. Журналисты бесплодно спорили, какая пьеса нужна для развития героики, возникла глупейшая дискуссия, какое пение лучше - итальянское или французское? "После взятия Смоленска, - писал Савари, - все желали одного - заключения перемирия". Это мнение наблюдателя из окон набережной Малакке. Но до генерала Мале из далекой Америки дошел голос опытного стратега Моро. "Великий человек, - писал он о Наполеоне, - в России чрезвычайно унизился, и кажется, что в Смоленске он окончательно потерял свой разум…" Это правда, что продвижение Наполеона к Москве вызвало в кругах правительства почти панику. "Отныне император человек погибший" - именно так говорили о нем министры… Наконец, до Франции дошло известие о битве при Бородино, которую Наполеон повелел считать поражением русской армии, и на площади Инвалидов пушки Парижа салютовали сто раз подряд. В середине октября был распубликован очередной бюллетень Великой Армии, в котором сообщалось о занятии Москвы, покинутой жителями и охваченной грандиозным пожаром.
Роялисты приуныли, и только Мале оставался весел.
- Чему вы радуетесь? - обидчиво спросил его Бертье де Совиньи. - Гороскопы гадалки Кленорман подтвердились: Наполеон уже сидит в берлоге русского медведя.
- Ну, - отшутился Мале, - он свалился в эту берлогу по недоразумению. Посмотрим, каково-то он из нее выберется, когда одноглазый медведь проснется с рычанием.
- Вы имеете в виду Кутузова? - спрашивали его… Мале не поленился принести карту России.
- Смотрите! - сказал он. - Наполеон попал в условия, в каких ему бывать еще не приходилось… нигде в Европе. Отступление Барклая и Кутузова - не от страха и не от слабости россиян. Нет, - утверждал Мале, - это, скорее, великолепная западня, в которую наш император залезает сам, еще не догадываясь, куда и зачем он лезет… Москва для него и станет задвижкой, которая разом захлопнет эту западню!
В мемуарах людей того времени мы находим одно удивительное совпадение. Именно в эти дни умнейший человек Парижа, князь Талейран де Перигор, - в частной беседе с маркизою Куаньи - сказал буквально следующее:
- Вот самый удачный момент, чтобы ЕГО низвергнуть…
В лечебнице для душевнобольных, почти одновременно с Талейраном, точно так же думал и генерал Мале.
"Конспирация" - "Кампания"
А затем всякие известия из России перестали поступать в Париж; по осенней, затянутой дождями Франции расползались мрачные слухи об ужасах русской зимы, о неизбежной гибели от русских дикарей самого императора и всей его армии…
Вечером 19 октября Мале без предупреждения вошел в комнату Лафона.
- У меня серьезный вопрос… Можете ли вы представить, что императора более не существует?
В поднятой руке Мале держал шандал со свечами.
- Разве получены новые депеши из России?
- Нет, - отчеканил Мале. - Но советую заранее проникнуться мыслью, что императора более не существует.
- Куда же он денется? - недоуменно спросил аббат.
- Наполеон уже пронзен пикою русского казака.
- Кто-нибудь во Франции знает об этом? Мале выступил из тени, задул пламя свечей.
- Пока что об этом знают только два человека: я и вы! Причем, - добавил он, - смерть императора наступит тогда, когда мы с вами определим ее дату… Готовьтесь!
Руки аббата судорожно дернулись, рванули нитку, и горошины четок вдруг весело закружились по комнате.
- Генерал… Что вы задумали, генерал?
- Восстановить лишь то, что разрушил император. - Аббат при этих словах обессиленно рухнул в кресло, но генерал Мале безжалостно закончил:
- Да, я понимаю, что республика вам не по душе, но все-таки вам предстоит примириться с нею…
Выступление было назначено на конец октября, о чем Аделаида Симоне и предупредила генералов Лагори и Гидаля в их заточении. Мале велел жене приготовить крупные боны государственного казначейства, вынуть из нафталина мундиры.
- Один мундир, - наказывал он, - с выпушкой и басонами, генеральский. Другой - адъютантский, с аксельбантами. Шпаги возьми у Роже, он тебе не откажет. Пистолеты зарядишь сама потуже, как перед боем. И раздобудь полицейский шарф. Все это привезешь на квартиру испанца Каамано…
Филадельфы уже заготовили поддельный "сенатус-консульт", в котором говорилось о гибели Наполеона 7 октября под Москвой, далее следовал декрет, гласивший: "Так как императорская власть не оправдала надежд тех, кто ждал от нее мира и счастья французам, эта власть с ее институтами упраздняется". К власти должно было прийти временное правительство с президентом - генералом Моро, вице-президентом назначался знаменитый республиканец и ученый-математик - Лазар Карно…
- Осечки не будет, - сказал Мале жене.