* * *
Бутри быстро разлакомился на власть. Нет, он - конечно же - не прогадал: к чертям всю гордую латынь, старикашку Цицерона и нудные лекции. Он дубасил в массивные двери:
- Откройте, или взломаем сами…
В сопровождении отряда полиции Бутри с ходу вломился в здание префектуры. Господин Паскье был отличным чиновником и потому всегда приступал к своей должности еще засветло. Сейчас он уже поучал секретаря, как правильнее чинить перья, чтобы они имели должное острие, не царапали бумагу:
- Тогда при нажиме перо скользит как по маслу, а спинки букв приобретают элегантную выпуклость… Тут же и ворвался к нему Бутри, словно бомба.
- А-а, ну, конечно! - заорал он с порога. - По всему видно, здесь еще блаженствуют при старом рухнувшем строе!
- Вы кто такой? Кто вас пустил сюда?
- Император убит! - выпалил Бутри, вскрывая пакет с указом. - Прочти, негодяй, и доверься благородству моих солдат, которые проводят тебя до казематов Ла-Форса…
Паскье всплеснул руками, как удивленная женщина:
- Но разве я виноват, что наш император скончался?
- Нечего было тебе торчать тут при живом императоре!
- Я вынужден протестовать. Это уже беззаконие.
- Эй, - повернулся Бутри к солдатам. - Ну-ка, тресните его по черепу, чтобы он не слишком заговаривался.
Один из солдат шагнул к префекту тайной полиции и буквально исполнил волю своего начальника. Паскье выпал из кресла.
- Тащите его, - велел Бутри; потом, распаляясь гневом, он обратился к солдатам с речью. - Граждане! - воззвал Бутри, указывая на хилого плачущего человека. - Вот он перед вами - душитель свободы, враг нации! Не верьте его слезам: сама история жестоко мстит ему сейчас за весь долгий перечень преступлений, свершенных им в угоду абсолютизма.
- Граждане, - вступился за себя Паскье. - Я не виноват… Клянусь своими детьми - это ошибка! Не виноват…
Но солдаты оказались решительны:
- Все так говорят, когда делать нечего! Пошли… Паскье увели, и Бутри присел к столу, блестящая крышка которого еще хранила тепло рук арестованного. С поклонами вошел секретарь, выложив перед Бутри горстку очиненных перьев.
- Заточил, как было ведено, - сказал он с подобострастием. - Какие у вас будут еще распоряжения?..
Одновременно был поднят из постели и Демаре, занимавший должность начальника Особого отдела при министерстве полиции. Обязанный вскрывать тайны заговоров, уж он-то, казалось бы, предвидел события заранее. Но Демаре не смог предвидеть, что его схватят за ноги и потащат из постели, как лягушку…
- Что ты делаешь? - заорал он на офицера Десятой когорты. - Какое ты имеешь право арестовывать меня, самого Демаре! Я тебя, сукина сына, завтра же отправлю в Кайенну!
У офицера отец умер в Кайенне, и это решило судьбу Демаре. Офицер схватил его за глотку:
- Придушу сразу! Довольно ты издевался над честными французами. Дайте ему штаны… и тащите прямо в Ла-Форс!
- Что случилось? - попятился Демаре.
- Республика! - гордо отвечал офицер когорты. - Ты арестован не мною, а народом… Посидишь - станешь умнее…
Демаре и Паскье встретились у ворот Ла-Форса.
- Паскье, ты что-нибудь понял в этой истории?
- Понял только одно - императора не стало.
- Для нас, Паскье, добром это не кончится.
- Да! Судьба империи была и нашей судьбой… Мишо де Бюгонь приветствовал их дружеским поклоном.
- Обещаю вам самые удобные камеры, - посулил он от чистого сердца. - До этого в них сидели два генерала - Гидаль и Лагори. Будьте любезны проследовать за мною…
Демаре отвечал майору бранью:
- Не издевайся! Неужели ты нас посадишь?
- Сажаю не я, - ответил комендант, - я лишь охраняю посаженных. Ничего, утешил он, - и здесь люди живут.
Перед взором Паскье, словно пасть чудовища, открылась скважина секретной камеры, и он в ужасе разрыдался:
- Боже милосердный, за что?.. За что мне это?
- Ну, сударь, - сказал де Бюгонь, - с таким настроением вступать в тюрьму не советую. Тут и без вас горя хватает…
Затем, оставив всякую сентиментальность, майор де Бюгонь достал ключи, и за верными псами империи сухо щелкнули замки. Дома коменданта ожидала жена.
- Бедный Мишо, ты сегодня еще не выпил кофе.
- Все некогда. Наливай поскорее… Чувствую, день будет горячий. Интересно, кого привезут следующим?
* * *
Итак, Париж понемногу уже переходил в его руки. Мале выслушал о занятии банка, казначейства и городской ратуши, велел Бутри оставаться на посту префекта, а сам верхом поскакал к Вандомской площади, где его ожидал Боккеямпе. На этой же площади размещался штаб парижского гарнизона, а неподалеку жил командующий войсками генерал Пьер Гюллен…
Скромный часовщик из Женевы, работавший потом в прачечных Парижа, этот Гюллен был когда-то приятелем Мале. Вместе ходили на штурм Бастилии, плечо к плечу шагали в боевых походах. Но теперь рубаха-парень стал графом империи Наполеона, женился на гордой аристократке, верой и правдой служил престолу, и Наполеон высоко ценил службу Гюллена; там, где требовались особая твердость и жесткие меры, там всегда появлялся граф Гюллен, рука которого карала беспощадно. Взята Вена - Гюллен губернатор Вены, пал Берлин - Гюллен комендант Берлина. "Я иду на Москву, - говорил Наполеон на прощание, - и ты оставайся комендантом Парижа… Если понадобится, я вызову тебя в Россию и отдам тебе азиатскую столицу". Но сейчас Гюллен охранял для Наполеона столицу Франции, и клыков этого зверя следовало бояться…
- Что будем делать с Гюлленом? - спросил Боккеямпе.
- Я решу с ним по совести, - ответил Мале… Первая торговка появилась на площади. Генерал купил у нее лепешку с тмином, жевал ее на ходу.
- Солдат выстроить перед штабом, - приказал он. - Ни единого человека не должно выйти оттуда. В каждого, кто осмелится выбежать на площадь, стрелять боевым патроном.
Солдаты повиновались беспрекословно, оцепив здание штаба парижского гарнизона. Мале откусывал от лепешки, издали наблюдая, как маршируют люди. Потом оглянулся, с тревогой посмотрев на восток, определяя время. Солнце наплывало на Европу - в России уже начался горячий боевой полдень. И генерал Мале вдруг ощутил себя ее союзником в этой великой битве. Союзником тех безымянных мужиков-партизан, выходивших против Наполеона с вилами и рогатиной, как на волка, забравшегося в мирную овчарню. Что-то неуловимое, но вполне реальное как бы протягивалось отсюда, от Вандомской площади в центре Парижа, в заснеженные просторы возмущенной России…
- Придвиньте барабан, - велел генерал.
Тут же, под открытым небом, Мале писал на барабане помощнику коменданта столицы - генералу Дузе. Он выражал в письме полное почтение к старому солдату, говорил, что ему приятно служить с таким славным воином…
- Беги и отдай Дузе, - наказал Мале корсиканцу. - Старик произведен в следующий чин. Я слышал, он разорен процессом: ордер на сто тысяч франков обрадует его.
- Что еще? - спросил Боккеямпе.
- Тут все сказано. Дузе сразу же оповестит войска в Версале, Сен-Дени и Сен-Жермене… Смена правления и республика должны обрадовать всех честных французов.
- А ты - к Гюллену?
Мале дожевал лепешку и поднялся с барабана.
- Да, - ответил он сумрачно. - Я решу с ним по совести, как этот ренегат и заслуживает от судьбы…
В это же время Мале вручил письмо с приказом об аресте капитана Лаборда: "Он слишком непопулярен, чтобы можно было оставлять его на свободе… Лаборда немедленно арестовать!"
- Этот вреднейший Лаборд, - добавил Мале на словах, - способен испортить любую музыку. Пусть Дузе не медлит…
* * *
Пышный золоченый альков в стиле ампир укрывал графа и графиню Гюллен. Нет, что ни говори, а бывший водонос из прачечной неплохо устроил свою жизнь. Горничная внесла на подносе свежий номер газеты "Монитор", графиня сразу же развернула ее листы, отыскивая сведения из России.
- Фи! - сказала она прислуге. - Опять неровно прогрели газету: с этой стороны холодная, а здесь обжигает, как утюг.
- Ты всегда к ней придираешься, - вступился Гюллен за горничную, как и подобает демократу (хотя бы в прошлом).
- А ты всегда ее защищаешь. Тебе кажется, что я не знаю всех твоих шашней?.. Отвернись от меня, не могу слышать запах паршивой мастики. Что за гадость ты пьешь?
- Прости, моя сладость. Буду дышать в сторонку… Он покорно отвернулся к стене и теперь едва-едва ощущал своим плоским задом нежный и горячий бок графини Гюллен.
- Опять победа! - сообщила супруга, пробегая газету. - Варвары бегут, а наш император, как всегда, торжествует!
В передней послышался странный шум, чьи-то голоса.
- Кто бы это мог быть? - насторожилась графиня. - Запрети своим подчиненным врываться в наш дом, когда они хотят.
- Это, наверное, Дузе, - вслух подумал Гюллен. - Старики, они очень любят начинать день пораньше.
- Но пускай не входит сюда, - заволновалась графиня. - Я не хочу, чтобы даже кастраты видели меня без парика…
Дверь с грохотом разлетелась. Раздались тяжелые шаги, а чьи-то руки бесцеремонно распахнули занавес алькова.
- Ты узнаешь меня, Пьеро? - раздался голос.
- Ай! - пискнула графиня, натянув на голову одеяло. Два коменданта Парижа смотрели один на другого: один должен уйти, а Мале должен заступить на его место. В окнах спальни уже забрезжил рассвет.
- Нет, - сказал Гюллен, - я тебя не знаю.
- Неужели не помнишь меня, "черного мушкетера"?
- Мале! - выкрикнул Гюллен. - Неужели ты, Мале?
- Да, это я.
- Но что привело тебя сюда… в такую рань?
- Вставай. Сейчас все узнаешь.
- Что такое? - побледнел Гюллен.
- Ты больше не комендант Парижа. Правительство назначило на этот пост меня… Поднимайся! И будь любезен отдать мне шпагу, а заодно выложи и печать штаба Первой дивизии.
Гюллен сел на роскошной постели.
- Я, кажется, служил исправно, - начал бормотать он. - Но если… Впрочем, я привык повиноваться… И если ты говоришь, что надо… Я ни в чем не виноват. Ты сам знаешь, моя верность императору никогда не вызывала подозрений. Нет ли ошибки?
Мале резким громовым голосом оборвал его:
- Хватит блудить словами о верности! Твой император убит в России… Вот тебе и указ сената, подтверждающий мои слова. Если хочешь, я прочту его вслух, а ты пока одевайся…
Мале прочел указ, Гюллен накинул халат. Руки его тряслись, и тут на помощь своему мужу пришла графиня Гюллен.
- А где же приказ? - выглянула она из-под одеяла. - Мой друг, у этого генерала, если он принимает у тебя пост, обязательно должен быть на руках и приказ военного министра графа Дежана… Скажи, чтобы он показал его тебе!
- Да, да, да! - ухватился за эту мысль Гюллен. - Как это я не подумал сразу? Потрудись, Мале, прежде показать мне бумагу от самого Дежана… почему я должен верить словам?
Мале почти с отвращением ответил ему:
- Напрасно не веришь мне, Гюллен. Ну, давай, пройдем в кабинет, и я покажу тебе приказ… от самого Дежана! Гюллен провел своего преемника в кабинет.
- Посмотрим… посмотрим, - жалко бубнил он. Когда же обернулся, прямо в лицо ему смотрело дуло громадного пистолета, направленного точно - в рот!
- Опомнись, - прошептал Гюллен, и, опрокидывая мебель, он начал отступать в глубину комнаты. - Пожалей меня, Мале…
- А ведь ты, Пьер, был якобинцем, - сказал Мале и выстрелил. - Так вот тебе… как и хотел ты… от Дежана!
Жестоко раненный в челюсть, Гюллен свалился на ковер. Полуголая графиня, забыв о приличии, рванулась в кабинет. Мале пропустил ее и, подумав, дважды повернул ключ в замке дверей.
Теперь генерал Гюллен был не опасен.
* * *
Гораздо позднее Савари вспоминал, что "планы Мале осуществлялись безукоризненно, ни один из батальонов Парижа не оказал сопротивления". Французам, особенно солдатам, была уже безразлична судьба Наполеона - великого из великих.
- Ну и черт с ним! - здраво рассуждали они. - Хоть развяжемся с этой войной да разойдемся все по своим домам…
На улицах слышались возбужденные голоса:
- Наша армия в России погибла полностью! Конечно, в "Мониторе" об этом писать не станут. Это надо соображать самому. Разве не знаете, что Кутузов уже вошел в Варшаву?..
Между тем генерал Дузе, недоумевающий, все еще изучал врученные ему приказы. Советовался с подчиненными:
- Я вижу ряды когорты из окон своего штаба. Да, вот они. Вот и приказы. Но кто мне объяснит, что все это значит?
По словам герцога Ровиго, "Дузе совсем потерял голову и, боясь ответственности, решил покориться" обстоятельствам. Но ему не хотелось подвергать аресту капитана Лаборда:
- Давно причислен к моему штабу! Такой милый, такой услужливый офицер… он ведь может обидеться.
Милый и услужливый офицер (об этом Дузе не ведал) был главным шпионом архитайной полиции Наполеона, которая возвышалась даже над министерством полиции, следила даже за Демаре, даже за Паскье и даже за этим старым дураком - Дузе…
Мале был прав в своих подозрениях: именно капитан Лаборд составлял секретные досье на врагов бонапартистского режима, и сам Мале был хорошо известен Лаборду как "предмет специального наблюдения за его опасным для государства умом…"
Сейчас капитан Лаборд стоял над душою генерала Дузе и несколько свысока внушал ему с приятной улыбочкой:
- Читайте, читайте. Интересно, что там пишут. Кажется, тут что-то и обо мне. Любопытно знать - что?
Улица Святых Отцов
Улица Святых Отцов; время - начало седьмого часа… Герцог Ровиго (Савари) почивал на роскошной постели, когда услышал крики людей. В сознании министра, затуманенном усталым сном, почему-то возникло бредовое представление о пожаре. В двери спальни уже дубасили чем-то тяжелым.
- Я слышу, все понял, спасайте архивы! Сейчас отопру…
Он выпутался из одеяла, и в тот же момент между дверных досок вклинились плоские приклады ружей.
В потемках спальни министр метался, то хватая впопыхах одежду, то нашаривая под подушкой заряженный пистолет.
- Я все понял! - кричал он, еще ничего не понимая. - Я же сказал выносите архивы, спасайте дела… Ключи у меня!
Дверь вдребезги разлетелась, хлынул яркий свет, и на пороге спальни собственной персоной предстал генерал Лагори.
- Ну и ну! - сказал он, почесав за ухом - Я брал твой будуар, словно испанскую крепость… Признайся, Савари, по чести: ведь ты небось здорово удивлен?
Из мемуаров герцога Ровиго: "Лагори был моим боевым товарищем в нескольких походах во время революции, и, несмотря на разницу наших политических убеждений, мы дружили…" Но сейчас от дружбы ничего не осталось. При виде Лагори герцог Ровиго обмяк всем телом и вяло опустился на постель.
- Ты думаешь, я только удивлен? - спросил он. Лагори, стоя среди солдат когорты, весело улыбался.
- А я пришел к тебе, Савари, не просто так… По делу…
- Догадываюсь. Иначе бы не ломал двери!
- Ведь я пришел с одной радостной новостью.
- Какой же?
- Да ты арестован мною. Надеюсь, ты рад?
- Весьма, - и министр скривил тонкие губы. Челка на его лбу взмокла от пота.
- Я понимаю, - продолжал Лагори, - ты, должно быть, здорово радуешься, что попал именно в мои дружеские руки. Ведь ты имеешь дело с великодушным врагом, который еще никогда в жизни не мстил своему противнику!
- Спасибо, - скупо поблагодарил Ровиго. - Но, может быть, ты все-таки объяснишь мне, что происходит…
- За этим дело не станет, - отозвался Лагори. - Тебе, как министру полиции, конечно, хорошо известно, что твой бестолковый император седьмого октября погиб в России!
Герцог Ровиго понемногу приходил в себя, с некоторой надеждой он взирал на капитана Пиккереля.
- Седьмого? - переспросил он Лагори. - Но каким образом ты оказался здесь, а не в тюрьме Ла-Форс?
Рука его сунулась под подушку, где скрывался пистолет. Но Пиккерель с солдатами перехватили руку министра. От боли Ровиго совсем пригнулся к ковру, лицо его пошло пятнами. Однако он собрался с духом и заговорил снова:
- Послушай, Лагори! Ты напрасно дурачишь меня и этих солдат. Седьмого октября император был жив. Если хочешь, я покажу его письмо ко мне, датированное как раз этим числом.
- Ну, не ври! - ответил генерал спокойно. - Ты нас не проведешь. Это немыслимо. Понимаешь ли сам, что это немыслимо, - настойчиво (скорее, для солдат) повторил Лагори.
- А я еще раз говорю, что могу показать это письмо!
- А я тоже заявляю тебе, - настаивал Лагори в раздражении, - что император убит. Какое имеешь ты право не верить мне?
При этих словах Лагори слишком нервно подскочил к скрюченному министру, и герцог невольно испугался.
- Только не убивай, Лагори, - прохрипел он. - Хотя бы ради того пороха, которым дышали в одних сражениях… Вспомни об этом и не дай убить меня, как поганую собаку!
Благородный Лагори повернулся к солдатам:
- Ребята, разве мы с вами убийцы?