Как бы там ни было, без всяких неприятностей возвратился только ярл Олаф, еще раз оправдав свое прозвище, и с ним вернулись почти все его люди. Встречавшие обратили внимание на возмужавшего Рюрика. Многие из бондов не узнали при встрече в крепком и рослом воине прежнего мальчишку. Что касается этого честолюбивого и своенравного юнца, то он не забыл об одном деле, которое он по возвращении непременно должен был закончить.
На следующий день после прибытия драконов к Астрид прибежал немой Скегги и схватил ее за рукав. Астрид, заподозрив неладное, воскликнула: "Неужели мой сынок взялся за старое? Беда Сварду!" Прежде неторопливая, она поспешила за ним, и, как оказалось, вовремя. Рюрик подстерег кузнеца на глинистой тропинке перед кузней и толкнул его - Свард поскользнулся, так как прошел дождь. Посох и щипцы ему на этот раз не помогли. Сварду было не до шуток, хотя он и не терял достоинства. Астрид вовремя окликнула сына. В ее голосе прозвенело столько гнева, что даже распоясавшийся во время похода и неостановимый в своем буйстве Рюрик вынужден был послушаться. Мать выговорила ему все, что она думает о его сумасбродстве и между прочим сказала в сердцах:
- Следует тебя хорошенько взнуздать, иначе не кончится все это добром! Хомрад–то прав: что толку Бьеорк–фьорду от бешеного бычка. Если не возьмешь себя в руки, с тобою будет одна морока и закончишь ты плохо!
Рюрик не решился на этот раз перечить матушке. Нехотя он поклялся никогда больше не нападать на кузнеца. Мать заставила его помириться со Свардом. Рюрик дал согласие, но сказал при этом:
- Пусть теперь он прикусит свой язык, а мечом его я весьма доволен.
И только тогда помог кузнецу подняться, потому что тот обессилел, и, пока разговаривали сын с матерью, лежал, весь вымазавшись в глине. Свард, поднявшись, сказал Астрид:
- Теперь меч должен обрести свое имя.
Он сделался очень серьезным, забрал у Рюрика меч и скрылся с ним в кузне. Немой Скегги, увидев, что все так закончилось, приплясывал и мычал от радости. Через день все с тем же немым Свард прислал меч обратно. Возле рукояти он выбил руны. Тот Рюриков меч с той поры стал считаться заговоренным и был назван Бураном Одина.
После возвращения Удачливого две зимы ничего не случилось. Вот только на сына ярла по–прежнему не было никакой управы. Рюрик не находил применения своей силе. Таскать камни на изгородь казалось ему теперь пустой забавой. Он задирался, вызывая на поединки мужчин намного старше себя. В борьбе не было ему равных по всем окрестным хуторам - он боролся как–то по весне на посиделках у камня Гудмунда с самим Гримвольвом–силачом, работником бонда Стари Большая Ладонь, а тот Гримвольв славился на всю округу своей недюжинной силой. Они пыхтели, возились, но так и не смогли одолеть друг друга. Гримвольв после этого сказал, что Рюрик, сын Олафа, - достойный поединщик. Нраву тот здоровяк Гримвольв был очень добродушного и не таил на Рюрика никакого зла, несмотря на то, что тот во время борьбы даже укусил его за ухо. Рюрик же похвалялся, что обязательно положит здоровяка следующей весной, - на том и разошлись. После Гримвольва уже не на шутку схватился Рюрик с дружинником Олафа тупоголовым Асмундом - он так довел его своими насмешками, что Асмунд совсем потерял голову. Бились они поначалу на кольях, а потом, когда колья сломались, взялись бороться. У Асмунда даже пена пошла, как он рассвирепел, но Рюрик оказался проворней. Асмунд изрыгал ругательства, а все–таки наелся травы и земли, пока они возились, - и так и не сумел одолеть обидчика.
Зная крайнюю Рюрикову задиристость, даже те викинги, которые жили в то время в Бьеорк–фьорде на Лосином Мысу, старались избегать встреч с ним и между собой звали его Бешеным Бычком. Рюрик уверовал в то, что все ему нипочем. С трудом он слушался Визарда, очень недовольного поведением сына ярла. Что же касается Олафа, то тот только хохотал над всеми его проделками, хотя и были они уже далеко не безобидными. Дошло до того, что как только показывался Рюрик, - работники бондов и самого ярла под разными предлогами уходили с его пути: немногим хотелось нарваться на неприятности. Бонды по всем хуторам с неодобрением отзывались о его несносном характере и приговаривали, что лучше будет, если сын Олафа отправится подобру–поздорову куда–нибудь за море, прихватив себе подобных; пусть уж лучше обретается где–нибудь в дальних странах, чем без толку шататься здесь и всех задирать. Видно, судьба ему такая, родиться непоседливым и сгинуть затем где–нибудь на чужбине.
Отмонд–колдун по–прежнему собирал травы и по вечерам у очага давал волю своему языку, но Рюрик больше не прислушивался к его россказням. Однажды, притащив убитого волка, он хвастался перед всеми, что сам переломил ему хребет, и клялся также, что переломит хребет всякому, кто окажется у него на пути. Олаф счел его слова достойными викинга и не делал ничего, чтобы хоть как–то остановить сына. Астрид, как послушная жена, не смела в этом перечить мужу.
К тому времени Хомрад совсем уж одряхлел. Перед тем как уйти к Хель, подозвал он к своей лежанке сына ярла и вот что сказал:
- Боги горы Бьеорк должны напугать тебя так, чтобы проглотил ты вместе с языком свою спесивость. Только то и будет для тебя спасением.
Рюрик ответил насмешливо:
- Совсем ты лишился ума, раз несешь такое…
Хомрад, вздохнув, тогда спросил:
- Потрогай–ка мои ноги.
Рюрик потрогал и сказал:
- Они холодны, как камни зимой.
Хомрад прошептал едва–едва:
- А что руки?
- Они так же холодны, - ответил Рюрик.
Хомрад сказал удивившись:
- Надо же, как быстро пришла Хель за мною.
Он добавил, совсем уж едва ворочая языком:
- Если ты не потрудился прислушаться к моим словам, потрудись хотя бы подвязать мою челюсть. Мне нужно выглядеть достойно.
После этого он умер, и его погребли у Трех Скал рядом с фьордом, и положили в могилу меч и шлем. Родичей у него почти не осталось: кто умер, кто погиб. Хомраду многие сочувствовали. Место, где была его могила, назвали Викинговой Пядью, и о Хомраде помнили как о верном человеке самого Сигурда, в прошлом большом силаче и воине. Рюрик же продолжал беспечно твердить:
- Проклятие богов - дожить до такой старости. Я не собираюсь ублажать Хель. Гораздо более мне по нраву оказаться в самом Асгарде.
Бонд Стари Большая Ладонь, который, находясь в доме ярла, услышал все эти разглагольствования, заметил потом своим людям, покачивая головой:
- Если так дальше пойдет - недалеко Бешеному Бычку до Асгарда.
И с ним многие согласились.
Прошло еще две зимы, наступила третья. Однажды в праздник середины зимы молодежь решила устроить игры в мяч, и некоторые викинги, жившие у ярла и на Лосином Мысу, от скуки пошли на лед одного замерзшего озера. Гостил у Олафа в ту зиму всеми почитаемый и известный воин Синьбьорн, а вместе с ним жил и его сын Хескульд, также обладавший недюжинной силой. Хескульд пошел играть вместе со всеми. Рюрик болтался вокруг да около играющих, отпуская свои шуточки, но наконец не выдержал и подошел. Никто не посмел ему перечить, и приняли его в игру. Против него встал Хескульд, размахнулся битой и так запустил мяч, что Рюрик его не поймал, более того, поскользнувшись, растянулся на льду, а мяч отлетел далеко в сторону. И теперь, мало того, что спиной сын ярла чувствовал скрытые насмешки, так к радости многих нужно было ему еще и бежать и доставать мяч. Рюрик сжал зубы и сбегал за мячом. Вернувшись, он неожиданно с такой силой запустил мяч в Хескульда, что выбил ему глаз, и Хескульд упал, обливаясь кровью. Синьбьорн был в ярости. Все осуждали поступок неуправляемого Рюрика, и стало ясно: теперь сын ярла просто так не отделается. Синьбьорна слишком уважали многие ярлы и бонды, и Удачливый опасался сделать его своим врагом - но тот жаждал расплаты. Хескульда отнесли в дом Олафа; От–монд и еще одна старуха взялись лечить его снадобьями и синей глиной - только глаз–то было не вернуть! Рассвирепевший Синьбьорн поклялся стать заклятым врагом Удачливого, если тот не выплатит виру за увечье. Нашлись свидетели, которые утверждали, что Рюрик нарочно запустил злосчастный мяч прямо в голову Хескульду, и на том сошлись, что Хескульду еще повезло. На этот раз ярл не одобрил дерзкий поступок сына и, взявшись уладить дело, отослал Рюрика на несколько дней подальше от глаз в хижину, что стояла на берегу у входа в Бьеорк–фьорд: в ней давно уже никто не жил. Рюрик не мог ослушаться, но раскаянья в нем не было никакого. Перепоясался он мечом, взял с собой лук, кремень и мешок с мукой и отправился к хижине. По пути ради забавы занимался он охотой и убил нескольких белок.
Синьбьорну Олаф заплатил большую виру, чтобы не доводить дело до тинга, а кроме того, снарядил в обратную дорогу - после случившегося викинг ни за что не захотел остаться в доме у ярла. Синьбьорн забрал покалеченного сына, как только тому сделалось получше, и немедленно отбыл. Вместе с ним ушли и его воины. Случилось то, чего опасался Удачливый, - злопамятный Синьбьорн, несмотря на выкуп, не забыл обиды и ждал с того времени только случая, чтобы отомстить.
Рюрик все то время жил в хижине, ожидая конца тяжбы. Он питался строганиной и лепешками. Иногда от скуки он занимался тем, что кидал в море тяжелые камни, каждый величиной с бычью голову. Он был здоров и доволен собой. Складывал он и висы, и в одной из них пелось про незадачливого Хескульда, сына Синьбьорна:
Зря обижен на Ньерда Брани
Тот, кто хвастал своим Огнем Подножья
Хругнира!
Простой мяч сделал подобием Одина
Властителя Стали, Фрейра Поединков!
Отчего же тогда ему горевать, Хескульду?
Однажды, проходя берегом недалеко от своей хижины, юнец заметил сидящего на камне человека.
- Я знаю, кто ты, - сказал Рюрик сидящему. - Ты - Рунг Корабельщик. Что ты здесь делаешь, на этих мокрых камнях? Греешь кости?
- И я тебя узнал, - ответил тогда Рунг. - Ты единственный отпрыск ярла Олафа, сына Сигурда, несносный драчун и забияка. Бонды говорят, что никакая плеть не способна приструнить тебя, норовистого бычка… Слышал я, за хорошие дела отсиживаешься ты в этих местах!
Рюрик вспыхнул, гонора была ему не занимать:
- Поосторожней! Кузнец Свард так же позволил поработать своему языку. Мать моя, Астрид, едва спасла его. Но он–то хоть достойно оборонялся. Ты же, насколько я вижу, не способен поднять и хворостину.
Рунг рассмеялся:
- Зато ты, как я посмотрю, от большого ума собрался делать возле берега каменную запруду.
Так они обменялись любезностями, и Рюрик, подняв ногу на камень и сжимая рукоять заговоренного Свардом меча, сказал:
- Визард говорил мне, что еще деду моему ты делал отличные корабли. Но что–то повернулось у тебя в мозгах, сделался ты почище Отмонда.
Рунг Фергюнсон кивнул на это:
- Кормчий ярла Олафа прав - я больше не строю кораблей для разбоев и прочих безобразий, на которые горазды сыны фьордов. А вот тому, кто захочет достичь конца океана и поглядеть в пасть самому Ёрмунганду, я, пожалуй, сработаю отличный дракон. Только не находится охотников на стоящее дело. Задача, видно, не по зубам любителям мертвечины.
И при этом Фергюнсон посмеивался, а Рюрик не нашел ничего лучшего, как начать хвастаться перед Корабельщиком. Он предупредил, чтобы тот так не дерзил неосторожно, ибо он, Рюрик, секирой убил медведя в Исландии и сломал хребет волку. Он многое еще чего наговорил про себя, пока Рунг его не перебил:
- Знавал я одного раба, - сказал Корабельщик. - Тот мог с одного удара убить быка, а любой конь, когда он залезал на него, прогибался под ним, точно новорожденный жеребенок. На себе перетаскивал он большую лодку, а греб за четверых - да так, что и паруса было не нужно. В кулаке он сжимал камень и превращал его в песок, а зубами мог грызть железо… Но он был раб, вот в чем штука!
Рюрик заносчиво воскликнул:
- Ты разговариваешь со свободным, Рунг Корабельщик. Заруби на своем носу… Я сам расправлялся со сделанными из глины и делаю то, что хочу…
Рунг тогда так расхохотался, что чуть не свалился с камня.
- Ты–то истинно свободный? - спрашивал. - Заберись–ка тогда на вершину горы Бьеорк, сын благородного ярла! А после - вот тебе моя дурацкая голова, делай с ней все, что захочешь.
Рюрик сказал:
- В битвах рубил я днища кораблей, толщиной с локоть. Что мне твоя голова, Корабельщик! Пустой орех!
Рунг сказал:
- Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь.
Рассвирепел сын Олафа, вытащил меч и что есть силы плашмя ударил мечом по камню. Он уже прочно сидел на крючке, чего Рунг и добивался. Рюрик пообещал:
- Когда я спущусь с горы, то размозжу твою голову.
Рунг сказал:
- То–то и оно, что мне нечего за нее опасаться!
И еще ответил висой, на которую Рюрик не обратил никакого внимания. Это была странная виса. Рунг спел:
Хрупкое стекло даст жизнь новому миру.
Конец мелкого будет началом великого.
Одно знаю - волки Фенрира подохнут.
И только Строителю дано возвести Асгард.
Рюрик перебил эту вису:
- Давно говорили о том, что сошел ты с ума. Но все равно это не спасет твой череп.
- Тогда поторопись, свободный! - издевался Рунг. - Спеши, пока страх не схватил тебя за ноги!
И отвернулся от хвастуна, а Рюрик в горячке тотчас поспешил к горе Бьеорк. По дороге он твердил сам себе: "Если удавалось мне залезать на самые отвесные скалы, отчего же сейчас не взобраться на лысую вершину, на которой и не растет–то ничего?" И еще он твердил: "Меч мой заговорен. Разве посмеет пусть самый что ни на есть волшебный волк накинуться на меня?! Пусть сидит там сам Локи со всеми гадами - ничего не успеет и он поделать, ибо одним махом взлечу я на эту гору. И уж тогда держись, Корабельщик!"
Так он приговаривал скрипя зубами, и голова его плавала словно в тумане - настолько Рунг его разозлил. Достиг он подножия и не мешкая начал забираться на гору; камешки так и катились из–под ног. Но как только он миновал ясень, которому приносили дары и жертвы, и попытался залезть повыше, внезапно вспомнил о том, что говорили Отмонд, Гендальф, Визард и многие другие люди, - и вдруг невиданный страх овладел им. Стоило только Рюрику поднять на вершину голову - пелена оказалась перед глазами, руки и ноги ослабли. Он весь обливался потом - такого раньше с ним не случалось. Сердце его так заколотилось, что готово было выпрыгнуть, и не в силах он был совладать с дрожью. Нёбо его сделалось сухим, а голова кружилась. Рюрик готов был от ярости откусить собственный язык, выхватил он меч и принялся махать мечом, но рука сама собой опустилась. И так он ослабел, что и шагу не мог ступить. Когда же повернулся к вершине спиной, то словно кто–то толкал его в спину. Он и побежал назад, и чем ближе спускался к подножию, тем легче становилось - ноги так его и несли с горы Бьеорк - от стыда он готов был убить себя и не знал, куда и деваться. Готов он был грызть камни. И все чудился ему проклятый Рунг, который над ним так посмеялся. Вот как оно получилось!
Что же касается ярла Олафа, то, когда дела были улажены и затаивший обиду Синьбьорн покинул Бьеорк–фьорд, Олаф тут же послал к Рюрику Гендальфа. Хижина, в которой тот должен был находиться, оказалась пустой, очаг давно остыл - видно, несколько дней в ней никто не жил. Гендальф встревожился. Когда после безуспешных поисков возвращался он к ярлу, то повстречал Рунга Фергюнсона:
- Тебе случайно не попадался сын Олафа?
- Три дня назад встретился он мне здесь, на берегу, - ответил мастер. - Мы славно с ним поговорили. После этого очертя голову бросился он бежать - и больше я его не видел.
- Интересно, куда он задевался? - пробормотал Гендальф. И ни с чем возвратился к ярлу. Люди Олафа встревожились и принялись искать упрямого Рюрика по всему берегу. Олаф хранил молчание, но было видно, что Удачливый обеспокоен. Когда уже собрались на поиск бонды с хуторов и их работники, рабы и многие воины - Рюрик сам вышел из леса. Что с ним случилось и где он находился все эти дни, он никому не рассказывал. С тех пор, однако, его словно подменили. Прежде хвастливый и насмешливый, сын ярла как в рот воды набрал. Гримвольв, тот самый простодушный силач, работник бонда Стари Большая Ладонь, вез день спустя сено с болотных покосов - Рюрик повстречался ему на пути. Гримвольв рассказывал потом:
- Дается мне, подменили задиристого Бычка. Виданное дело - сам уступил мне дорогу! Это теперь не тот задира! Камень свалился на него что ли? Держит себя так, словно повстречался с самой Хель, и та его здорово вразумила - слова теперь от него не добьешься. А уж от хамства не осталось и следа.
Будучи наблюдательным, Гримвольв также заметил:
- В глазах его - тоска и беспокойство. Сильно он над чем–то задумался. Уж не раскаивается ли в том, что выбил глаз Хескульду и Асмунда помял изрядно?
И правда, Рюрик с той поры взялся о чем–то думать - и это встревожило Астрид не меньше, чем прежняя его беззаботность. Люди ей говорили, что часто видят ее прежде неугомонного сына сидящим на валуне возле фьорда. Иногда же он приходил во внезапную ярость и выворачивал, и бросал в воду камни, да с такой силой, что они пробивали прибрежный лед. Но и нельзя было утверждать, что он повредился в рассудке: когда к нему обращались, отвечал хоть и неохотно, но разумно. Матери он ничего не говорил. Олаф не донимал сына расспросами, хотя и он взялся замечать, что с Рюриком что–то стряслось.
Наконец Астрид сказала мужу:
- Рюрик бросается из крайности в крайность. Что за тролль прищемил его язык, прежде такой острый? Здорово затупился язычок нашего сына, словно по всем валунам окрестных гор провели им. Где он болтался те дни - не совал ли свой нос туда, куда не следует?
Олаф ответил:
- Первый же поход выветрит из него всю дурь, если она есть. Стоит ему только завидеть вдали корабли саксов или дромунды купцов и услышать рев настоящей битвы.
До весны еще оставалось достаточно времени, люди ярла скучали на Лосином Мысу, и Олаф задумал большую охоту. Сказал он жене:
- Старые медвежьи шкуры изрядно поела моль. Они не дают прежнего тепла - пора их сменить. К тому же давно я не пробовал свежей оленины.
Старики его отговаривали, указывая, что снег этой зимой очень глубок и рыхл - даже самые широкие лыжи будут в нем проваливаться. Кроме того, у старых людей из окружения ярла - у Тормонда и Хоральва - ныли кости, не иначе к метелям. Однако ярл настоял на своем и отправился на охоту с многими викингами. Взял он с собой и Рюрика, чтобы сын хоть немного развеялся. Когда проходили они подножие горы Бьеорк, сильно заметелило. Дружинник ярла Магнус по прозвищу Длинный Топор, обладающий острым зрением, заметил что–то на снегу. Подошли они поближе и увидели мертвого ворона - снег еще не успел замести птицу. То был недобрый знак, и Магнус, сам человек не робкий, подняв ворона и показывая его, сказал своему ярлу:
- Нужно поворачивать обратно… Принесем жертву горе Бьеорк и выйдем через несколько дней, когда улягутся метели.
Олаф промолчал. Но Магнус настойчиво просил его вернуться, и тогда Олаф, подумав, ответил:
- Всему когда–нибудь наступает конец. Не уподобляться же конунгу Ауну, который, цепляясь за жизнь, в конце концов настолько одряхлел, что кормили его из рожка!
И еще он прибавил:
- Ничего со мной не случалось в дальних странах. Что может сделаться на родной земле?