- Ага! - продолжал он. - Ваш крестный отец ничего вам не говорил об этом… Он оставлял вас в приятном заблуждении, что вы - дочь богача-золотопромышленника… Хорошенькая шутка!.. И вы этому поверили. Уже более тридцати лет, как мой дядя вдовеет, у него была дочь Мария, и она умерла. Что же касается до вас, то вы ему даже не родственница, и если живете здесь, то лишь благодаря Гладких, которому взбрело на ум привести вас сюда… Теперь вы видите, моя милая, что я делаю вам большую честь моим предложением…
Татьяна Петровна стояла перед ним бледная, как покойница, с широко раскрытыми глазами. Она была уничтожена.
- И это правда, действительно правда? - спросила она задыхающимся голосом, вся дрожа от охватившего ее волнения.
- Даже ваш честнейший крестный отец, - сделал Семен Семенович ударение на эпитете, - который ведь никогда не лжет, как он уверяет всех, не может сказать вам, что это неправда.
- Кто же мой отец? Кто мой отец? - простонала она.
- Это опять другая история… - хладнокровно продолжал он. - Вы, вероятно, слыхали старую историю об убийстве, совершенном более двадцати лет тому назад близ высокого дома?
- Да, я слышала об этом… - упавшим голосом отвечала она.
- Убийцей оказался Егор Никифоров, из поселка.
- Егор Никифоров… - бессмысленно повторила она.
- Он был приговорен к пятнадцатилетней каторге и сослан в Якутскую область… Если он не умер, то живет там до сих пор.
Несчастная начала уже догадываться, но все же спросила, затаив дыхание:
- И он?..
- Ваш отец… - отчеканил Семен Семенович.
Татьяна Петровна с глухим криком, без чувств упала на пол. Он холодно посмотрел на нее.
- Ну, от этого она не умрет! - равнодушно заметил он и быстро вышел из беседки.
II
ГЛАЗА ОТКРЫТЫ
Когда Татьяна Петровна пришла в себя, она приподнялась с пола и дико оглянулась по сторонам.
Она вспомнила все. Скорее упав, нежели сев на скамью, она закрыла лицо руками и горько зарыдала.
Что она чувствовала, невозможно описать. Ей казалось, что она находится в каком-то пространстве, летит в какую-то пропасть, тщетно ища точку опоры.
Ее не было.
Она уже считала себя покинутой всеми, отверженной, выгнанной из дома, где она провела счастливое детство и раннюю юность.
Подобно громовым ударам раздавались в ее ушах слова:
- Ты дочь Егора Никифорова, ты дочь убийцы, дочь каторжника!
Фамилия, которую она носила, не принадлежала ей. Она украла ее! Ее кормили, ее воспитали из жалости. Она крала то уважение и те ласки, которыми ее окружали.
Сердце ее разрывалось на части.
Наконец, собравшись с силами, она встала и медленной, неровной походкой пошла в дом.
- Что случилось? Вы бледны как смерть, барышня! - встретила ее вопросом горничная.
- Ничего! - отвечала она печально. - Ничего!
Она пришла к себе наверх. Она хотела было заглянуть в кабинет ее отца, теперь мнимого отца, остановилась у двери, но не решалась переступить порога.
Войдя к себе, она заметила свежий букет полевых цветов, который имел обыкновение ежедневно приносить ей нищий Иван.
Она горько улыбнулась.
- Все, все, даже старик Иван считают меня за дочь Толстых. Ее думы унеслись далеко, на известную ей только понаслышке каторгу… Она видела своего отца, бледного, худого, измученного раскаянием. Она слышала звон его кандалов, этот звон страдания и муки.
Она упала на колени и молила Бога простить несчастного. Она не заметила в горячей молитве, как бежало время. Она не слыхала, как ее звали обедать, и ее горничная, видя ее молящеюся, не осмелилась войти в комнату.
Она доложила лишь об этом Иннокентию Антиповичу. Он вздрогнул. Его целый день мучило какое-то тяжелое предчувствие.
- Я позову ее сам! - сказал он и поднялся наверх.
Татьяна Петровна окончила молиться и сидела у окна, низко опустив свою голову.
- Таня! - ласково начал он.
Она выпрямилась, как бы пробудившись от сна. Иннокентий Антипович увидал ее расстроенное лицо, бледные губы, красные глаза и растрепанные, распущенные волосы.
- Что с тобой? Что случилось? Скажи, ради Бога! - бросился он к ней.
В его голосе звучал страшный испуг.
Он обнял ее; она прижалась к нему, и ее головка упала к нему на грудь, и молодая девушка снова громко зарыдала.
Затем она выпрямилась и, положив ему на плечи обе руки, спросила его, неотводно глядя ему в глаза:
- Ты действительно мой крестный отец?
- Что за странный вопрос? - удивленно сказал он.
- Я не знаю, чему мне верить, а потому больше ничему не верю! - прошептала она… - Отвечай же мне, действительно ли ты мой крестный отец?
- Да, и около твоей купели, в церкви, я дал клятву любить тебя и защищать… - отвечал он, пораженный серьезным тоном вопроса.
- А теперь… теперь… скажи мне имя… моего отца?
Этот вопрос ошеломил Гладких, как удар грома. Он невольно отшатнулся от молодой девушки.
- Видишь… - воскликнула последняя. - Ты боишься произнести это имя… Оно пугает тебя…
- Если что меня пугает, то это твое необъяснимое волнение и твой… нелепые вопросы… - отвечал он, оправившись от первого смущения.
- Почему же ты на них не отвечаешь?
- Ты дочь Петра Толстых.
Она печально покачала головой.
- До сегодняшнего дня я тоже думала это… но это неправда, это ложь!
- Несчастное дитя! - воскликнул Гладких. - Кого же ты видела? С кем ты говорила?
- Зачем его имя, когда он… сказал правду.
- Нет, тысячу раз нет! Что же сказал он тебе?
- Что я дочь Егора Никифорова, дочь убийцы, дочь каторжника.
Иннокентий Антипович упал на стул. Он был потрясен. Татьяна Петровна бросилась перед ним на колени и стала целовать его руки.
- У меня нет никого на свете, кроме тебя! - сквозь слезы говорила она.
- А Петр Иннокентьевич? - укоризненно сказал Гладких.
- Он не отец мне, а ты… ты мой крестный!
- Мы оба одинаково любим тебя… Для обоих нас ты составляешь утешение, в тебе вся наша надежда.
Она продолжала плакать.
- Я бы очень желала знать печальную историю моего несчастного отца. Ты мне расскажешь ее, не правда ли?
- Да… но не теперь, теперь ты слишком расстроена…
- Когда же?
- Потом, потом… после…
Молодая девушка зарыдала.
- О, негодяй, подлец!.. - проговорил Иннокентий Антипович.
- Не называй его так! - подняла на него она свои заплаканные глаза. - Он все же мой отец! Как бы ни было велико его преступление, он несет за него наказание, и я буду молить Господа, чтобы Он простил его.
Гладких прослезился в свою очередь. Он обеими руками взял голову молодой девушки и поцеловал ее в лоб.
- Ужели ты подумала, что я, говоря: "негодяй", "подлец", говорил это про твоего отца… О, не думай этого. Я говорил о том гнусном сплетнике, который из злобы и ненависти ко мне, нанес тебе такой страшный удар… Тебе не надо называть его… я его знаю… И с ним будет у меня коротка расправа! Этот подлец не будет дышать одним воздухом с тобою…
Он встал нахмуренный и направился к двери. Молодая девушка тоже встала с колен.
- У меня есть еще один вопрос, - сказала она.
- Я слушаю…
- Как звали мою мать?
- Ариной.
- Где она?
- Она умерла несколько часов спустя после твоего рождения…
- А где она жила?
- В поселке.
- И там похоронена?
- Да.
- Благодарю… Мне только это и хотелось знать.
- Зачем?
- Неужели ты не догадываешься, что я хочу помолиться на могиле моей матери.
"О, если бы я мог ей сказать все… Но нет, после, у меня теперь не поворачивается язык, хотя я и обещал… ему…" - мелькало в голове Гладких.
Он спустился вниз и прошел в столовую, где Петр Иннокентьевич нетерпеливо ждал их обоих.
Он не сразу заметил бледность и расстроенный вид Иннокентия Антиповича.
- Таня не сойдет вниз… Она нездорова, - сказал отрывисто последний.
- Что с ней? - с беспокойством спросил Толстых.
- Она плачет! Она в отчаянии… - хрипло отвечал Гладких.
- Что же случилось? - с неподдельным испугом вскричал Петр Иннокентьевич.
- Один подлец открыл ей сегодня то, что мы так старательно от нее скрывали… сказал ей, что ты ей не отец, что она дочь Егора Никифорова.
Старик вскочил со стула. Его взгляд был страшен.
- Кто осмелился это сделать? - мрачно спросил он.
- Твой родственник Семен…
- А! Он такой же негодяй, как и его отец… - злобно, сквозь зубы, проворчал Толстых.
- Как поступить с ним? Я жду твоих приказаний?.. - спросил Гладких.
- Разве здесь хозяин не ты?
- Но он тебе родня.
- Я его больше не хочу знать… У меня больше нет родных - у меня только один друг на свете - это ты. У меня только одна дочь - Таня, которую я люблю всею душою, и я готов сделать все, чтобы было упрочено ее счастье, которое я же, как вор, украл у ее родителей… Семен Толстых причинил горе нашей дочери - он негодяй и подлец и ни одного часа не может больше оставаться под этой кровлей… Выгони его немедленно, Иннокентий, выгони… Чтобы сегодня же здесь не было его духу…
С этими словами он вышел из комнаты и почти у самых дверей столкнулся с Семеном Семеновичем.
- Иннокентию надо с тобой о чем-то поговорить… - сказал он последнему, - он ждет тебя.
Петр Иннокентьевич поднялся наверх в комнату Татьяны Петровны, в ту самую комнату, откуда четверть века назад он выгнал свою родную дочь.
Теперь он шел утешать "приемную".
Молодая девушка сидела на стуле в глубокой задумчивости. Услыхав шаги по лестнице, она подняла голову.
При входе Петра Иннокентьевича она встала со стула, сделала шаг к нему навстречу и вдруг остановилась, как бы не смея броситься к нему на шею, как делала прежде.
Он протянул к ней свои руки и сказал:
- Таня, дорогое дитя мое… Скорее сюда, на мою грудь, на грудь твоего отца… Слышешь ли, дочь моя, твоего отца!..
Татьяна Петровна с рыданием упала в его объятия.
III
ИЗГНАНИЕ
По тону, с каким обратился к нему Петр Иннокентьевич, Семен Семенович понял, что слова, сказанные им Татьяне Петровне, возымели свое действие. Он тотчас сообразил суть предстоящего объяснения с Гладких и приготовился.
С развязно-нахальным видом и деланной насмешливой улыбкой вошел он в столовую.
Иннокентий Антипович казался совершенно покойным.
- Вы меня желали видеть… Что вам угодно? - спросил его молодой человек.
- Да, мне надо сказать тебе пару слов…
- Я слушаю…
- Ты получил за этот месяц полный расчет?
- Да, но что же из этого?
- То, что ты нам больше не нужен и можешь сейчас же собирать свои манатки и убираться вон…
- Значит, меня выгоняют? - с той же деланной улыбкой спросил он.
- Да, я выгоняю тебя… - отвечал Гладких, делая ударение на местоимениях.
- Надеюсь, что я, по крайней мере, имею право узнать причину такой внезапной немилости…
- Причина очень проста… Я не хочу более держать тебя в конторе, ни видеть здесь, в доме… Понял: я не хочу.
- А если я не захочу уйти? - злобно засмеялся Семен Семенович.
- Тогда я велю слугам вытолкать тебя в шею…
- Хорошо! - задыхаясь от бессильной злобы, пробормотал тот. - Я завтра обдумаю, что мне делать…
- Ты уедешь не завтра, но тотчас же, лошади готовы…
- Вы уж чересчур спешите, господин Гладких… Рабочих даже, и тех рассчитывают за три дня…
- Рабочие - это другое дело… а тебя я не желаю более держать ни одной ночи в этом доме и приказываю тебе, слышишь, приказываю убираться тотчас же по-добру, по-здорову…
- Вы, кажется, господин Гладких, - язвительно отвечал Семен Семенович, - напрасно теряете время на пустые разговоры, а я очень глуп, что их слушаю… Вы забылись… Вспомните, что вы ни кто иной, как такой же служащий, как и я у моего дяди, а потому выгонять меня из дома последнего не имеете ни малейшего права.
Не успел он окончить этой фразы, как отворилась дверь и вошел Толстых.
Его железная рука опустилась на плечо Семена Семеновича. Старик, видимо, вышел из своей многолетней апатии. Его голос звучал сильно и грубо.
- Если я, который имею несчастье быть твоим родственником, в течении десятков лет питал доверие и дружбу к Иннокентию Антиповичу, значит, он заслуживает этого… Я отдал ему, кроме того, власть в этом доме и только сегодня упрекаю себя за это, так как он слабо пользуется этой властью относительно тебя… На его месте я давно бы вытолкал тебя в шею за дверь, как опасное животное… Ты не только никуда негодящийся служащий, но негодяй и подлец… Узнав от своего отца одну сокровенную тайну, ты самым подлым образом надругался над бедной девушкой, чтобы удовлетвориться низкому чувству мщения… Вонзить нож в сердце женщине и, вместе с тем, в то же время оскорблять ее и потешаться над нею способен лишь, повторяю, негодяй и подлец. А ты это сделал! Ты осмелился еще говорить когда-то, что ты ее любишь… Бесстыдный лжец! Разве может кусок навоза, который у тебя вместо сердца, испытывать благородные чувства… Ему ведомы только грязь и подлость… Ты не заслуживаешь ни жалости, ни сострадания… Гадина! Иннокентий приказал тебе немедленно убираться, ты ответил ему грубостью… Я слышал все… Теперь я сам повторяю тебе его слова и выгоняю тебя немедленно из дома… Слышишь, я выгоняю тебя… Чтобы через час не было здесь твоего духу… Вон!
С этими словами Петр Иннокентьевич указал ему рукою на дверь.
Семен Семенович с горькой усмешкой пошел к двери и, остановившись на пороге, обернулся, бросил вызывающий взгляд на обоих стариков, и вышел.
- Наконец-то мы от него избавились! - сказал Гладких.
- Мне надо было ранее послушаться тебя и совсем не принимать к себе… - сказал Толстых. - Но я его тогда не знал так хорошо, как знаю теперь…
- Я всегда говорил, что он худо кончит…
- Но что ему надо от меня?
- То же, что и его отцу… твое состояние…
- Но я еще не умер!.. - пробормотал Толстых.
- Что Таня? - спросил Иннокентий Антипович. - Ты ее видел?
- Да… и постарался, насколько мог, утешить… Остальное мы сделаем вместе… Если надо ей сказать всю правду, Иннокентий, я не буду медлить…
- Нет, нет! - с испугом отвечал Гладких. - Еще не время… Она не сойдет вниз?
- Нет, она хочет остаться одна, она будет кушать в своей комнате.
Старики сели за стол.
Обед прошел молча. Каждый из стариков думал свою тяжелую думу.
Семен Семенович покинул высокий дом действительно через час после объяснения со своим дядей и Иннокентием Антиповичем.
Через день он уже был в К., в доме своего родителя. Небольшой домик в три окна, принадлежавший Семену Порфирьевичу Толстых, помещался в конце Средней улицы, при выезде из города в слободу на Каче, как называется протекающая здесь речка.
Старик встретил сына удивленно-недоумевающим взглядом. Сын рассказал ему обо всем случившемся.
- Дурак… Испортил все дело… Разве я тебе не говорил, болван, чтобы ты был осторожнее и не болтал ничего этой девчонке.
- Что сделано, не воротишь!.. - отвечал сын.
- Да, но эта твоя глупость может нам обойтись очень дорого.
- Это мы увидим…
- Что же теперь ты намерен делать?
- Я надумал дорогой многое, теперь остается нам все это обсудить вместе… Но я голоден…
- С дороги, понятно, голоден! - спохватился отец. - У меня как раз сегодня пельмени… Пойдем, пополдничаем и побеседуем.
Разговор этот происходил в первой комнате жилища Семена Порфирьевича. В доме же было всего четыре комнаты, передняя и кухня… Содержались они в баснословной грязи и были завалены и загромождены всевозможными вещами, мебелью, платьем, цибиками чаю, сушеной рыбой и прочим.
Все это стояло и лежало в таком хаотическом беспорядке, что свежему человеку могло показаться, что он попал не в жилую квартиру, а в сарай или кладовую, куда богатый хозяин приказал сложить весь ненужный хлам, а нерадивые слуги побросали его куда попало.
Отец и сын перешли в другую комнату и сели за простой деревянный стол, стоявший посредине. Сын освободил себе табурет, сбросив, в угол связку кожаных бродень и мешок с кедровыми шишками.
На столе вскоре появилась дымящаяся миска пельменей, поданная до невозможности грязно одетой кухаркой, довольно фамильярно обращавшейся с Семеном Порфирьевичем.
Семен Семенович как голодный волк набросился на еду.
Вскоре общими усилиями отца и сына объемистая миска была опорожнена.
- Побеседуем! - сказал Семен Порфирьевич, поглаживая живот.
Сын, облокотясь на стол, шепотом проговорил:
- Гладких должен умереть…
- Это, брат, старая песня… мы условились об этом еще в прошлом году, однако, ты не успел ничего сделать…
- Но тогда вскоре окончились работы на прииске и не было случая, теперь же…
- Теперь тебя там нет…
- Необходимо, чтобы я был поблизости… Я поеду в Завидово и поселюсь у Янкеля Зеленого…
Завидово было то самое село, где жил земский заседатель, и которое отстояло от заимки Толстых в сорока верстах. Янкель же Зеленый был известный во всей губернии кабатчик, содержатель карточного притона, имевший сильную руку в самом К.
- Что же ты будешь там делать? - воззрился на сына Семен Порфирьевич.
- Для виду займусь "барахлом"… Может, что ненароком и наклюнется, но главное устрою проклятому Иннокентию славную западню…
Семен Порфирьевич задумался и, по своему обыкновению, сложив руки на животе, заиграл большими пальцами…
- А деньги у тебя есть? - спросил он сына, после некоторой паузы.
- Сотня-другая наберется, - отвечал тот. - Не беспокойся, у тебя не попрошу…
- У меня и нет лишних! - заволновался старик.
- Толкуй больной с подлекарем… Да не об этом речь… говорю, не прошу, но и после дела обделить себя тоже не дозволю… Ты это попомни…
- Зачем обделять… И что между нами за счет… ведь ты, кажись, мне сын! - переменил тон Семен Порьфирьевич.
- Родство родством, а деньгам - счет! - отвечал сын.
- Насчет Завидова, это ты надумал отменно, потому там дела можно оборудовать хорошие… а главное, и впрямь с Иннокентием пора прикончить… - переменил разговор Семен Порфирьевич.
План сына в общем был принят. Они стали обсуждать подробности.