IV
РОКОВОЕ ОТКРЫТИЕ
В том самом селе, куда решил ехать для исполнения своих адских замыслов Семен Семенович, находилась в то время квартира инженеров, командированных на разведки сибирской железной дороги от К. по направлению к Иркутску.
За несколько дней до описанных нами в предыдущих главах происшествий в высоком доме, в село Завидово приехал вернувшийся из отпуска Борис Иванович Сабиров.
Разбитый и нравственно, и физически прибыл он на место своего служения в К. и с невеселыми думами, почти не отдыхая, отправился в Завидово.
Объяснение с приемным отцом нанесло ему страшный удар. Выслушав подробный рассказ Бориса о его "сибирских приключениях", любви к дочери золотопромышленника Толстых, Иван Афанасьевич при произнесении Сабировым этой фамилии вдруг вскочил с кресла и весь бледный спросил:
- Как ты сказал?
- Толстых… - спокойно повторил Борис Иванович, окидывая Звегинцева удивленно-вопросительным взглядом.
- Несчастный, я ничего не имею против твоего брака с сибирской красавицей и богачкой, но ты просишь у меня твое метрическое свидетельство, которое, действительно, я взял из дорожной сумки твоей умирающей матери двадцать лет тому назад…
- Да, мне оно необходимо… Мне сказал человек, которому я не могу не верить, что хотя вы и скрыли его от меня, ограждая меня от несчастья, но оно-то и принесет мне счастье…
- Этот человек сам не мог предполагать, что заключает в себе эта бумага… иначе он не говорил бы этого… Мой совет тебе не требовать от меня ее, тем более, что оффициально она тебе не нужна… Я с помощью связей устроил тебе имя, и ты с помощью образования добыл себе положение… Ведь мог я не найти этой бумаги… Думай лучше, что я не нашел ее…
- Человек, говоривший мне о ней, предполагал и это, и сказал мне, что все равно, вернусь ли я с метрическим свидетельством или без него, Таня будет моею женою… Но раз вы сказали, что оно у вас, то…
- Боже мой… Дернула меня нелегкая проболтаться… И все эта, поразившая меня фамилия… - схватился Звегинцев за голову… - Оставим, друг мой, этот разговор, поезжай без бумаги и скажи своему сибирскому оракулу, что ее нет…
- Нет, этого нельзя, я прошу вас мне ее отдать… я хочу знать имена моих родителей…
- Родителей… - с горечью усмехнулся Иван Афанасьевич… Ты не узнаешь из нее имени твоего отца…
- Я незаконный! - побледнел Сабиров.
- Видишь, я хорошо сделал, что скрыл от тебя это… Твоя несчастная поездка в Сибирь, от которой я тебя отговаривал, навела тебя на мысль допытываться о твоем происхождении, и я, уже проболтавшись раз, не хочу лгать заведомо для тебя… Слушай же! Ты действительно незаконный сын дочери сибирского купца… Но для общества это неизвестно и, значит, на тебе не лежит та глубоко несправедливая печать отвержения, которой наше развращенное до мозга костей общество клеймит "детей любви"… Вот все, что ты узнал бы, если бы я дал тебе эту бумагу.
- Но как фамилия моей матери?
- Я для твоего же будущего счастья не отвечу тебе на этот вопрос…
- Я не хочу счастья, построенного на тайне!.. - воскликнул Сабиров. - Я прошу вас отдать мне эту бумагу… Я требую, наконец…
- Ты требуешь… - сел к письменному столу Звегинцев. - Изволь… я отдам тебе ее… но пеняй на себя… Повторяю тебе, что раз эта бумага будет в твоих руках, ты должен будешь, быть может, навсегда отказаться от мысли сделаться мужем Татьяны Петровны Толстых…
- Что вы говорите? - крикнул с болью в голосе Борис Иванович.
- Я говорю только то, что есть… Ты продолжаешь настаивать на возвращении тебе метрического свидетельства?..
- Да!.. - с трудом, после некоторой паузы, произнес Сабиров. Он вынес тяжелую внутреннюю борьбу прежде, нежели решился произнести это "да".
Звегинцев медленно отпер один из ящиков в письменном столе и, вынув портфель, после непродолжительных поисков, достал из него пожелтевший лист бумаги и подал своему приемному сыну. Тот жадно схватил свидетельство и стал читать. Вдруг он затрясся и побледнел, как мертвец.
- Марьи Петровны Толстых… - бессвязно повторил он, помутившимся взглядом оглядывая Ивана Афанасьевича. - Значит… Таня… моя родная тетка…
- Может быть, - мрачно сказал Звегинцев, - но ты сам этого хотел.
Борис Иванович тяжело вздохнул и, бережно сложив бумагу, положил ее в боковой карман сюртука.
- Благодарю вас… Это тяжелый удар, но я сумею его перенести… Я не увижусь с ней более… Ее крестный отец, видимо, догадался, кто я… этим объясняется его вежливый, но категорический отказ…
- Ты, значит, не поедешь в Сибирь? - спросил обрадованный Звегинцев.
- Ничуть… Поеду и очень скоро… Сделать невозможным для себя неисполнение долга, значит, не исполнить его… Мой долг - забыть ее… Я это сделаю, даже живя с ней по соседству…
Через три недели после этого разговора Сабиров выехал обратно в Сибирь, с расчетом попасть на первый пароходный рейс от Тюмени.
Этим роковым, как ему, по крайней мере, казалось, открытием объяснялось угнетенное состояние духа Бориса Ивановича Сабирова.
На другой день по прибытии в Завидово, в занимаемую им по отводу комнату, в доме зажиточного крестьянина, вошел ниший Иван.
- Здравствуйте! - приветливо поздоровался он с Сабировым, встретившим его с нахмуренным лицом.
Гость заметил это.
- Али я не в час пришел?
- Нет, ничего! Здравствуйте! - нехотя отвечал Борис Иванович.
- Как съездили?.. Что узнали?..
- Съездил благополучно… А узнал то, чего не ожидал… Узнал то, что красноречивее всех предупреждений, как твоих, так и крестного отца Татьяны Петровны, объяснило мне, что мужем ее я быть не могу…
- Что так? Мне что-то невдомек… Бумажку-то при вашей матери нашли?
- Нашли!
- И что же, как она в ней прописана?
- Марья Петровна Толстых…
Сабиров произнес это с расстановкой и особым ударением на каждом слове; он полагал, что его гость будет поражен, как громом, этим открытием, а, между тем, очередь поразиться наступила для него самого.
По лицу нищего разлилась радостная улыбка.
- А! - воскликнул он… - Значит, я не ошибся! Сердце - вещун, оно подсказало мне, что вы именно и есть сын Марьи Петровны.
- Как, ты догадывался об этом и все-таки обнадежил меня тем, что Татьяна Петровна будет моей женой?
- Бумажка-то с вами? - вместо ответа спросил нищий.
- Со мной, со мной! Но не в этом дело… Отвечай мне на мой вопрос… Могу я быть мужем Татьяны Петровны Толстых?..
- Теперь это вне всякого сомнения…
- Значит, моя мать не родственница Петру Иннокентьевичу Толстых?
- Она его родная дочь!
- Ты смеешься надо мной, старик, как же я могу жениться на сестре моей матери, на своей родной тетке…
- Казалось бы, это и нельзя… только Татьяна-то Петровна вам теткой ни с какого бока не приходится… - улыбнулся нищий.
- Объяснитесь, я ничего не понимаю…
- Она не дочь Петра Иннокентьевича… и даже не родня ему.
- Ты воскресил меня, старик! - бросился Сабиров, как сумасшедший, обнимать своего гостя…
Они три раза крепко поцеловались.
- Кто ты, я не знаю, и ты не хочешь сказать мне это, но я ранее чувствовал, а теперь вижу, что ты близок и к дому Толстых, и хорошо знаешь всю историю моей несчастной матери… Ответь мне откровенно на два вопроса… Жива ли моя мать?
- Не думаю, о ней уже двадцать лет ни слуху, ни духу…
- Кто мой отец?
- На это я вам не отвечу сегодня… Приезжайте завтра к поселку в трех верстах от заимки Толстых. Я буду вас ждать там и расскажу то, что могу, и на что в настоящее время имею право.
- Еще один вопрос. Мою мать в гостинице Разборова посетил Гладких?
- Да.
- Значит, я его узнал действительно… У меня замечательно сохранились воспоминания моего раннего детства.
V
НА МОГИЛЕ ОТЦА
На другой день Борис Иванович чуть свет выехал из Завидова. Когда он проезжал мимо высокого дома, сердце его радостно забилось. Еще вчера, в это же время, он считал Таню потерянною для себя навсегда, а сегодня…
Надежда и даже твердная надежда снова внедрилась в его любящее сердце.
Подъезжая к поселку, Борис Иванович увидел поджидающего его нищего Ивана.
Он приказал ямщику остановиться и вышел.
- Проезжай в поселок и пристань где-нибудь на часок-другой, - сказал нищий ямщику, - но скажи у кого, чтобы тебя найти.
- У Кузьмы, дедушка, у рыжего… - отвечал ямщик.
- Хорошо, знаю.
Ямщик ударил по лошадям и поехал по улице поселка. Сабиров и нищий остались вдвоем.
- Пойдемте! - сказал нищий и повел Бориса Ивановича по напрвалению к кладбищу.
Несколько минут они шли молча.
- Призовите на память воспоминания вашего детства… Не припомните ли вы этого места? - сказал старик.
- Это кладбище… Я припоминаю… Я был тут зимой… была вьюга… - задыхаясь от волнения, шептал Сабиров, следуя за стариком.
Он взял несколько в сторону, и среди зеленой муравы Сабирову бросился в глаза большой почерневший от времени деревянный крест.
- Крест, - прошептал Борис Иванович… - Я тоже смутно помню этот крест…
Он вопросительно посмотрел на нищего, в молитвенной позе остановившегося у этого креста.
- Двадцать пять лет тому назад, невдалеке отсюда, на дороге был убит молодой человек, приезжий, ему было 23 года, он был высок и красив, как вы, и его звали, как и вас, Борис…
Сабиров схватил нищего за руку.
- Дальше, дальше… - простонал он.
- Молодой человек, поклонитесь этому кресту. Он стоит над могилой вашего отца.
Борис Иванович опустился на колени и, истово перекрестившись, сделал три земные поклона. Затем он встал и сказал:
- Я припоминаю, я припоминаю…
Он провел рукой по лбу.
- В зимнюю ночь… перед этим крестом я стоял на коленях… с моею матерью…
Глаза нищего заблестели.
- Подождите, подождите… - продолжал Сабиров. - Мать выучила меня тогда одной молитве.
Он снова упал на колени, возведя глаза к небу и несколько минут молчал, как бы припоминая, что было видно по складкам его лба.
- Боже милосердный, упокой душу отца моего в царствии Твоем, прости тому, кто меня сделал сиротою, пошли утешение тому, кто за него несет наказание, смилостився над моей матерью и охрани от бед меня, дитя несчастья…
- Это лучшее доказательство, которое только можно добыть… - тихо проговорил старик. - Теперь нет ни малейшего сомнения.
Борис Иванович продолжал стоять на коленях и повторять молитву, которой его выучила его мать двадцать лет тому назад.
- Пойдемте! - сказал нищий.
- Побудем здесь… здесь так хорошо, - заметил Сабиров, вставая с колен.
Они сели у подножия креста.
- Ты знал моего отца? - спросил Борис Иванович.
- Да.
- Хорошо?
- Нет! Я видел его только два раза. В минуту его смерти и мертвого.
Сабиров закрыл лицо руками.
- В минуту его смерти!.. И он говорил с тобой?
- Да!
- Скажи же мне, что он сказал тебе, скажи мне…
- Это было уже так давно, что я позабыл…
- Ты не забыл, такие вещи не забываются… Ты просто не хочешь сказать мне… - грустно заметил Борис Иванович.
- Может быть… Но если и так, то не просите меня говорить вам то, на что я не имею права. Поверьте, что у меня на это есть свои причины… Впоследствии вы узнаете вещи, которые мне самому теперь непонятны…
- Откуда же я могу что-нибудь узнать, когда ты, вероятно, единственный свидетель далекого прошлого, не хочешь ничего сказать мне…
- Есть шкатулка, которая принадлежала вашему отцу… Что в ней содержится, я не знаю… Может быть, в ней находятся бумаги, которые дадут вам ключ к разгадке, кто был ваш отец… Я знаю лишь одно: его звали Борис Петрович Ильяшевич.
- Где же эта шкатулка? Ты знаешь?
- Да!.. Она спрятана под развалинами одной избы.
- Далеко отсюда?
- В поселке, который мы миновали.
- И ты отдашь ее мне сейчас?..
- Нет, я привезу ее вам на днях в Завидово…
Сабиров опустил голову и задумался. Наступило молчание.
- Я хочу и боюсь сделать тебе еще один вопрос, - прервал его Борис Иванович.
- Спрашивайте… Я, быть может, смогу вам на него ответить.
- Ты хорошо знал мою мать?
- Я знал ее, когда ей было с небольшим двадцать лет… Она была очень красива… и очень добра… так добра, как барышня Татьяна Петровна.
- Похож я на нее или на отца?
- У вас ее глаза, а цвет волос отцовский - он был белокурый.
Они встали и пошли снова по направлению к поселку.
- Поговорим еще о моем отце… - начал Сабиров.
- Поговорим.
- Ты говоришь, он был нездешний?
- Да, он был приезжий, как и вы, из России.
Снова воцарилось молчание.
- Я все думаю о молитве, которой выучила меня мать и которую я припомнил на могиле моего отца… Мне не ясен весь ее смысл… "Прости тому, кто сделал меня сиротою, пошли утешение тому, кто за него несет наказание…" Что это значит? Я не понимаю.
"А я так очень понимаю!" - подумал старик, но сказал вслух:
- Может быть, вы не хорошо помните слова.
- Может быть… - повторил Сабиров. - однако, я теперь понял смысл твоих слов там, в саду, в К., год тому назад, что эта страна опасна для молодых людей, которые приходят сюда искать свою счастливую звезду… Ты, вероятно, думал тогда о моем отце?
- Разве я это говорил?
- Да.
- Не принимайте этих моих слов всерьез… Мало ли что сбрехнешь не подумав.
- Его убили… Значит, у него были здесь враги.
- У него не было врагов… Я уже говорил вам, что его здесь никто не знал…
- Но ведь не без причины же было совершено это страшное преступление?
- Я могу вам сказать только то, что я сам слышал… Убийца, говорят, ограбил свою жертву.
- И этот негодяй остался безнаказан?
- Нет, этот негодяй, как вы его называете, был на другой же день арестован, а затем судим и осужден.
- На вечную каторгу?
- Нет! К пятнадцатилетней…
- Жив он еще?
- Может быть… О нем с тех пор нет ни слуху, ни духу.
- Как его звали?
- Егор Никифоров.
- Егор Никифоров! - глухо повторил Сабиров. - Я это проклятое имя никогда не забуду…
Нищий печально улыбнулся.
- И этот разбойник жил здесь?..
- Да, здесь, в этом поселке…
Они уже подошли к поселку, и нищий остановился.
- Идите теперь прямо, и шестая изба налево будет избой рыжего Кузьмы, где остановился ваш ямщик…
Сабиров на минуту остановился.
- Был женат это негодяй?
- Да, на хорошей, доброй женщине… - со вздохом отвечал старик.
- Она жива?
- Нет, она умерла через несколько времени после ареста мужа, в родах… У нее родилась дочь…
- И эта дочь?
- Я тогда уехал отсюда в Минусинск и не знаю, что сделалось с дочерью Егора Никифорова. Прощенья просим.
Нищий удалился.
- Так на днях я жду тебя с обещанным… - сказал ему вслед Борис Иванович.
Старик на ходу оглянулся и кивнул головой в знак согласия.
VI
ОТЕЦ И ДОЧЬ
День, когда Борис Иванович Сабиров был на могиле своего отца, совпал с днем, когда Татьяна Петровна имела роковой разговор в беседке с Семеном Семеновичем, поразивший ее своею неожиданностью.
На другое утро нищий Иван, пришедший, по своему обыкновению, во двор высокого дома, узнал от прислуги, что барышня вчера была нездорова.
- Она лежит? - спросил с дрожью в голосе старик.
- Нет, видно так что-нибудь занедужилось, сегодня она встала и только что сейчас прошла в сад… Да вон она гуляет по аллее, - сказала прислуга.
Татьяна Петровна, действительно, задумчиво опустив голову, шла мимо калитки, выходившей на двор.
Нищий подошел к этой калитке.
Его поразило бледное, исхудалое, с следами слез лицо молодой девушки.
"Что-нибудь, да случилось здесь вчера? - пронеслось в его голове. :- Не Иннокентий ли Антипович, узнав, что Борис Иванович вернулся из России и прибыл в Завидово, сделал ей внушение, чтобы она и не смела думать о молодом инженере? Значит, она его любит!"
Эта мысль успокоила его.
Татьяна Петровна, подняв глаза, увидала своего "старого друга", как она называла Ивана, и, отворив калитку, позвала его в сад.
Он вошел, плотно затворив за собою калитку.
- Здравствуйте, барышня, Татьяна Петровна!.. Мне сейчас на кухне сказали, что вы вчера были нездоровы, да я и сам вижу, что на вас и сегодня лица нет… Что с вами, касаточка? Поведайте старику ваше горе.
Вместо ответа она опустилась на садовую скамейку, у которой стояла, и зарыдала. Иван подошел ближе.
- Не идет ли дело о том молодом инженере, которого вы с полгода тому назад встречали в К. и который теперь вернулся из Петербурга и живет в Завидове?
- Он вернулся… Откуда ты это знаешь? - встрепенулась она. Заглохшее было чувство вновь при воспоминании о нем затеплилось в ее душе.
- Очень просто, я вчера виделся с ним и узнал, что он продолжает вас любить искренно и горячо…
Ее глаза на мгновение засияли счастьем, но вдруг сразу потухли. Она глубоко вздохнула и снова заплакала горькими слезами. Старик подумал, что он верно угадал причину ее горя.
"В этом виноват Иннокентий Антипович!" - мысленно решил он.
- Татьяна Петровна, вы любите Бориса Петровича?
- Разве я это знаю? - печально отвечала она. - Но что же из этого, если бы я и любила его, все равно я теперь не смею о нем даже думать.
- Я так и знал! - воскликнул он. - Гладких встал между вами и им. Он заявил вам, что вы никогда не можете быть его женой… Он запретил вам любить его!
Татьяна Петровна покачала головой.
- Мой крестный ничего подобного не говорил мне, у нас не было даже никогда разговора о нем… Он уехал в Россию, я думала, что он позабыл обо мне… Мне он нравился и только, но люблю ли я его… я не знаю… говорю тебе: не знаю…
Она остановилась, чтобы вытереть все еще катившиеся из ее глаз слезы.
Нищий Иван был в недоумении. Значит, он не угадал причины ее горя.
Он молчал, вопросительно глядя на нее, как бы стараясь прочесть на ее лице эту причину.
- Раз ты с ним видишься, Иван, скажи ему от меня, что он должен забыть меня навсегда… Если ты говоришь, что он сказал тебе, что он любит меня… пусть разлюбит и не ищет нигде никогда со мной встречи… Я быть его женой не могу…
- Я не понимаю вас, барышня, вы, верно, не знаете, в какое отчаяние приведут его эти слова…
- Что делать… Мне тяжело самой, но я не могу дать ему другого ответа… Если ты не хочешь исполнить мою просьбу, то я пошлю ему письмо в Завидово с нарочным…
- Позвольте, барышня, мне старику, вам дать совет. Не спешите писать ему такой печальный ответ… Его жизнь и так несладка теперь и без вашего тяжелого удара… Подумайте об этом и подождите…
- Но я должна написать ему, слышите, должна… - с сердцем сказала она.
- Значит, вы его не только теперь не любите, но и никогда не любили…
- Разве я имею право любить? Разве я смею любить? - простонала она.
Старик наблюдал за ней внимательно, и невыразимый ужас отражался на его лице.