Адмирал с Шиллингом, Пещуровым и Сибирцевым выступил вперед. Все эти японские странности, как твердо был уверен адмирал, не суть их самих, а только поза. Их чопорность, негостеприимство, граничащее часто с грубостью. Только теперь, через год после Нагасаки, адмирал стал понимать, что эти строгости и жестокости – результат противоречий в обществе, запуганности, желания каждого японца скрыть от своих всякую симпатию к русским и прослыть патриотом. Видимо, консервативная партия еще очень сильна. Поэтому и все эти варварские экзерсиции с пушками, направленными против потерпевших кораблекрушение. Неизвестно еще, каким было распоряжение здешнему рентмейстеру из Эдо, дружеское или враждебное к русским! Надо быть готовым ко всему! Ну что же, если бой, то сейчас все шестьсот человек, как один, кинемся на ваши самурайские сабли, господа, а не полезем в клетки, как свободные англичане и американцы. Победа над нами даром не достанется!
"Теперь вы безоружны, – как бы говорил острый взгляд Эгава, – и мы сделаем над вами все, что захотим!.."
Адмирал попытался заговорить, но переводчик исчез.
– Киселева сюда! – велел адмирал.
Вышел японец в форме матроса.
– Это русский посол Путятин с корабля "Диана", – начал он.
Эгава вздрогнул, услышав японскую речь. Этого даже он не ожидал. Неужели это русский Накахама?
Эгава назвал себя и сказал, что он со своими людьми прислан встретить посла.
– Зачем же, если прислан встретить, – сердито спросил Киселев, – пушки наставлены прямо на посла?
Как любой на свете офицер или полковник, Эгава обернулся и что-то властно сказал. Пушки были бегом утащены солдатами наверх. Около дайкана осталось пятеро воинов, и все снова увидели своего старого знакомца толстяка Татноскэ.
– Хори, здравствуйте, – сказал Шиллинг, – что за недоразумение, что за встреча?
– Это ошибка, знаете, – отвечал Татноскэ.
– С кем имеем честь беседовать? – почтительно спросил Эгава и поклонился, выслушав голландский перевод.
Он сказал, что очень рад, что это, оказывается, действительно русский посол, а не другие иностранцы. Сказал, что он послан бакуфу встретить русских в Хэда. Но, узнав, что корабль их исчез, а какое-то судно терпит бедствие на море Фудзи, поспешил сюда. Убедившись, что это русские, он рад встрече с послом. Для посла приготовлен дом. Чистые маты, хибачи и футоны.
– Со всеми своими людьми я готов помогать вам во всем, в чем только возможно. Мы готовы всех спасти, накормить, одеть и дать ночлег. Дома сейчас будут для вас очищены, а также построены новые.
– Благодарите… – сказал Путятин.
– Адмирал благодарит японское правительство и дайкана провинции Идзу, – сказал Шиллинг.
– Ваша лодка цела, и двадцать моряков живы и здоровы. Они попали на устье реки Онагава и скоро прибудут.
– Вот Путятин! Сам Путятин! – объясняли матросы японцам, показывая на адмирала, проходившего в отведенную для него старую почерневшую избу.
Японцы тащили бамбуковые столбы, вкапывали их, плели стены. Повсюду зажигались костры и сушилась одежда. Войска исчезли бесследно, и пушек не было видно.
А князь Мидзуно из городка Нумадзу, сидя в башне своего замка, писал доклад бакуфу, как он удачно, дисциплинированно и без упущений снарядил своих крестьян и рыбаков и спас всех гибнущих эбису, как ему было приказано.
Глава 21
САНГЕНЪЯ (ТРИ ДОМА)
Проснувшись, Сибирцев увидел на себе странный ватный халат с длинными рукавами, своих товарищей, спавших вповалку на полу в таких же халатах. Над головой черные балки, совсем как в русской избе. Стены дома из ровно выпиленных, потемневших от времени брусьев, чистые маты, бумага на окнах. На миг показалось, словно ждет что-то неприятное. Он заставил себя вскочить на ноги, раскрыл дверь. Донесся аромат цветов, смешанный с запахом моря и водорослей. Видно: на веревке висит выстиранное белье и высохшая одежда. Денщик Кузьма как-то ухитрился разгладить, во всяком случае, мундир выглядел, как из-под утюга. Теплынь, воздух как в Летнем саду.
– Подъем! Горнист!
– Господа, вставайте! Японцы принесли воду для мытья, и завтрак сейчас будет подан, – входя в дом, сказал вахтенный офицер Карандашов. – Адмирал с капитаном уже на берегу!
– Погода, кажется, хорошая, – с зевком заметил Можайский, выглядывая на террасу через раздвижные стены.
– "Диана" держится отлично, и мы можем спасти все, что возможно, – сказал Карандашов.
– Вставать не хочется, мыться не хочется… – потягиваясь, сказал Елкин.
Алексей вспомнил вчерашнее крушение. Он вышел. Море спокойно. "Диана" с низкими бортами чуть чернеет совсем вблизи берега. Домик адмирала со стенами из цветной бумаги в деревянных решетчатых рамах, с террасами вокруг, как игрушка.
Японцы принесли ушаты с водой. Алексей Николаевич скинул халат и поежился. Кузьма стал поливать, вода оказалась теплая. Воздух не так тепел, как мягок и нежен. После купанья хочется опять в халат. Кузьма подал белье и одежду. Все хорошо и удобно наделось, и настроение стало совсем отличным. "Сегодня, наверно, свезем все вещи с фрегата", – подумал Сибирцев.
На завтрак разливали из японских чайников зеленый чай без сахара, настоящий японский, потом подали рыбу, вареную, без всяких приправ, с рисом, не было ни хлеба, ни сухарей.
Японцы сбили и принесли ладный стол в адмиральский домик. К завтраку пришли адмирал и Лесовский.
Казалось бы, чего хуже! В чужой стране. Корабль теперь разбит совершенно. Сахар погиб, соль, мука. Вчера самого перевернуло вниз головой и чуть не переломило пополам. Измок до нитки. При переправе разорвал мундир. Вечером в японском халате на голое тело ходил босиком по циновкам с таким видом, словно обнищал и шел в святые места на богомолье. Принял купель!
Утро тихое и чистое, пели птицы, и воздух береговой. Костры уже трещали, когда чуть свет Путятин с капитаном прошли по биваку, где отдыхали матросы. Многие спали прямо на земле в мокрой одежде, обессилев. Путятин вспомнил Лаперуза. Потерпев кораблекрушение, великий французский мореплаватель сразу же заложил новый корабль. И Путятин потребует, чтобы японское правительство разрешило ему строить новое судно. Сколько уверток, возражений начнется! Скажут: "Только, пожалуйста, напишите, что вам для этого потребуется, мы вам это предоставим…" – и будут тянуть бесконечно.
Путятин еще вчера собрал у себя всех офицеров и приказал назначить на утро строевые занятия.
– Учить людей приемам штыкового боя, стрельбе, маршировке строем, пользуясь тем, что мы на берегу. Не давать людям скучать и падать духом, воодушевить их, поддерживать в них сознание нашей силы, боевого духа и показывать японцам, что мы ежеминутно готовы к отпору и что победа над нами им даром не достанется. Верить им, господа, в нашем положении мы можем лишь условно, сохраняя наше умение сражаться и готовность пожертвовать собой, но не позволять оскорблять наше достоинство!
– Дайте мне ваш чертеж, – обратился адмирал к Елкину.
– Я спас вчера листы александрийской бумаги и могу перечертить его, – ответил поручик.
– Мне кажется, если "Диана" пойдет ко дну, у нас нет иного выхода, как самим строить судно, чтобы подать известие о нашей судьбе на родину, – сказал Путятин. – Мала шхуна, но все бы пригодилась.
Елкин подпрыгнул и снял с балки из-под крыши книгу. Это номер журнала "Морской сборник" в переплете. Елкин открыл его. На отдельном листе чертеж мореходной шхуны "Опыт" со всеми деталями. В суете, спасая имущество, Елкин не позабыл про карты и книги. Журнал вымок, и вчера весь вечер Елкин листал его у огня, стараясь высушить. А штурманские карты, документы, деньги были отправлены в казенном железном ящике одновременно с отцом Василием Моховым, со святыми дарами, с тяжелораненым Соболевым, который мучился после операции, когда ему отрезали ногу.
Лесовский кричал на крыльце на боцмана:
– Загадили все! У них земли мало, и загадить ее нетрудно! Они землю берегут! Сейчас же поставить людей копать ямы, обнести их плетнем и ветвями, положить на каждую по доске. Договаривайтесь с японцами, – сказал капитан барону Шиллингу, – чтобы отвели участок для отхожих мест… Черт знает что! К нашему лагерю подхода нет! – Капитан выругался и прошел в дверь.
– Вот и хорошо, что врагу подхода нет… Видишь, какое заграждение! – сказал в усы денщик Кузьма, обращаясь к товарищам.
Два японца принесли маленькую чистую железную бочку и поставили перед домом офицеров.
– Какая хорошая чистая посуда. Пожалуй, в ней можно сварить суп, – рассматривая посуду, говорил собравшимся офицерским денщикам кок.
По дороге шла группа японцев. У каждого за поясом по две сабли.
– Дайкан Эгава явился! – доложил вахтенный офицер, входя в дом.
Путятин, Лесовский, Шиллинг и Пещуров поднялись.
– Японское правительство берет на себя все заботы по устройству и снабжению русских на время пребывания в Японии, – говорил Эгава Тародзаэмон, сидя в доме, отведенном для адмирала.
Адмирал сказал, что чуть свет был с офицерами на берегу. Баркас ходит на леере. Волнение стихло. Фрегат стоит, как и вчера. Все грузы, поднятые на палубу, видны. Они в целости и сохранности.
– Мы бы хотели просить вас помочь нам отбуксировать фрегат в бухту Хэда, – сказал Евфимий Васильевич.
– Да, это вполне возможно. Я сейчас разошлю гонцов с тем, чтобы из всех рыбацких деревень сегодня же были присланы лодки с людьми. Завтра утром мы можем начать буксировку фрегата в гавань Хэда.
Взошло солнце над горами. В утреннем воздухе послышались крики офицеров. Матросы с ружьями взводами строились на лугу, в сосняке и на широкой отмели. Казалось, всюду их отряды и русских войск стало гораздо больше.
– Бегом арш! – слышалась команда на улице.
Мимо дома, где шли переговоры, хлынула черная рота матросов, вооруженных ружьями. По команде рота рассыпалась в цепь, и по команде же на бегу весь ряд залег.
– Встать! – скомандовал старший офицер Мусин-Пушкин. – В ряды стройсь! Смир-но!
Назначенные на разгрузку проходили группами к берегу. Они должны идти на японских лодках и шлюпках на "Диану".
Старик японец раскачивал веревкой полуразрушенный землетрясением дом. Потом потянул его за торчавшую доску с такой силой, что весь дом дрогнул. Хозяин вырвал доску из столба пыли, бросил на землю, и дом упал.
– Что ты делаешь? – спросил его Сизов.
Японец махнул рукой с таким видом, что теперь жалеть нечего. Сизов уже знал, что вся эта деревня в три дома. В одном уцелевшем доме, побогаче, жили офицеры. В другом, который японцы на глазах всех так отделали и обклеили, что он из развалины превратился в новенький, как игрушечная беседка, поселился Евфимий Васильевич. Хозяева этих домов сложили себе будки на огородах. Третий дом бедный хозяин-старик сейчас свалил. Рядом стоит шалаш. Живет в нем вся семья. Там японка Фуми.
На равнине, за соснами, ударили барабаны, и усатые матросы замаршировали устрашающе грозно.
Отец Хэйбэя чинил сеть, его соседи, муж и жена, спросили, что это делают русские такое страшное, ходят все вместе, вскидывают оружие все враз, потом идут обратно и сразу все ложатся.
И отец и сын назначены на завтра ехать и тянуть черный корабль. Так велел дайкан. Хэйбэй исправлял свою лодку, которую вчера под парусом пригнали из бухты Иноура.
– Хэйбэй завтра пойдет на большой фунэ со смешанной командой, а я на своей лодке, – сказал старик, – но он ее починит и приготовит.
Старик оставил челнок, которым надвязывал сеть, и стал смотреть на необычную ходьбу матросов. Как это понять? Они другой народ, все у них по-другому. Они, например, не понимают того, чему нас учат с детства.
– Это, наверное, они танцуют! – сказал старик.
– Такие страшные танцы?
– Да, я всегда знал, что у каждого народа свои танцы. Их танцы нам могут казаться непонятными!
Перед строем моряков появился старший офицер. Он что-то говорил, а потом матросы разошлись отдыхать.
К соседу Хэйбэя на огород подошел матрос.
– Дай свеклы…
Японец дал Соловьеву свеклу. Тот ее тут же стал грызть. Сбежались матросы, и каждый тянул руку к крестьянину. Японец дал еще несколько свекол. Матросов становилось все больше и больше. Многие лезли в огород, садились на корточки, рвали свеклу, хватали грязную, совали в рот, драли за зелень из грядок. Все топтали.
– Я вас всех перепорю, подлецов! – подбегая, кричал Мусин-Пушкин.
С разбега он стал раздавать оплеухи. Чуть было не смазал по роже и самого японца.
Елкин перепрыгнул через низкий черный борт на палубу, не касаясь утонувших в дышавшем море тросов штормтрапа. Палуба чуть возвышается над водой. Матросы гурьбой полезли на фрегат.
Брошенный людьми, он походил сейчас на плавучее складское помещение, приготовленные бочки и ящики, вытащенные из трюмов, рядами выстроились на палубе. Всюду много разломанных ящиков, разорванных и брошенных мешков. Мука в них превратилась в кисель. Офицерские каюты полузатоплены.
Можайский охал и вздыхал, видя свои размокшие рисунки и акварели, в рамках и без рамок, плавающими среди разного хлама.
– Слава Богу! – воскликнул он, вынося на палубу узкий ящик.
– Дагерротип цел? – спросил его Сибирцев.
– И пластины целы!
Елкин прятал за пазуху какие-то книги. Матросы развязали несколько ящиков. Забирали одежду, одеяла.
Адмирал приказал остальные тяжести не сгружать. Погода установилась, и, как говорят японцы, теперь надолго. Завтра "Диана" пойдет в гавань Хэда на буксире гребных судов. Фрегат, как полагал Путятин, теперь не утонет. Его держали огромные опустевшие цистерны для пресной воды.
Пляшущий на волне баркас ударялся время от времени в плетеный кранец, похожий на громадную бутыль в соломенной оправе. Море совсем успокаивалось. Столбом подымалась в чистое небо Фудзияма. Сегодня, кажется, на ней снега больше, словно надела на себя горностаевый жакет.
К борту "Дианы" подошла громадная джонка со смешанной командой из матросов и японцев. Лейтенант Энквист в клеенчатом плаще стоял на корме рядом с рулевым в большой плоской шляпе.
На борт джонки перешел адмирал.
– С прибытием, господа! – Он пожал руки офицеров и поблагодарил весь экипаж.
Денщик забрал вещи адмирала, приготовленные еще вчера и чудом уцелевшие.
На борту, за сосняками, у избы, в которой ночевали офицеры, плотники убирали рухнувшую лестницу на чердак. У коновязи стояли солдаты и привязаны были холеные пони с лакированными седлами.
Под навесом, на матах, открылось совещание у адмирала с чиновниками. Японцы, в темно-серых халатах, с черными прическами, сидели неподвижные, как бы создавая живописные группы.
Перед ними, клоня голову к циновке и повернув лицо вверх, как бы подглядывая или озираясь, стоял на четвереньках Татноскэ.
Путятин сидел в привезенном с фрегата кресле. Рядом на чурбанах устроились Константин Николаевич и Шиллинг.
Татноскэ подполз к ним и стал переводить.
– Правительство примет все меры для отбуксирования "Дианы" в порт Хэда для исправления. Судно еще хорошо держится и дойдет… Люди из деревень и лодки уже прибывают.
– Хорошо! Завтра начнем с восходом солнца, благодарим вас за содействие! – ответил Путятин. – Мы команду можем отправить пешком по берегу, чтобы не создавать вам лишних хлопот.
– Нет, это невозможно! – любезно ответил Эгава.
Путятин пытался убедить дайкана, что в пешем переходе по берегу нет ничего опасного. Но Эгава упорно стоял на своем, уверяя, что дорога очень неудобна и что перевезти экипаж на лодках для японцев не составляет никакой трудности.
– Морем до Хэда очень близко. А по суше идти очень далеко, надо обходить глубокий залив между материком и полуостровом Идзу.
Но у дайкана были неприятности, о которых русские ничего не знали. Князь Мито требовал от правительства разрешения напасть на русских. Русские недовольны, зачем Эгава встретил их с войском. Ему нужно, конечно, войско, но не против русских. Он только сделал вид, что собрал силу, опасаясь эбису. Но на самом деле это не так. Сегодня шпионы дайкана заметили бродячих рыцарей, подосланных сюда. Эгава был прав! Наблюдающие люди посланы все изучить и выяснить!
Князь Мито прислал шпионов? Ему надо доказать свою приверженность старине? Конечно, он открыто заявляет, что хочет перерезать всех шестьсот иноземцев. Значит, шпионы посланы, чтобы узнать, где и сколько у них оружия. Но за ними люди Эгава следят усиленно.
Но была и еще одна причина. О ней Эгава не мог сказать сам.
После заседания Хори признался Шиллингу, как бы по-дружески и по секрету:
– Вот здесь, за соснами, проходит дорога. Знаете, это какая дорога? Токайдо! Между двух столиц. Если идти пешком в Хэда, то надо идти по Токайдо. А никогда в истории Японии по ней еще не дозволялось проходить иностранцам.
Шиллинг передал все адмиралу.
– Да, мне Глухарев уже сказал, что здесь идет хорошая дорога… – ответил Путятин.
– Тут, оказывается, идет запретная таинственная Токайдо. По ней идти в Хэда. Поэтому японцы не хотят, чтобы мы шли берегом, – рассказывал Пещуров в кают-компании, как назвали офицерскую избу.
– Неужели по Токайдо? Идемте, господа! Непременно идемте! – воодушевился Можайский.
Шиллинг тихо сидел на циновке, поджав ноги, как японец. Хори отдал ему по дороге из Атами копию договора, переписанную очень мелко, и попросил, переписав, вернуть обратно. Он предложил лейтенанту свою отличную лупу, чтобы все разобрать.
– Лупу не надо, у нас есть свои, не хуже американских, – ответил Шиллинг.
Он списал договор на судне и возвратил бумаги переводчику. С тех пор доверие их друг к другу вполне укрепилось. Чуробэ получил в подарок золотые часы с бриллиантами в один день с разными подарками, которые получили другие послы.
Вечером Лесовский приказал выстроить экипаж поротно на берегу.
– Соловьев! – вызвал Лесовский. – Шаг вперед! Что было со свеклой? Что у тебя получилось со свеклой? – Лесовский с размаху дал громкую затрещину матросу. – По морде мало тебя бить, дурака! Каково нам слышать, как губернатор сказал сегодня, что русские офицеры умней американских, а русские матросы глупей американских матросов… Я тебя знаю, подлеца! Всех вас знаю! Морды – одна глупей другой! Дубина стоеросовая! Ну, говори, зачем лез в огород?
– По глупости… то есть по оплошности…
– За это военный суд! Расстрел! Это – грабеж! Сволочь ты эдакая, растудыть твою в свеклу… Не за свеклу расстрел, нет! За пятно на мундире! Где мы? В чужой стране, а вы кинулись на свеклу и жрали ее немытой. Это мародерство… Хотя бы вымыли! Срам, грязные свиньи! Анфилов! Шаг вперед… – Послышалась новая затрещина.
– Американцы сытые, Степан Степанович, – после того, как всех распустили, сказал капитану Сизов.
Лесовский глянул на него в упор.
"Русские хорошо ведут себя, – писал Эгава в этот вечер в очередном письме в Эдо, – бьют больно своих флотских солдат, если те нарушают дисциплину и порядок…"
– Евфимий Васильевич! – заглянул в дверь адмиральского особняка поручик Елкин. Он отличился сегодня на разгрузке, действовал не хуже любого матроса, и адмирал заметил, каким он козырем явился.
– Что вам, лейтенант?
– Дозвольте нам, мне, Сибирцеву и Можайскому, попеть. Гитару мы исправили.