Путятин полагал, что даже духовному пению должно быть свое время, но что поделаешь, придется потерпеть. Чего только не придумают! Мучеником считал себя адмирал, терпя во всех плаваниях нескончаемые капризы своих офицеров. И каждого приходилось поблажать как малого, только бы дитя не плакало. Мало что японцы покоя не дают, своим неймется.
Сибирцев с гитарой высунулся из-за двери. Лицо его в свете очага выражало тревогу и вытянулось. Видно, он до этого не хотел показываться, но не вытерпел.
– Господа, а вы с фонарями ходите в темноте? – спросил адмирал. – Помните мое приказание! Ходить только с фонарями, в противном случае вас могут схватить как преступников.
На самодельном столе у Евфимия Васильевича какие-то книги и чертежи. Напротив, прихлебывая чаек, сидит Карандашов. Книги Елкин рассмотрел, это знакомые шканечные журнальчики. Тот самый "Морской сборник" тоже лежит тут. Адмирал с Карандашовым что-то записывали и высчитывали.
– Только с фонарями ходим…
– Да не всем хватает фонарей, – отчеканил Елкин.
– И так японцы весь хлам исправили, – сказал Сибирцев. – Можайский им свои стеклянные пластины на фонари отдал. Но не хватает фонарей.
– А вы ходите?
– Да тут близко, от дома до дома!
– Ну что вы, что вы, господа! – быстрым движением руки ероша волосы и как бы намереваясь вырвать их, вскричал адмирал. – С вами, как с малыми детьми, господа! Я приказываю…
– Все в точности… исполняем согласно вашему приказанию, Евфимий Васильевич. Вот фонарь! – быстро достал Елкин из-за порога поданный ему кем-то шар с горящей свечой.
Колокольцов зажег свечку в своем фонаре, и три офицера с двумя светящими фонарями и с гитарой вытянулись, как бы ровняя ряд.
– Да вы что? – рассердился Путятин. Вся досада, накопленная против японцев, чуть не прорвалась. Но он спохватился, что крик услышит самурайская стража.
– Ваше превосходительство, мы идем спать. Петь не будем…
– Как это не будете? – Путятин махнул рукой и сказал примирительно: – Идите и пойте себе на здоровье. Да не горланьте громко, вы не у "Яра", не перепугайте жителей…
Адмирал чихнул:
– Ноги, ноги, господа, у людей сухи чтобы были!
Выставив фонари перед крыльцом кают-компании, офицеры уселись на ступеньки, и Елкин взял первые аккорды.
– "Как я любил тебя, дорогая моя…" – печально затянул Сибирцев.
– "Как страдал о тебе", – подхватил Можайский.
В кромешной тьме, в стороне от матросских костров замелькали фонари. Кто-то подошел к капитану.
– Степан Степанович, вторая рота просит позволения песни попеть…
– "Ах вы, сени, мои сени…" – запел вскоре где-то солдатский тенорок между кострами у голубых набегавших электрических волн.
Сегодня море кипело в огне у берега.
– "Сени новые мои…"
Кто-то защелкал на ложках. Васька Букреев, заложив ладонь на затылок, пустился в пляс.
Хэйбэй подошел с фонарем к солдатам. Он долго смотрел и слушал. С десяток матросов выхаживали вприсядку под свист, взвизги и дружное пение сотен товарищей. Видно, как во тьме потянулись к поющим цепи фонарей. Какой-то японец вдруг подскочил к матросам, хлопнул себя по пяткам и воскликнул:
– Сени – се-ни…
– Быстро же они схватывают!
Начался общий хохот, японца стали обнимать, все, у кого еще был табак, угощали его.
Подняв фонарь, японец исчез. Кое-где тянулись гуськом фонари, это полями шли по тропкам люди, чтобы не топтать посевы. Стража не пропускала их к поющим и лупившим в ложки дробь; фонари лениво стали расползаться и поплелись обратно, заполняя огоньками все холмы и поля.
Хэйбэй сам любил петь, но до сих пор не слыхал ничего подобного. Ему казалось, что он всегда ожидал, что можно именно так спеть, вот так громко, дружно, весело. Хотелось бы петь самому тоже.
Но вдруг заиграла труба, и весь русский лагерь смолк. Фонари русских офицеров один за другим исчезали в отстроенном доме, словно их глотало там чудовище. Остались только светящиеся точки у часовых. Волна рушилась время от времени и загоралась белым светом с прозеленью. Отблеск белизны мелькнул где-то наверху, видно, что погода завтра будет хорошая. Снега сверкнули на вершине горы Фудзи. Завтра предстояла тяжелая работа.
Хэйбэй пришел домой.
– Пуу-тиа-тин? Он не китаец? – спросил старик отец.
– Нет, Путятин – оросия человек.
Отец Хэйбэя ходил сегодня смотреть на Путятина, чтобы потом записать впечатления в своей "Исторической книге Трех Домов", которую сочинял вот уже сорок лет. Деревня эта всегда называлась "Три Дома", хотя раньше домов было больше. Семья живет тут четыреста лет.
– Пуу-тиа-тин, – шептал старик.
"Оросия был высок и лицом красен, как петушиный гребень", – записал он.
– Дайкан назначил соседа, – рассказывал сын, – руководить десятком лодок. Кроме того, на каждой большой лодке будет посажено по полицейскому, чтобы следить за рыбаками. Кроме того, деревенские старосты, старосты рыбаков и артельные старосты плотников тоже вызваны. Все будут отвечать друг за друга и за своих работников.
* * *
Еще во время пляски Сизов сказал потихоньку товарищу:
– Я сейчас уйду!
Усатый Терентьев подмигнул. Сизов вышел из плотного, круга поющих матросов и поднялся к берегу. Через сосны стало видно черный прибой в огнях, ночное небо в слабом лунном свете и черный остов "Дианы".
Маленькая Фуми вышла из-за ствола с таинственно горящим взором, как черная волна. Петр тронул ее руки, они такие же грубые и заскорузлые, как и у него, но маленькие. Петруха взял ее ладони в свои и стал ей шептать.
Она слов не понимала, но отвечала серьезно и отрывисто. Он обнял ее, и они тихо ушли в сосны. От нее пахло чем-то, как дорогими духами. Она сладко застонала, почувствовав необычайную для нее тяжесть его огромного тела, она, выгибаясь, тянулась, чтобы еще крепче, до рези, прижать его к своей маленькой груди.
Залихватская песня с посвистом становилась все тише и тише. Вскоре проиграла труба горниста, и лагерь стих. Луна, выйдя из-за облака, катилась за соснами и, как бы далеко они ни отходили, все стояла над морем прямо напротив, едва остановились. Петр взял девушку за плечи. Он притянул ее и целовал ее щеки. Тронул губами ее губы. Он почувствовал, что она слаба, ее бедра опустились и прильнули. Она обняла его…
Через некоторое время Петруха приподнялся. Она держала его за руку. Ему что-то почудилось. Тени мелькнули, кто-то бежал по лесу. Она хотела вскочить, он остерег ее, чуть тронув, и она поняла его и припала ничком с ним рядом.
Из кустарников, пригибаясь к земле, бежал согнувшийся человек. Петруха ощупал нож за голенищем сапога. За бегущим мчались еще двое. Раздались удары сабли о саблю. Там дрались. Из леса появилось еще несколько таких же согбенных фигур с обнаженными саблями, сверкавшими при свете луны. Они мчались быстро и бесшумно. Раздался глухой хряск, как на бойне, когда бьют быка, и тот, кто был впереди, еще пробежал несколько шагов и лег под ноги набежавшей толпе. Там стеснились, неизвестно, резали они друг друга или кого-то добивали. Потом все вместе убежали, что-то волоча, и на земле ничего не осталось.
Японка лежала ни жива ни мертва. Петруха, которого вся эта чертовщина озаботила, хотел подняться, но она цепко схватила его за рубаху и злыми рывками потребовала сейчас же лечь.
Сизов возвратился поздно. Когда ушла Фуми, от ее дома подошла собака, посмотрела на Сизова. Петруха шел во тьме без фонаря. "Кто-то на часах?" – подумал он. Стоял товарищ. Сизов подошел.
– Иди, иди! Ты не первый сегодня, – сказал часовой. – Одного еще нет до сих пор.
– Неужто!
– Унтерцер Тарасов вон пьет сидит сакэ с японцем. Да еще говорили бы тихо.
Петр беззвучно полез в палатку. Потом он одумался, вышел и рассказал часовому обо всем, что видел.
– Да, у них какое-то беспокойство. Все время шевелятся и не спят, – отвечал матрос.
– Ты поди к дежурному офицеру, – сказал из-под палатки унтер-офицер. – Погоди, я сейчас встану и скажу, что посылал тебя. И фонарь возьми… Твой фарт, что у них промеж себя что-то не ладится, иначе бы они тебя выследили.
Глава 22
ФУДЗИ-САН
– Это – сокровище, – сняв шляпу и показывая на черный остов "Дианы", объяснял толпе младших чиновников сам дайкан, – его надо обязательно спасти.
Хэйбэй не только моряк. Он плотник, он знает, как строятся суда. Он и лоцман.
Только что по приказанию Уэкава, который прислан чиновниками бакуфу в помощь Эгава, секли лозами жителя соседней деревни за то, что не явился вовремя. Исполосовали всю спину, а потом плевали на ранки и втирали слюну, чтобы скорей зажило. Теперь этот рыбак сидит в лодке прямо, как на празднике, и не шевелится. От работы он не освобожден. Так обучается трудолюбию. Деничиро считается у Кавадзи самым распорядительным чиновником. Он ретивый помощник Мурагаки, ездил с ним на Сахалин и там тоже распоряжался хорошо.
Море стихло совершенно. Сто рыбацких лодок подошли к "Диане". Деничиро кричал, стоя в самой гуще флотилии на высокой корме рыболовного суденышка, а лодки строились рядами.
Хэйбэй стоял на руле большой джонки. Он подошел к самому борту полузатопленного загадочного корабля. Его окна наполовину в воде, борт черен. Хэйбэй осмотрел трап, борт. Он потрогал обшивку и поскреб ногтем. Чистая медь! Настоящее сокровище! Он знал медь лишь в монетах, которых немного доставалось и ему, и его отцу. А тут целый корабль из драгоценной меди! Фрегат сидел на мели, и крепко сидел.
Путятин, тронув плечо Хэйбэя, ступил на борт фрегата, и за ним туда поднялись все русские.
– Команда, кажется, лазала здесь вчера без всякого присмотра, – заметил Шиллинг.
– Может, и японцы побывали, – предположил Можайский.
– Да, господа, опять кто-то был. Я думал, что вчера мне это только показалось.
– Это матросы, свои же лазали, – ответил адмиралу Степан Степанович.
– Как и зачем они сюда попали, когда ни одна из шлюпок вечером не ходила? – недоумевал Евфимий Васильевич.
– Зачем? Грабить! Затем и побывали. А попали сюда с японцами и на японских лодках. Наши с японцами два сапога пара, одинаковые грабители. Надо пороть, пороть, чтобы шкура слезла. Они уж тут себе любовниц завели!
– Не может быть!
– Все может быть… И Эгава наверняка знает, но не станет трогать никого. Мне кажется, что сюда прислан чиновник с головой! Он сегодня порол своих за опоздание на работу. И дайкан Эгава зря лупить не будет!
– Но ведь если были случаи с женщинами, так это безобразие! Да и как можно… кругом часовые, их и наши!
– Все можно! Уже спелись, у них с японцами круговая порука!
– Что же делать?
"Наказывать можно, если попадется. А не попадется, и нечего беспокоиться! Надо брать хороший пример с дайкана!" – подумал Лесовский.
На палубе рядами еще стояли ящики с грузами, но тут же валялись разбитые бочки и ящики, банки и пустые бутылки.
Двое матросов надели водолазные костюмы. Они показались Хэйбэю масками для сабельного боя, с латами и шлемами. Матросы исчезали под водой. Закрутились и застучали лебедки, подтягивая концы отданных якорей. Дрогнул фрегат, на миг показалось, что он ожил.
Сибирцев вместе с матросами выпускал канат от якоря, лежавшего на дне моря, через клюз, а потом через борт перегнали его обратно на палубу, прикрепили к буйку. Буйки с канатами грузно плюхнулись в спокойное море. Теперь "Диана" без якорей. Буйки показывают места, где в сохранности на дне моря лежат оба якоря.
– Канаты выпущены, якоря закреплены! – доложил Сибирцев.
Водолаз Синичкин, с откинутым шлемом и с красным лицом, стал докладывать адмиралу и капитану, что пластыри держатся, но есть новые пробоины. Капитан велел концы, которыми пластыри прикреплены, вытянуть потуже…
– Подавайте буксир! – приказал адмирал, когда матросы закончили работу.
Через клюз подали на японскую лодку и стали травить толстый канат.
– Э-эй! – заорали на большом суденышке, и вся сотня лодок задвигалась.
Японцы передавали канат друг другу, и вскоре вся флотилия, как огромная упряжка, подвязалась к буксиру гигантской елочкой с обеих сторон.
– Прикажете собрать и сложить на юте все оставшееся оружие? – спросил капитан.
– Обязательно! Сейчас же…
Лесовский отдал приказание. Матросы рассыпались по фрегату. Доставали из полузатопленных кают офицерское оружие, бросали на ют мокрые палаши, пистолеты, штыки. Собралась целая груда.
Путятин оглядел море, взглянул на Фудзи и вздохнул.
Море на редкость спокойно, и погода благоприятствует. Легкий попутный ветер.
– Пойдем на веслах до Хэда, – сказал он.
Божественно и благородно возвышается Фудзи в розовом снегу с голубизной склонов и с черной зеленью хвойных лесов, сбежавших с ее подножия на побережье к полям и апельсиновым садам у Токайдо. "Может быть, все обойдется благополучно и спасем наш корабль?!"
Тысяча весел усердно заработала по всему морю, пытаясь оттащить нос "Дианы". Но фрегат не шел. Лесовский велел тянуть в другую сторону. Он отдал рупор переводчику, и вся масса японцев вдруг расхохоталась, слыша, как эта западная труба доносит к ним на море японские выражения. Татноскэ надулся, как истинный трубач, и хрипло и зло повторял приказания, пока лодки переходили. Потянули нос направо.
Буксир подтянулся, миг еще "Диана" упиралась, словно приросла ко дну. Закричали десятники и чиновники, расставленные дайканом Эгава. Рыбаки на лодках сильней налегли на весла, их крики покатились по рядам лодок. Фрегат вдруг зашуршал и пополз по мели, закачался. Весь караван тронулся. Переводчик закричал в рупор. Нос "Дианы" стал заворачиваться. Еще заскрежетало под обломанным килем.
– Снялись с мели!
– Сошли… Стянулись, – облегченно вздохнул Лесовский. Он вспотел.
Водолаз пристегнул шлем и по веревочной лестнице, шаг за шагом, опять полез на глазах у Хэйбэя, как в подводную палату. Видит он сказочную подводную жизнь? Водолаз скоро поднялся и что-то докладывал Путятину и сенсе Лесовскому. Суетились матросы, таскали какие-то полотнища, продергивали веревки под судно, куда спустился второй водолаз. Путятин торопил их.
– Степан Степанович, – обратился адмирал к капитану, когда все оставили "Диану" и перешли на джонку, – прикажите-ка забрать сюда все оружие, которое мы оставили на фрегате.
– Да, на джонке места много! – согласился Лесовский. – И лучше иметь при себе. Мало ли что может случиться!
Матросы с лейтенантом Шиллингом кинулись наверх и стали подавать оружие с палубы фрегата.
На этот раз Шиллинг сошел последним. Вдруг он вскочил к рубке, отвязал судовой колокол и сам принес его на джонку.
– Благодарю вас! – сказал ему адмирал.
Несмотря на крушение, гибель пороха и запасов продовольствия, у всех, как замечал Евфимий Васильевич, чувствовался подъем сил. Климат, верно, целительный. Тут не было до дури изнуряющей жары тропиков и не было этих жгучих ветров, убийственных холодов, мороси, как на берегах амурского лимана. Он еще вчера заметил, что все как-то бодрей обычного, словно рады, что корабль утонул, запросто ступили на землю. Да и японцы, кажется, рады! Как они хохотали вчера и сегодня!
Алексей Николаевич оглушен неожиданностями и переполнен впечатлениями. В душе он словно еще чего-то ждет, еще более увлекательного. Из-за этого кораблекрушения открылась и недоступная земля, и замкнутый народ. Даже адмирал наш переменился. Теперь есть у нас хоть настоящие сведения о Японии.
"Народ, только что переживший землетрясение! – думал Алексей Николаевич. – Тащили все, что могли, для моряков, как погорельцам. Снимали с себя халаты…"
На джонке хлопотал японец-повар. На столиках подал в каюту чай, суп, рис и креветки.
– Сколько времени, как идем? – спросил адмирал, выходя после обеда наверх.
– Идем два часа, – отвечал Сибирцев.
– А Фудзи, кажется, все такая же! – заметил адмирал.
Он повернулся лицом к вулкану. Небо было совершенно голубым, но на вершине Фудзи появилась белая полоска. Она бухла. Вершину стали быстро обкладывать облака, словно Фудзи натягивала тучную стяженную шапку.
Путятин поднял руку в том направлении и хотел что-то сказать, но раздумал. Глаза его задернулись обычной мутью.
– Коса-о кабурева-а амэкадзэ, – закричал кто-то из рыбаков, заметив, что Путятин смотрит на Фудзи.
Рулевой на ближайшей лодке схватил огромный нож и перерубил свою веревку, за которую прикреплен был к буксиру.
Переводчик что-то закричал лодочникам.
– Что они делают? – спросил Лесовский, взбегая на высокую корму.
На всех лодках рубили канаты. Вокруг подымались паруса, все побелело, подул ветер, и флотилия стала рассеиваться по морю.
Лесовский кричал в рупор, но никто не слушал, он затопал ногами, в бешенстве сжав кулаки.
– "Диана" не идет… Что случилось, Татноскэ? – спросил Путятин.
Шиллинг перевел вопрос адмирала. Толстый переводчик втягивал в себя воздух.
– Что? – громко спросил адмирал по-голландски. – Что случилось, я вас спрашиваю! Отвечайте!
Татноскэ, дрожа от страха, деланно или на самом деле, показывал на Фудзи и что-то говорил Шиллингу.
– Что он мелет? – спросил Лесовский.
Гребцы на парусных лодках быстро мчались мимо бортов и что-то кричали. Японцы в лодке Путятина неподвижно сидели, глядя на него и как бы ожидая распоряжений.
– Пу-тя-тин… Пу-тя-тин… – кричали в лодках и показывали на Фудзи.
Хэйбэй отдал руль адмиралу, вскочил и, потянув веревку, стал подымать парус. В помощь ему кинулись матросы.
Налетел сильнейший порыв ветра, какие бывают лишь на море, и, заполоскав, наполнил парус.
– Шквал идет! – закричал Можайский.
Небо быстро закрывалось низкими тучами. Волны вдруг поднялись и, как белые звери, стали прыгать на "Диану".
– И-но-ура… И-но-ура… – кричали лодочники.
Татноскэ объяснил наконец, что лодочники увидели приближение шквала, надо убегать в бухту Иноура.
Первые удары шквала еще не могли поднять волн, они рябили море, словно набрасывая на него железную сетку, и рвали с первых гребней лохматые клочья. Только около "Дианы" шел бой морских чудовищ.
Но вот замела сплошная водяная метель и стала все закрывать. Сквозь нее послышался рокот раската первого вырвавшегося из океана вала.
На время стихло, опали вихри, открылась "Диана", и видно стало, как волны хлещут теперь, ходят по ее палубе. Пошел ливень, и снова все закрылось.
Хэйбэй обеими руками чесал голову, как бы желая прийти в себя от ужаса. Он принял руль из рук адмирала. Он знал, куда править, а Путятин не знал здесь моря.
Вот огромный вал покрыл "Диану". Она исчезла и снова появилась. Она стала еще выше, подымаясь из воды. Путятин видел, что ее кренило и больше ей уже не подняться. Одна за другой упали мачты. Адмирал сам переложил руль, рискуя попасть под волну. Он желал видеть гибель своего судна… Но "Диана" выправилась и снова захлебнулась в волне, закрывшей ее, вверх пошел левый борт, мачты легли в пену моря, и вдруг корабль грузно повалился, как купающийся кит. Казалось, слышен гул и плеск. Фрегат перевернулся, уже виден не борт, а полуоторванный киль, пластыри, и теперь уж волны накрывали его плотно.