– Поворачивайте назад, не то я продырявлю вашего сержанта!
– Спокойно, ребята, – обернулся к ним и Марстон. – Я все улажу сам. – Теперь он уже вполне владел собой. Сел, пригладил усы, сказал с усмешкой: – Плесни-ка мне, Якоб, в стаканчик. Горло дерет от этой жарищи… Верните мою игрушку, Коуперс. Обещаю не вынимать ее больше из кобуры. Не хочу портить настроение Мору. А с вами мы когда-нибудь встретимся, тогда – уж не обессудьте – поквитаемся. – Марстон огладил кисть руки, вывернутой Петром. – Вас я тоже запомню, мистер русский… Эй, ребята, седлайте лошадей!
4
Мангваэло, сидя на корточках, неотрывно наблюдал за Петром. Он ждал, когда Питер, отчаявшись, наконец сдастся. Еще несколько негров сидели тут же и посмеивались тихонько, ожидая, чем все это кончится.
Петр не сдавался. Уже давно бился он над двумя кусками дерева, пытаясь добыть из них огонь. Устали и горели руки, хотелось пить, но Петр упрямо вращал между ладонями нетолстую сухую палку, упертую в обрубок ствола.
Он сам попросил Мангваэло показать ему, как добыть огонь из дерева.
– Брось, Питер, – сказал Ян. – Я раза два пытался сделать это, ничего не получается. Тут необходима выдержка неандертальца. И нужны особое умение, сноровка. Поверь, только руки себе попортишь.
Однако Петр не отступал. Ян постоял возле него минут пятнадцать и ушел. Разошлось и большинство негров, столпившихся было возле "добывателя огня", остались только самые любопытные и насмешливые.
Лишь один из чернокожих не улыбался – Каамо. Не сводя глаз с друга, он, сам того не замечая, повторял его движения, – парню очень хотелось, чтобы его Питер добыл огонь.
Прошло полчаса, еще полчаса…
Ян издали окликнул:
– Питер, готовить бинты для рук?
Петр вытер пот с лица о плечо и, весь сжимаясь от боли в ладонях, еще быстрее завертел палку.
– Ну, упрям! – покачал головой Коуперс.
Вдруг Каамо взвизгнул и тонким, срывающимся голосом закричал:
– Огонь! Сейчас будет огонь.
Дерево дымилось и тлело. Петр схватил заготовленный заранее пучок сухой травы, торопливо прижал его к раскаленной древесине и начал изо всех сил дуть. Вспрыгнул язычок пламени, трава затрещала, вспыхнула, и негры вскочили и дружно закричали.
Мангваэло одобрительно поцокал и сказал:
– Терпеливый человек.
Подбежал Ян:
– Молодчина! Ну-ка, покажи ладони… Ого! Пузыри пошли. Смочим виски?
– Не надо виски, – сказал Мангваэло и юркнул в кусты.
Через минуту он вернулся с охапкой каких-то листьев и проворно начал натирать ими руки Петра. Ладони саднило и жгло. Жгло так, будто их лизал только что добытый огонь.
– Терпи, Питер, – приговаривал негр, – ты терпеливый человек, ты сильный человек…
На следующее утро боль отошла, ладони выглядели нормально, только побурели от травы. Рабочие посматривали на Петра с плутоватыми дружескими усмешечками и все его приказания выполняли с особой быстротой и лихостью.
– Ты здорово вырос в их глазах, – сказал Ян.
Пробы золота были почти прежними. Доли две на пуд, Петр переводил на килограммы – получался лишь золотник с четвертью на тонну. Нет, толку от этого не будет, никакого смысла в добыче. Но на что рассчитывает Мор? Разве ему не ясно, что Петр не станет обманывать Бозе? Может быть, надеется подкупить? Мора устраивает лишь один вариант – чтобы Ковалев подтвердил выгодность разработок на Олифант-ривер. Хотя нет, есть и второй вариант: чтобы Ковалев… вообще ничего не подтверждал, ничего не говорил. Никогда.
От этой мысли знобливый холодок охватывал сердце. Надо было что-то делать. Не ждать же пули или стрелы из-за любого дерева. Надо было перехитрить этого мерзавца. Но как? И Петр придумал…
Якоб Мор, поужинав, полулежал на циновке возле одного из фургонов, подвалив под голову седло. Он размышлял о чем-то своем, изредка прикладываясь к бутылке.
Солнце скатывалось за лес. Светлые снизу листья смоковницы над Мором на фоне неба казались черными. Глухо урчала недалекая река. Тревожно, с металлическим звоном прокричала где-то ржанка. Чуть в стороне пронеслась стая розовых фламинго – в лучах солнца полыхнула алым.
Подошел и присел рядом Ковалев.
– Хотите стаканчик?
– Спасибо, в такую жару лучше всего вода.
– Как пробы?
– Прежние. Дело дрянь.
Мор помолчал. Потом пошел напрямик:
– Послушайте, Питер… Оба мы с вами служащие Бозе. Старик изрядно раскошелился на эту экспедицию. Ему будет очень досадно, если она ничего не даст. Такой опытный мастер, как Кофальоф, не сумел найти золото! Плохо, очень плохо. Я думаю, мы сделаем правильно, если чуток завысим результаты разведки. Как вы считаете?
Петр поднял на него глаза.
– Я отправил Артуру Бозе подробнейший отчет об этих результатах.
– Как?!
– Очень просто. Сегодня утром Ян Коуперс повез мое письмо на почту в Стелпорт.
Мор сел. Глаза его блуждали. Бессильная ярость начинала колотить тело. Наверное, ему очень хотелось выхватить револьвер и всадить все пули в живот, прямо в живот Ковалева. Так ловко и хладнокровно провести его, Якоба Мора!..
– Кто вас просил об этом? – Тихий угрожающий голос англичанина сорвался почти на визг. – Какого черта вы тут с Коуперсом распоряжаетесь, как в своем хозяйстве?!
Петр бросил на него нарочито ленивый взгляд, сказал спокойно, чуть усмехаясь:
– Потише, мистер Мор, не стоит тратить нервы.
– Да вы понимаете, что вы наделали?!
– Вполне понимаю. Я выбил рудник Бозе из ваших рук.
Глаза Мора округлились, потом он прищурил их. Все ясно. Его игра разгадана. Теперь можно было говорить откровенно. Он сказал:
– Этого я никогда не прощу вам, Кофальоф. Я отомщу.
– Валяйте, – сказал Петр и встал.
На поляну въезжал на усталом коне Ян.
– Все в порядке, Питер! – крикнул он.
Мор бешено пнул бутылку.
Наутро он распорядился заканчивать в экспедиции все работы и поворачивать обратно.
ГРОЗЕ – БЫТЬ!
1
О тайных планах Мора Петр в своем письме ничего не сообщал. Это походило бы на грязную сплетню. Просто он рассказал о результатах поисков, привел цифры.
Бозе встретил их уже подготовленным к вести о неудаче. Он воспринял ее с философской рассудительностью.
– Что ж, в нашем деле без риска не обойтись. На этот раз я прогадал, но зато теперь буду знать, что на севере мне делать нечего.
Мор был напряжен: он не знал содержания письма Петра, посланного из Стелпорта, и ждал подвоха. На языке вертелись злые слова насчет того, что Ковалеву не надо было поручать разведку, – тогда все могло обернуться по-иному, но высказать их Мор не решался: это было опасно – задевать сейчас Петра, лучше выждать.
– Отдохните денька два, – разрешил Бозе, – потом за работу, надо наверстывать пустые расходы…
Петр спешил домой. Он знал, что Дмитрий с Каамо хлопочут там, готовя праздничный ужин, и невольная добрая улыбка лезла на лицо. Митя, Митя! Как он расцвел, как ухнул и сжал Петра своими лапищами, друг-дружок… Сегодня бы еще Яна пригласить, да только Ян далеко. Со своим неразлучным Мангваэло он проводил экспедицию до Миддельбурга, а оттуда направился на ферму своего брата. С ним ушел и Чака – бродить по бурским землям, учиться хитростям белых…
Петр вошел на кухню и обомлел: друзья его… лепили пельмени. Настоящие уральские пельмени! Обернув к Петру припудренное мукой лицо, Дмитрий широко ухмылялся: сам был рад, что придумал такой сюрприз.
– Перьмень! – бодро выговорил Каамо и, довольный, захохотал.
– Ах вы черти! – только и сказал Петр, глаза у него защипало.
Они уже опустили пельмени в кипящую воду, когда за окном мелькнуло яркое платье Изабеллы. Она влетела в дом разрумянившаяся, с веселым и лукавым блеском в глазах. Петр невольно залюбовался ею. Это была уже совсем не та девочка, почти подросток, какую они увидели впервые, придя на рудник, – юность расцвела и созрела.
– Знали бы вы, какой был шум! – воскликнула Белла. – О, это надо было послушать. Вы, Питер, зря ушли – лишились удовольствия посмотреть такое представление!
– С ним был разговор? – поинтересовался Дмитрий, и Петр не сразу сообразил, с кем это "с ним".
– Ага! – почти ликующе подтвердила Белла. – Он даже позеленел, когда отец сказал, что у нас уже все решено. Закричал: "Но ведь я рассчитывал, надеялся!" – "Зря надеялись, – говорит отец, – ни я, ни дочь обещания вам не давали. Вы просили руки – мы до сих пор молчали"… Я думала, он пристрелит и отца, и меня. Но он только покричал, потом выскочил. Хлопнул дверью – стены затряслись. Смехота!
– Mop? – догадался наконец Петр.
– Ну да! Вам Дик уже сказал, что мы с ним женимся? Дик и я.
– Нет, не говорил… Значит, у вас… Ах вы черти!
Петр улыбался. Это действительно здорово, такая у Дмитрия радость, и пара получится чудесная… Но в то же время что-то похожее на обиду шевельнулось в его сердце.
– Поздравляю, – сказал Петр и протянул им руку и жал их руки, а сам прислушивался к тому, что у него делается внутри.
Внутри что-то отрывалось, уходило, оставляя пустоту. Это была их дружба с Дмитрием. Конечно, никуда Митьша не денется, и дружба их не порвется совсем-то, только будет она уже не такой, как прежде. Было их двое на всем свете, а теперь…
– Ну, можно и к столу, – загудел Дмитрий. – Сейчас, Беленькая, ты узнаешь, что такое пельмени.
– Ой, какие смешные! А они вкусные, да? Ты научишь меня готовить их, Дик?
– Научу, научу… Открывай бутылку, Петр. Выпьем за все разом – за твое возвращение, и за русскую нашу еду, и за нашу свадьбу с Беленькой.
– Свадьба когда? – спросил Петр.
– Скоро. Помолвка у нас уже состоялась. – И добавил по-русски: – Только придется мне в их веру переходить. Гугенотом, брат, стану.
– На кой тебе это ляд? – грубовато сказал Петр.
– А не все равно?
Что ж, в этом была своя логика. Ни Петр, ни Дмитрий, хотя в детстве и таскали на шее крестики, бога никогда не почитали, ибо веры у них не было. Едва ли Дмитрий и разбирался в том, кто такие гугеноты, протестанты. Петр, кое-что читавший об этом, знал, что так еще в прошлые века прозвали последователей Жана Кальвина. Что они, борясь за реформу церкви, откололись от католиков, отказавшись от верховенства римского папы, от монашества, от почитания икон, от многих таинств и догматов католической церкви. Протестантская церковь по обрядам и организации была значительно проще, "демократичнее", вера – ревностней. Божий промысел, воля божья считалась у кальвинистов превыше всего, праздность они принимали за грех, а приобретательство выдавали за службу богу. Буры в большинстве своем были гугенотами.
Однако что до этого Дмитрию, которому вообще не нужна церковь – ни православная, ни протестантская, ни католическая!
– Хоть в магометане записывайся, – махнул рукой Петр.
– Вы что, какие-то секреты обсуждаете на своем русском? – вмешалась в разговор Изабелла.
Невинная и вполне естественная реплика эта отозвалась в Петре новой болью.
– Мить, – тихо сказал он, – а Россия-то… как же?
Дмитрий понял его.
– Не туманься, Петро, худого не думай. Говорили мы с ней об этом. Обживемся здесь, деньжат поднакопим – и обязательно в Россию. Согласная Изабелла, перечить не будет.
– Ох! – вздохнула Белла, непонятная речь наскучила ей. – Скорее бы мне узнать ваш язык! Наливайте же, остынет ваша еда!
– Извини, Беленькая. – Дмитрий повернулся к ней, осторожно и ласково положил руку на плечо. Под его ладонью оно казалось тоненьким и хрупким.
Нельзя сказать, что пельмени получились отличными, однако они очень понравились и Белле, и Каамо. А Петр и Дмитрий… Странное дело: какие-то кусочки мяса в вареном тесте, вроде ерунда – а сколько воспоминаний, цепочкой потянувших за собой другие, вызвало это нехитрое родное кушанье… Изредка отхлебывая вино из небольшой глиняной кружки, Петр ел медленно и задумчиво. Чуткая душа, Белла поняла его.
– Вы вспомнили родину, Питер?.. – Она помолчала. – Расскажите нам о поездке. Наверное, было интересно?
Ему расхотелось рассказывать. Он отвечал на вопросы скупо, односложно. Совсем не праздничным получался этот вечер.
На кухне кто-то кашлянул, зашаркали шаги. В проеме двери показалась тощая фигура Клааса Вейдена. На этот раз старик был выбрит, на плечах красовалась почти новая, еще не грязная куртка. Он был трезв и раскланялся церемонно.
Петр почему-то очень обрадовался ему. Старика усадили на почетное место, наперебой угощали пельменями, подливали вино. Он ел, молчал и улыбался. И вдруг Петру захотелось рассказать о поездке, и он стал рассказывать – подробно, с деталями – об охотничьих приключениях, о поисках золота, о стычке с Марстоном, о Коуперсе, Мангваэло и Чаке…
Уже поздно вечером Дмитрий отправился проводить Изабеллу. Петр тоже вышел из дома и присел на обрубок старого дуба, притащенный Дмитрием для каких-то поделок. Чуть шумело от хмеля в голове.
Темная женская фигура, неслышно ступая, приблизилась и опустилась рядом. По голосу Петр узнал Марту.
– Поздравляю вас с благополучным возвращением, масса Питер. (Он не видел, только чувствовал, что мулатка улыбается.) – Вы теперь останетесь совсем один, да? – Теплая ее ладонь легла на его руку.
– Почему же, Марта, один?
– О, я все понимаю… Не надо грустить, масса Питер. – Она тихонечко прижалась к нему.
– Ладно, Марта, – он тряхнул головой и улыбнулся, – не будем грустить!..
2
Все помыслы Дмитрия теперь были заняты свадьбой. После работы он, не мешкая ни минуты, спешил домой.
– Игрушку из дома сделаю, – повторял парень и все вечера напролет пилил, строгал, колотил, придумывая всяческие полезные и бесполезные хозяйственные приспособления и украшения. Помощь отвергал: ему хотелось, чтобы все было сделано только его руками.
Петру надо было подумать о жилье, хотя Дмитрий и предлагал жить по-прежнему в одном доме, только, может быть, соорудить пристройку.
– Нет, брат, мы с Каамо выстроим себе холостяцкую хибару и будем приглашать тебя с жинкой в гости, – усмехался Петр. – На пельмени.
Впрочем, он знал, что ничего они с Каамо не выстроят: не было у Петра той хозяйственной жилки и домовитости, которые отличали Дмитрия.
Все так же долгие часы Петр просиживал над книгами, а начитавшись почти до одурения, седлал коня, брал ружье и отправлялся в вельд. Каамо сопровождал его теперь тоже на коне. Петр приобрел для него пони – маленькую, но выносливую и быструю лошадку. Пони здесь были в большом почете.
Каамо становился Петру все ближе. Он быстро взрослел, Петр начинал гордиться своим воспитанником… Как-то вскоре после возвращения из экспедиции Каамо напомнил ему о разговоре на Олифант-ривер.
– Ты сказал тогда, что я буду мастером на руднике. Помнишь?
– Помню. И что?
– Это плохо, Питер. – И заговорил с жарким придыханием. – Я буду мастером, буду командовать, а негры будут меня слушать? Я один такой хороший, да? Другие негры плохие, да?
– Почему же плохие?
– А почему я один буду грамотный?
Вон оно что!.. Добрая, честная душа. Парень ищет истинной справедливости. Парню мало думать только о себе. Умница.
Петр так и сказал ему:
– Умница. Ты подсказал мне хорошую мысль.
– Я подсказал? Какую мысль я тебе подсказал?
Конечно же! Ей давно пора было появиться. Действительно, почему он учит грамоте одного только Каамо? Ведь когда еще Петерсон рассказал ему о воскресных школах в России… Почему бы не попытаться и здесь?..
На первое занятие он позвал лишь троих: Каамо, Секе и молодого мулата Самсона. Они расселись на кухне, за обеденным столом. Секе и Самсон чувствовали себя явно не в своей тарелке, Каамо сиял. Дмитрий отправился с Изабеллой в город – присмотреть для покупки кое-что из домашней утвари.
Петр волновался. Одно дело – непринужденно болтать с Каамо, гонять его по алфавиту и таблице умножения, рассказывать об истории Африки и слушать бечуанские сказки, другое – настоящие школьные занятия. Петр волновался и не знал, как себя вести. Сначала присел за стол, потом встал, снова сел, неловко огладил столешницу.
– Ну вот, – сказал он и натянуто, скованно улыбнулся. – Это и будет наша школа. Почему такая странная школа, так мало учеников и такое неподходящее помещение? Потому что у негров нет школ, нет учителей, они на своей родной земле не хозяева, а слуги белых. Правильно я говорю?
Секе кашлянул и опустил голову. Глаза Самсона загорелись. Каамо расплылся в улыбке. "Вот, смотрите, какой он, мой друг Питер!" – говорил его взгляд. А Петр растерялся, он не знал, о чем и как вести речь дальше.
– У нас есть только руки для работы, – тихо вымолвил Секе и шевельнул черными узловатыми пальцами.
– Верно, – кивнул Петр, обрадовавшись поддержке, – только руки. Ими вы добываете золото, но не себе, а другим. Я тоже был простым рабочим, шахтером, тоже, как и вы, кайлил породу, а золото шло в карман хозяевам. Это было далеко отсюда, в России. И так везде, по всей земле: рабочие в поте лица трудятся, а хозяева плоды их труда гребут себе. Почему так?
– Почему так? – как эхо, повторил Самсон и подался вперед.
– Потому что мир устроен несправедливо, неправильно устроен мир. Одни забрали себе все – землю, рудники, заводы, машины, у них много денег, и они на эти деньги содержат полицию и армию. Другие, хотя этих других куда больше, не имеют ничего и, чтобы не умереть с голоду, продают хозяевам себя, свои руки, свой труд… Я понятно говорю?
Он подбирал слова с трудом. Ему казалось: они не те, все не те, не самые нужные, не самые простые и убедительные. Однако слушали его внимательно, даже напряженно… Потом он проверил знания Секе и Самсона. Оба они бегло считали, умели складывать и вычитать. Самсон, кроме того, знал латинский алфавит, но читать почти не мог. Начинать надо было с азов.
В следующее воскресенье Секе и Самсон привели с собой еще двух негров, примерно тех же лет, что и Петр. Было и смешно, и стыдно смотреть, как два здоровых парня униженно кланялись, прося взять их в ученики. Петр рассердился и сказал, чтобы они выкинули из головы "эти рабские штучки". Он выдал всем тетради, карандаши и занимался языком и арифметикой, потом снова беседовал о положении рабочих, рассказывал о происхождении частной собственности. Беседы эти приходились его ученикам по душе, они, как видно, отвечали их тайным мыслям. Самсон и Секе держались уже посвободнее и без особого стеснения вступали в разговор.
Вечером, рассказывая Дмитрию о занятиях, Петр предложил:
– Слушай, Мить, давай-ка с нами вместе…
Тот искренне удивился:
– Это зачем? Грамоте я вроде обучен. А профессором мне хоть как не бывать.
– Да не в этом дело. Познакомимся с кое-какими книжками, я о Карле Марксе буду рассказывать, об Интернационале, о делах рабочего класса.
– Ну какой я теперь рабочий класс! – насмешливо прогудел Дмитрий. – Того и гляди, в долю к Бозе войду.
– Жаль, Митя, – только и ответил Петр.
Спорить ему не хотелось. Знал, что не переспорит.