Джозеф Робинсон не уставал благословлять удачу, которая позволила ему жениться на будущей наследнице столь прекрасного местечка. Собственной энергией и неусыпными стараниями он довольно быстро превратил бывшую пивную в уютный и такой милый приют для путешественников - один из лучших в стране и, как ему хотелось верить, даже во всем мире. Работа на фермерских землях, прилегавших к гостинице "Рыбка", никогда не доставляли ему такого удовольствия и счастья. Будучи родом из Кокермаута, что раскинулся всего в десяти милях от Баттермира, Джозеф Робинсон считал себя исконно городским жителем, и ему недоставало ни терпения, ни опыта заниматься столь кропотливым и тяжелым сельским трудом. И вскоре соседи оставили его в покое, смирившись с тем, что земли вокруг гостиницы остаются в совершенном запустении. Без хорошего дохода, который он получал от гостиницы, Робинсон уж верно и вовсе погряз бы в долгах. Но с тех пор, как Мэри повзрослела, именно она стала управляться со всеми делами. А уж без нее…
Каждую пятницу ранним утром она относила немного еды для Китти Доусон. Мэри была рада возможности вырваться из гостиницы. На самом деле она лишь находила предлог остаться в полном одиночестве. Отец же такие прогулки не одобрял.
- Это вовсе не значит, будто он против, - устало втолковывала ей мать, как обычно поддерживая мужа и стараясь объяснить дочери суть дела.
- Я знаю.
- Просто он сильно беспокоится, когда ты уходишь. Он всегда беспокоится.
- Я знаю. - Он и в самом деле за нее переживал.
Она и без того прекрасно знала об его тревогах. Однако ж она также твердо знала, что тот нежный и добрый человек, который прячется в нем, с воодушевлением воина стал бы сражаться за ее счастье, и в ее жизни бывали моменты, когда он делался и впрямь самоотверженно заботлив. И потому она стоически сносила выпады и мелочную опеку со стороны другого жившего в нем человека.
- И не стоит волноваться, Мэри, - промолвила мать ставшие такими привычными за последние несколько дней слова. Глаза ее светились заботой. Ее "девочке" вот уже двадцать четыре года, а мужа как не было, так и нет - вот в чем дело. - Вот увидишь, все еще обернется самым лучшим образом. Уж можешь поверить, тебе это не принесло бы ничего хорошего. - Женщина огляделась по сторонам, убеждаясь, что Джозефа поблизости нет и, стало быть, разговор их подслушать он не сможет, хотя еще совсем недавно она видела, как он уходил на озеро удить рыбу. - Все это… - добавила она, бросая неодобрительный взгляд в сторону гостиничного зала, - все это…
- Я ненадолго.
- Такая девушка, как ты…
- Мама, ты сама вышла замуж поздно, тебе тогда было гораздо больше лет, чем мне теперь.
- Но меня-то не считали красавицей. - Уж что верно, то верно, однако, несмотря на свое рябое лицо, она многого добилась в жизни. Впрочем, она и сама прекрасно понимала, что ее руки стали просить не столько из любви, сколько по расчету. - И кроме того, мой отец был настоящим тираном.
Он желал иметь только одну дочь, да и то для услужения в доме.
Казалось, она забыла о том, что и ее дочь могла бы ожидать подобная участь.
- Я всегда хожу навестить Китти по пятницам.
- Но ты уходила только вчера… о Боже. - Она схватилась за сердце. Несмотря на все лечение, боль временами давала о себе знать. Доктор Лазенби из Нортона настоятельно рекомендовал почаще давать себе отдых, хотя, работая на ферме, в гостинице, да к тому же с утра до вечера проводя в заботах о муже и дочке, выкроить время для передышки было весьма трудно.
Мэри помогла матери сесть на стул, принесла ей нюхательную соль, затем стакан имбирного вина и позвала со двора Энни, которая с таким усердием принялась суетиться вокруг больной, что миссис Робинсон поневоле ощутила себя сначала избалованным ребенком, затем наступило некоторое облегчение, и в конце концов горячая забота о ее здоровье совершенно смутила ее.
- Подите прочь. Подумаешь - боль! Уже почти прошла. Ведь правда, Дэмсон? Правда… Дэмсон… да?
Кошку по кличке Дэмсон когда-то научили "выговаривать" некоторые слова, и теперь по команде она могла промурлыкать нечто весьма похожее на "да". Мэри налила ей блюдце молока.
Девушка, как никогда прежде, ощущала себя виноватой. Да, ей нравилось проводить время за стенами родного дома, и уж тем более - подальше от деревеньки. Однако подобную мрачную угнетенность, которая сейчас тяжким бременем легла ей на плечи, Мэри испытывала весьма редко.
Перламутрово-серые, полупрозрачные облака стремительно неслись по небосводу, повинуясь силе ветра, и когда солнечные лучи пробивались сквозь эту завесу, ослепительные блики играли на поверхности озера и на пенистых перекатах ручьев, сбегавших по склонам холмов.
Выбравшись за пределы Баттермира, Мэри остановилась, внимательно оглядев окрестности. Ей очень хотелось ощутить теплоту и нежность к этому маленькому мирку, затаившемуся в глубокой долине, среди высоких холмов. К ее родному дому, в котором, как признавал мистер Фентон, таилось истинное очарование волшебной сказки. Однако эти размышления нисколько не помогали. Она все никак не могла выкинуть из головы воспоминания о последнем разговоре со своим бывшим учителем. В их общении там, в укромном уголке на берегу озера, заключалось нечто тревожное, не дававшее ей покоя. Она, сама того не осознавая, пыталась вынудить его против воли сделать ей сердечное признание. А он, прекрасно видя это, повел себя благородно, проявив истинную доброту и даже виду не подав. А ведь за свою неумеренную дерзость она могла бы получить достаточно резкую отповедь, какой вполне заслуживала. Именно в таком свете она сейчас видела все происшедшее в тот вечер. И мысли о своем поведении лишь прибавляли ей смятения. Боль - вот что она испытывала теперь, как в тот раз, когда Том, везший на телеге сено из-за дальнего леса, сказал ей, будто бы она никогда его по-настоящему и не любила. Должно быть, дьявол бродил поблизости и, улучив момент, запустил в нее свои когти, поселив в душе тревогу и сомнения, избавиться от которых не помогали даже беспрестанные молитвы. Казалось бы, у нее нет причин роптать. И все же сейчас ее одолевали зависть, сожаления, стыд. Никакое июльское солнце не могло бы сравниться с тем нестерпимым жаром, что жег ее изнутри, однако Мэри даже самой себе стеснялась признаться в такой слабости. Она не понимала причины подобных чувств. Ей все равно не избежать замужества. Рано или поздно это должно будет случиться. А если нет? Если ей не суждено создать семью? В чем же тут позор? Она никогда раньше не придавала особого значения этому событию, так стоит ли беспокоиться об этом и впредь?
Такие размышления и короткая передышка на некоторое время успокоили ее тревоги и даже подарили несколько минут облегчения. Однако вскоре Мэри снова принялась мучить себя сожалениями о прошлом. Она торопливо шла сквозь лес, раскинувшийся по склонам и вершинам высоких холмов. Ей не терпелось повидаться с Китти, и корзинка ее сегодня была загружена товаром, как никогда. Впрочем, товар этот, по понятиям ее отца, был и вовсе бросовым, о котором и беспокоиться-то не приходилось.
Лес подействовал на Мэри успокаивающе: звуки, со всех сторон долетавшие до ее слуха, отвлекали от мрачных мыслей. Трели птиц, журчание ручейков, шорох заячьих и лисьих лап в траве, но кроме того, откуда-то издали доносился равномерный стук топора и множество самых разных свидетельств обитания в этих краях других диких существ, скрывавшихся в подлеске. Мэри взлетела на холм с такой легкостью, с какой несется парусник под напором попутного ветра.
Шагая по тропинке, она обращала внимание на почти первозданную природу, что подступала к ней со всех сторон, - зеленый дятел, сверканье красного падуба, горчичная желтизна, вздымавшиеся вокруг хвойные деревья, ветер, в разных деревьях шуршавший по-разному, заячьи следы, барсучьи норы, еще не созревшая черная смородина, еловые шишки, отборные, крупные, - в самый раз для топки камина, беспрерывные переливы дрозда, коноплянки, зяблика. Если бы кто-нибудь сказал Мэри, что все ее познания в области природы и в самом деле являются драгоценными "знаниями", она бы отнеслась к подобному замечанию в лучшем случае как к неумелой лести или насмешке. Однако она своими глазами видела, как множество людей, пусть и не таких выдающихся, как Колридж, приезжая сюда, в едином порыве бросались заниматься естествознанием: коллекционировать, классифицировать, составлять каталоги, и с гордостью находили растения, которые, как до недавнего времени утверждали ученые, не произрастали в этом краю. Однако ж все это многообразие природы было давно знакомо Мэри. Мистер Отли, занимавшийся геологией и проживавший в Кесвике, прослеживал происхождение жизни по камням, кристаллам, граптолитам и трилобитам, залегавшим в холмах Озерного края и насчитывающим многие миллионы лет, с большей легкостью, нежели по древним рукописям, сохранившимся в жарких пустынях Среднего Востока в течение пары тысяч лет.
Великолепие и изысканность природы не оставили равнодушными выдающихся английских живописцев. Тернер, Констебль, Райт из Дерби, Гейнсборо - все они приезжали сюда, иногда их путь пролегал всего в нескольких ярдах от тех мест, по которым сейчас ступала нога Мэри. И всех их влекла сюда та необычайная и непредсказуемая череда перемен, которая происходила в природе, всесильных и таинственных, точно приливы и отливы.
Отец Мэри, уроженец Кокермаута, в свое время знавал нескольких моряков и потому, наверное, проявлял безудержный интерес к флоту Ее Величества и "нашим морякам". Его неизбывный патриотизм и верность военно-морским силам стала для него сродни страсти и неисчерпаемой темой разговоров в пивной. Нельсон и поныне оставался для него гением на все времена. Однако в большей степени Джозеф все же отдавал предпочтение местным новостям, особенно когда в течение долгого времени темой городских сплетен оставался мятеж на корабле с участием человека из Кокермаута - Флетчера Кристиана. Джозеф следил за этим делом с таким самозабвенным интересом, какого даже не смог бы объяснить самому себе. Он сделался настоящим специалистом по плодам хлебного дерева. Он жадно впитывал любого рода сведения, желая узнать побольше о привычках и поведении людей Океании. Он пытался понять и объяснить те чудеса навигации, что совершил адмирал Блай после мятежа. Часами он размышлял о значимости всего, что случилось с Блаем.
Он стал невообразимо занудлив, однако ж блистал поистине энциклопедическими знаниями, превратившись в источник сведений по данному вопросу. Более всего на свете его увлекали размышления по поводу того, каким бы образом мог поступить Флетчер Кристиан в дальнейшем - а что, если бы он двинулся в Австралию? Америку? Обратно в Англию? В таких рассуждениях имелись некие скрытые мотивы. Его семья обладала достаточной властью и могла спрятать беглеца, спасая его от неминуемой виселицы, "если бы он только посмел показаться на побережье Альбиона снова". Это была любимая фраза Джозефа, которую он подхватил у точильщика, чей страстный интерес к адмиралу Блаю, команде "Баунти" и самому мятежу, не уступал интересу Джозефа. Дня не проходило, чтобы они не затеяли жаркую словесную баталию в пивной "Бык" в Нортоне. И всякий раз точильщик вынужден был уступать своему оппоненту под давлением многочисленных доводов. Однако, словно возмещая свои поражения, он самым неожиданным образом нашел там кое-какие заказы для себя и принялся затачивать затупившиеся ножи и ножницы всем желающим, и единожды к нему даже обратился сам викарий Кокермаута, который спокон веку недолюбливал Джозефа.
Из всех этих многочисленных слухов и досужих домыслов Джозеф все же сумел вынести для себя много замечательного и полезного, например, что Блай с честью справился с тяжелым испытанием. Адмирал, не на шутку озабоченный здоровьем своей команды, дабы справиться с болезнями и цингой, которая угрожала матросам, всякий день раздавал им фрукты и с целью укрепления духа завел на корабле скрипача, заставляя матросов отплясывать. Джозеф не только усвоил этот полезный опыт, но и пропагандировал его везде и всюду, не забывая применять на практике. Конечно, физических упражнений на ферме всем работникам и без того за глаза хватало. С фруктами же дело обстояло не слишком обнадеживающе. Зачастую они добавлялись в пойло крупному рогатому скоту и свиньям, в особенности после Рождества, дабы дать подкормку животным. Сами же работники употребляли их исключительно в качестве добавки к нищенскому столу, когда другие продукты заканчивались. Однако Джозеф ввел фрукты в обязательный ежедневный рацион, заставляя свою жену и дочь хрустеть яблоками и грушами с такой же завидной регулярностью, что и читать "Отче наш".
Мэри ловко поддергивала подол тяжелого платья, проворно взбираясь по крутой, извилистой лесной тропинке, пригодной разве только для горных коз. Как утверждал Вордсворт, все очарование девушки, привыкшей к постоянным физическим упражнениям, к простой диете и живительно чистому горному воздуху, напоенному морской прохладой, происходило именно от того самого места, в котором она родилась, от людей, с какими доводилось ей общаться, и от того простого образа жизни, который она вела, и именно эту жизнь он считал основой романтизма.
- Ты всегда так замечательно выглядишь, - заметила Китти, она и раньше, бывало, частенько такое говаривала. Однако Мэри, как и прежде, не обратила на ее слова ни капли внимания: пусть и не совсем, но она уже давно привыкла к комплиментам в свой адрес. - Твои щеки, Мэри, точно дикие розы: этакие розовые лепестки - дунешь, и улетят.
Гармония самого леса, по которому Мэри шла, та радость, что она испытала во время своей прогулки, пошли на пользу ее здоровью и в самом деле обнаружили в ее характере самые прекрасные черты, какими девушка обладала. Однако такой незамысловатый комплимент вызвал на губах Мэри лишь легкую улыбку, и слава Богу, поблизости не было ни единой живой души, и никто не мог подслушать их разговор, - впрочем, что с того? Китти всегда считалась сумасшедшей.
Хижину, в которой она сейчас жила, выстроил какой-то дровосек больше трех лет назад, и, надо заметить, сделал он это на совесть. С того самого времени у деревьев, что росли вокруг хижины, были аккуратно подрезаны ветви, и теперь они создавали зеленый шатер над ее жилищем. Стоял он особняком среди множества пней, которые точно каменные ступени некоей террасы взбирались вверх по склону холма до самого порога избушки. Мэри опустилась на один из таких пней, Китти - на другой. Мэри вручила женщине свой сверток с едой и угощениями. Радостно кивнув, Китти с благодарностью приняла его. Она тут же принялась рыться в подарках, надеясь, что ее покровительница сумела тайком принести ей пакетик табаку.
- О, добрая Мэри, благословенная Мэри, Мария, дева Мария, ты такая славная девушка!
Мэри невольно поморщилась. Пожалуй, не стоило с такой страстью благодарить ее за какой-то скромный пакетик табаку, взятого из запасов отца. Китти вытащила глиняную трубку и набила ее бережно и умело.
- Мы тебе памятник поставим, Мэри.
- Пожалуйста, Китти. Кури свою трубку и радуйся. А уж после мы поговорим.
Китти сделала с десяток осторожных затяжек, а затем мягко придавила подушечкой указательного пальца тлеющий табак.
- Приберегу, - объявила она. - До тех времен, когда похолодает. Хорошая ты девушка, Мэри. Хорошая девушка.
Каждые несколько лет Китти приходилось со всем своим скудным скарбом перебираться из одной хижины в другую. Дровосеки никогда не разрушали те временные жилища, которые строили для себя на весь сезон рубки деревьев. В сущности, такая бережливость отнюдь не была свойственна Людям подобного толка, и их стремление оставить после себя дом объяснялось гораздо проще: существовало некое, весьма устойчивое суеверие среди дровосеков, предписывающее водить дружбу с деревьями, а стало быть, не разрушать дома, которые на всю весну, лето и осень служили убежищем для шести человек. Вот потому-то эти заброшенные жилища давали приют бродягам и попрошайкам, которые так и рыскали по всему краю в поисках поживы и пристанища.
Вот уж более пятидесяти лет Китти кочевала из одного такого жилища в другое, всякий раз обосновываясь неподалеку от этого леса. Мэри с детских лет знала ее историю, которую другие давно забыли: уж очень далеко в лесу жила Китти все это время, оберегая собственное уединение, не всякий отваживался забредать так высоко на холмы. Будучи маленьким ребенком, Мэри частенько с другими ребятишками дразнила несчастную женщину. Ей даже доставляло некоторое удовольствие звонко выкрикивать "ведьма", а затем с визгом пускаться наутек вместе с остальными, когда Китти бросалась за ними в погоню. Тогда они походили на стайку маленьких чертят, которые кидаются врассыпную, завидев Вельзевула. А затем Мэри поняла, кем на самом деле была эта женщина: нищенка, загнанная в ловушку собственного несчастья и безумия, окончательно запутавшаяся и потерянная. Узнав же ее историю, полную горя и боли, Мэри была тронута до глубины души, и гораздо позже, принявшись пасти коз, она частенько на склонах холмов сталкивалась с Китти, и всякий раз эта женщина служила ей напоминанием о той нелепой трагедии, что случилась с нею в далеком прошлом. И вот вновь, глядя, как Китти старательно и бережно заворачивает трубку в листья букового дерева, Мэри припомнила эту историю.
Отец Китти работал дровосеком, родился он более девяноста лет назад, в правление королевы Анны, как раз за долиной в Ламплу, в деревушке, названной так в честь одного из самых жестоких баронов, который силой оружия завладел здешними землями. Со времен его правления весь этот край был погружен в сон темных предрассудков и закоснелого суеверия. Еще до недавнего времени, уже в конце просвещенного восемнадцатого века, эпохи Разума, соперничающей с античностью, в Ламплу все еще жили старые женщины, убежденные, что с помощью наговоров можно кого угодно свести в могилу или напугать до смерти. Мать Китти считалась такой колдуньей: всегда одетая в мрачное черное платье, она владела множеством заклинаний, умела врачевать самые разные болезни, ожоги; влиять на погоду, к тому же знала различные гадания и умела лечить животных.