Его гость издал лишь какой-то невнятный звук, с полным ртом он не мог произнести ни одного членораздельного слова.
Казалось, хозяин пустился в подобные объяснения по поводу поведения его жены только из желания каким-то образом извиниться перед высокородным гостем. И, посчитав свой долг перед джентльменом выполненным, он совсем уж было собрался вернуться к привычным обязанностям, когда ненароком заданный вопрос о рудниках заставил его помедлить. В ответ он принялся рассказывать истории о богатствах и контрабанде: весь город об этом толкует, упомянул он. Но уж коль говорить честно, то люди в Борроудейле таковы, что даже и не станут соваться во всякое там жульничество и мошенничество, во всяком случае, не те, которых он знает в Борроудейле, а он там родился - как и его жена, тоже оттуда родом, как и их родители…
- А вы знаете о борроудейлской кукушке? - спросил он, неожиданно, впервые за все время беседы вдруг обернувшись к Хоупу. Этот джентльмен, вдруг оказавшийся на пороге его дома, представлялся ему человеком весьма важным. Может статься, он из правительства, если судить по тем вопросам, которые он задает. К ним и раньше заезжали представители власти, и хозяина ничуть не удивило, что теперь сюда прислали человека с положением повыше. В конце концов, нелегальная торговля касалась непосредственно и его, и хотя приходилось тщательно таиться, приносила немалую выгоду.
Нет, заверил джентльмен, вздохнув, когда одолел последний кусок козьего сыра, ничего такого о Борроудейлской кукушке он не слыхал. Он в этом краю недавно.
- Ну, это лишь наглядный вам пример того, какие мы тут все простые люди в округе, - заметил хозяин. - Недавно эта кукушка наделала у нас тут жуткого шума. Должно быть, глотка у нее, что у твоей вороны, потому как кукушка эта целую неделю летала по всей долине из конца в конец и куковала целыми ночами. Всех собак всполошила, а собаки всполошили овец, и коз, и коров. Весь Борроудейл от самого Лодора до Ситоллера и обратно гудел, точно улей. Все кинулись ее ловить; да только птица-то смышленая оказалась: подходить позволяла близко, а поймать себя не давала. А однажды сорвалась да улетела. Видали, будто она направлялась от долины к Кесвику. Так они ей встречу приготовили и решили растянуть большую сеть поперек устья долины, чтоб уж она никогда больше вернуться не сумела. День и ночь они над сетью работали, покуда не закончили и не сбросили ее с Замковых утесов - вы, должно быть, проезжали их, так вот сеть протянулась между скал да на другую сторону. Вот так…
- И?..
- Получилось. - Он помолчал. - Сеть не дает ей сюда ходу, - заявил хозяин торжественно. - Никогда больше не слышал ее голоса с того самого дня и по сию пору. Правда, сеть спустили через несколько недель, но держат ее под рукой, ну, вы понимаете. Да только с тех пор она больше уже не нужна. -
Он поднялся и тут же слегка присел, разминая мышцы. - Вот такие люди у нас в Борроудейле. Ничего мы не знаем, что творится за пределами долины. А эти рудники, их открывают каждые шесть или семь лет, берут оттуда все, что хотят, а затем снова закрывают. Больше ничего мы об этом не знаем.
Джон прекрасно чувствовал, когда ему лгут, но еще лучше он осознавал, что лишь даром теряет время. Он только отметил для себя, что сведения Джорджа Вуда оказались совершенно правдивыми. Затем заплатил по счету - к немалому облегчению хозяина - и отправился по дороге, однако отчего-то не обратно в Кесвик, как можно было бы ожидать от правительственного чиновника.
Хоуп направил коня к ущелью Хонистер - пустынному и заброшенному месту, однако именно такая безлюдность более всего и была мила сейчас его сердцу. Ничто не радовало глаз, ничто не поражало воображения. Взгляд лишь рассеянно скользил по серым голым скалам, отвесно спускавшимся прямо к узкой дороге, по которой водили в основном вьючных лошадей, да и то не слишком часто. Он почувствовал себя совершенно отрешенным от остального мира и остановился ненадолго, давая себе отдых. Он выбрался из седла и сел на валун, прислонившись спиной к нависающему склону холма. Его конь, со спущенными поводьями, которые Хоуп петлей закинул на выступ скалы, шумно втягивал воздух ноздрями, обнюхивая дерн.
Он физически ощущал, как меланхолия с каждой секундой все больше заполняет его душу, весь пейзаж, что сейчас лежал перед его взором, приобретая форму, структуру самих скал. Он словно видел со стороны собственное "я", как видел сейчас голые осыпи - застывший каскад расколотых камней, покоившихся на твердой основе, ожидавших лишь малейшего импульса, готовых в любую минуту лавиной сорваться с места в опасном стремительном движении.
Подняв голову, он заметил несколько фигур на дальних скалах. И ему подумалось, будто люди эти разрабатывают богатые залежи графита и марганца, тогда как они всего лишь рубили кайлами сланец в Хонистерских каменоломнях. Как Джон уже успел узнать, каждый человек нарубал полтонны сланца и нагружал его на салазки, которые сам же и вытягивал из открытой штольни и дальше по опасной узкой тропинке, прорезанной в склонах холмов. Переваливая через вершину холма, салазки с грузом устремлялись вниз, набирая скорость по мере того, как склон становился круче. Рудокопу приходилось бежать, поскольку полтонны сланца угрожали нагнать его и раздавить. Его путь лежал до разгрузочной платформы, располагавшейся у самого подножия холма. Рудокоп добирался до нее, едва не падая от изнеможения. После чего, уже с пустыми салазками на спине, он медленно карабкался обратно вверх по крутому склону, чтобы снова войти в сочащуюся водой сланцевую штольню и сызнова начать этот изнуряющий процесс.
На окраине Кесвика Хоуп заметил людей, возводивших гигантскую каменную дамбу. Она представляла собой высокую стену, сложенную из одних лишь булыжников, не скрепленных известковым раствором. Стена эта окружала даже самые отдаленные взгорья - достойное применение той выгоде, которую крестьяне получили за удачно проданное зерно, благодаря войне поднявшемуся в цене. Он обратил внимание и на людей, работавших в лесу, - загорелых до черноты дровосеков, рубивших деревья в рощице. Они, как и многие прочие, вроде работников в высокогорных рудниках, были заложниками промышленного развития сего края. Они стремились селиться поблизости от работы, выстраивая себе ветхие хижины, покрытые дерном, или шалаши. Эти временные жилища были разбросаны по округе во множестве, и обитатели их, совершенно оторванные от общества всю неделю, лишь в короткий субботний вечер обретали некое отдохновение и малую толику удовольствий.
Перед Хоупом во всей красе развернулся рабочий пейзаж. Прямо под ним, по дну долины шатались бродяги, попрошайки, составлявшие шестую часть местных жителей, всеми покинутые и отчаявшиеся. Они бродили по этому краю, олицетворяя собой полную противоположность тем людям, что были заперты в шахтах, связанные по рукам и ногам собственными обязательствами. Хоуп ощущал себя единственной личностью, обладающей хотя бы подобием свободы воли. И уж коль скоро ему предоставлялась свобода ехать по собственным делам, то он с готовностью воспользовался ею, отринув прочь все сомнения.
Хоуп больше часа вел коня под уздцы, а затем взобрался в седло и неторопливо, осторожно направил его вниз по крутой тропинке к Баттермиру, в который он вступил с четким ощущением, будто однажды ему уже доводилось бывать здесь. Милые очертания городка, крутые уступы скал на юге, безмятежность озера, пышные луга подарили ему чувство возвращения домой. Уж здесь-то я в полной безопасности, подумал он: эта мысль, посещавшая его столь редко, пронзила его с такой отчетливостью, что Хоуп невольно огляделся по сторонам, точно злодей в мелодраме, приглядываясь, не подслушивает ли его какой-нибудь случайный прохожий. Здесь я в совершенной безопасности, повторил он сам себе. И снова он огляделся по сторонам, на сей раз отыскивая взглядом дьявола, соблазнявшего его сердце столь сладостными и милыми надеждами. Но дьявола поблизости не было. Лишь неспешно прогуливавшиеся путешественники из высшего общества, лишь овцы и козы на холмах, только голые скалы.
- Здесь мне ничто не угрожает, - сказал он в третий раз, и на сей раз уже вслух.
В то время как он медленно въезжал в пределы Баттермира, небо над головой стало местами высвобождаться от облаков, проглядывая синевой. В душе своей Хоуп ощутил невиданный доселе прилив умиротворения, на сей раз ему удалось справиться с меланхолией, очиститься от скверны. На короткое время он словно бы стал самим собой, в сердце его проснулось все самое лучшее, что в нем было прежде. Не запятнанный грехами, неожесточенный, он сам себе казался плавучим островом на озере Дервентуотер, год за годом погружавшимся в пучину, и все же временами выходящим из глубин целым и невредимым.
В дверном проеме гостиницы "Рыбка" он увидел Мэри, которая смотрела прямо на него, внимательно следя за тем, как он приближается к ней на коне. Она даже не мигала, не отрывая пристального взора от незнакомца. Солнце светило Хоупу в спину, и он, подъехав ближе, как и намеревался, направил коня прямо к девушке. Он увидел ее вблизи и почувствовал - лишь однажды ему доводилось пережить подобное - ошеломляющее головокружение, точно его бренное тело падало в бездонную пропасть. Она испытала то же самое.
Он остановился, спешился, приложил руку к сердцу и представился:
- Александр Август Хоуп, - он помолчал, - ваш покорный слуга.
Три совершенно никчемных слова, которые заставили слегка порозоветь ее щеки.
- Добрый вечер.
Она не поклонилась, не улыбнулась, и хотя слова ее прозвучали весьма холодно, однако глаза, подумалось ему, впитали в себя все лучшее, что могло содержать в себе солнце.
Хауз-Пойнт
Ливень припустил перед самым рассветом, барабаня по крыше с такой силой, что Хоуп тотчас же проснулся, вырвавшись из объятий короткого, тревожного сна, который так долго не приходил вчера вечером. Грохот по крыше совершенно сбил полковника с толку, темнота напугала; он позвал Мэри. Девушка услышала его и сразу узнала его голос, и все же не стала торопиться. Он снова позвал, едва не срываясь на рыдания; она выбралась из постели, надела платье и стала спускаться вниз по лестнице со своей мансарды. Он был единственным их постояльцем, и конечно же отец предоставил ему "большую комнату", которую зимой занимал сам. Мэри совершенно бесшумно ступала по полу босыми ногами, и слышать ее он не мог, ей удалось подойти к самой его двери, и только теперь она разобрала невнятное бормотание, доносившееся из комнаты. Несколько удивившись, она решила, что он молится. Барабанная дробь дождя служила завораживающим аккомпанементом его приглушенным словам. Она стояла под его дверью до тех пор, пока он не замолк, затем подождала еще немного, и лишь убедившись окончательно, что гость успокоился, Мэри вернулась в свою спальню с посудным шкафом, которая находилась рядом с комнаткой для прислуги.
Ее комната имела одно преимущество - окно, которое сейчас было открыто. Она высунулась из него, с удовольствием ощущая, как дождь заструился по ее лицу, шее и плечам; она собрала волосы на затылке, чтобы они не промокли, но вскоре они сами собой распустились, и на сей раз Мэри не стала их прятать - пусть уж мокнут. Ее рассеянный взор устремился через северную часть озера на Бертнесский лес, откуда доносился любимый ею шелест дождевых капель по листьям. Даже фермеры были рады такому ливню - короткому и сильному. Мэри он принес особенное облегчение. Вечер оказался чересчур нервным, а физическое притяжение таким, что ей пришлось прикладывать немалые усилия, дабы преодолеть его и скрыть душевный порыв от посторонних глаз. Дождь словно дал возможность распуститься ее чувствам, а наступившая прохлада доставляла удовольствие, как холодные объятия воды в ее тайном бассейне.
Проснувшись в страхе, Хоуп постепенно успокоился, и вскоре его мысли вернулись к ярким воспоминаниям о радости, что ему довелось испытать этим вечером. Неистовый ливень перешел в тихий шелест дождя, успокаивая, как звучание хорала в соборе города, где он провел часть своего детства. Именно Мэри вызвала давно забытые ощущения детства; и одно из них - умиротворяющий покой, напоминающий объятия матери, когда он за стенами родного дома был надежно защищен от неистовства внешнего мира. Вчера он искусно разыграл свое восхищение ее дивной красотой, да, вчера ему это удалось на славу, с удовольствием подумал он, весьма естественно, будто он вовсе и не играл хорошо отрепетированную роль. Никаких умышленных взглядов, неожиданных обращений, никаких уловок, но лишь изысканная учтивость умудренного жизненным опытом джентльмена и никаких коварных просьб подать ему в комнату разогретые в очаге камни или посветить в коридоре. Наоборот, он всем видом стремился показать, что почтет за счастье и вовсе избавить ее от обязанностей прислуживать ему, не докучать ей, хотя он, как, вероятно, и сама Мэри, осознавал свое глубокое сродство с ней.
Весь остаток позднего вечера он провел в гостиной в довольно приятной компании ее отца, который, желая доставить удовольствие такому общительному и благородному гостю, принялся хвастаться. Гостю было крайне интересно. Словно невзначай Хоуп подтолкнул хозяина гостиницы к разговору о его собственности: рогатом скоте, гостинице, полях, овцах, козах, домашней птице, а также о рыбной ловле. Теперь, утопая в мягких пуховых перинах, Хоуп размышлял, что за все последние прожитые годы для Джона такое приданое могло бы стать самым желанным и более чем приемлемым. Мэри была единственным ребенком в семье, а стало быть, отец наверняка намеревался отдать за ней все. Прекрасная жизнь! Гостиница, доходы от рудника, истории длинными зимними вечерами, рыбалка летом, знакомство с некоторыми научными идеями в отношении сельского хозяйства, о которых он уже не раз слышал, но был уверен, что они еще не проникли в древний крошечный мирок этой долины… Хоуп лежал на перинах из гусиного пуха, глядя на стропила над головой, слушая, как проливной дождь смывает с него один за другим слои бесконечных амбиций, похоти, злобы, боли, мстительности… Это именно то место, которому он мог бы принадлежать всей душой… И Мэри… Уже соскальзывая в сон, он вдруг с невероятной ясностью увидел ее образ таким, каким он запечатлелся в его памяти в первые минуты их знакомства.
Во время позднего завтрака ему прислуживала сама миссис Робинсон, и пока он чистил яйцо, успел разузнать у этой простодушной женщины, что муж ее отправился в Лортон с козьим сыром и запеченной в горшочках форелью для торговцев, которые заглядывали туда по средам. Мэри же ушла на холмы с отарой овец и коз, сказала она, возможно, по дороге в Баттермир или же по направлению к горе Робинсон.
- Робинсон? - Хоуп уловил знакомое имя и почувствовал, что появился шанс ввернуть в разговор комплимент. И уж коли дома не оказалось дочери, то стоило бы проявить учтивость по отношению к матери… несмотря на ее довольно театральную привычку упирать руки в бока… - В честь вас была названа гора?
- О, название существовало еще задолго до нас, сэр, хотя многие спрашивают, не назвали ли ее в честь Мэри.
- В самом деле? Неужели Мэри так знаменита?
- О да! - И хотя миссис Робинсон с полным пониманием относилась к стремлению дочери скромно держаться в тени, она более всех других гордилась красотой Мэри. Стоило только высокородному члену парламента проявить малейший интерес, как она тут же перечислила победы Мэри, упомянув обо всем, что было написано о ней в печати и сказано на людях. Ему даже принесли экземпляр первой книги Бадворта, затем он просмотрел все лестные заметки в газетах. После чего Хоупа повели к бару и показали стены, расписанные многочисленными комплиментами на латыни, греческом и французском, а также одним или двумя на английском. Так же, как и ее муж, который считал своим долгом противопоставить высоко-родности неожиданного гостя собственное состояние, она противопоставляла ему славу единственной дочери; и все это было проделано с совершенной невинностью, с неподдельной скромностью.
Хоуп выразил свое искреннее восхищение: чувство близкого и реального осуществления мечты всецело завладело Джоном. Ее необычайное благородство находило в нем отклик, как и ее одиночество…
- Ну так теперь я и вовсе уверился, что этот холм назван именно в вашу честь, если и не как дань должному, то уж как знак благодарности. - Он любил эту фразу и замечал, что, ненароком брошенная в разговоре, она поднимала его репутацию на недосягаемую высоту. - Верите ли, я и думать не смел, что вступил в пределы столь прославленного дома, - продолжал он, готовый предаться легкомысленной болтовне с миссис Робинсон.
Его собеседница обратилась к кошке, и та в ответ произнесла: "Нет!" Совершенно отчетливо. Миссис Робинсон подняла ее на руки и зарылась лицом в теплый мех.
- Удивительная кошка, - промолвил совершенно пораженный Хоуп.
- Это Дэмсон, - ответила миссис Робинсон, словно представляя их друг другу.
Вошла Энни; ее деревянные башмаки раздражающе клацали по каменным плитам.
- Разве не настало время тут все убирать?
Энни явно была настроена решительно.
- Я как раз заканчиваю. - Он сделал последний глоток пива: к тому моменту, когда он отставил кружку, Энни уже с нарочитым шумом собирала грязные тарелки большими красными руками. - Полагаю, мне надо последовать примеру мистера Робинсона и отправиться…
- В Лортон, - отрывисто бросила Энни. - В такое-то время дня вы его точно встретите, когда он станет возвращаться.
Меньше всего его заботило неодобрение Энни: однако же ее присутствие угнетало, и он покинул гостиницу куда более поспешно, чем намеревался.
Уже наступила середина утра, и дождь давно прекратился, расчистив небо от туч и омыв холмы свежими потоками, весь ландшафт сверкал капельками дождя в лучах солнца, тропинка под ногами быстро высыхала. Казалось, будто кроме скал, тянувшихся вдоль берега озера Краммокуотер, в этом краю и вовсе ничего не осталось. И Хоуп, который предполагал совершить короткую и легкую прогулку, вскоре весьма пожалел, что не оседлал лошадь. Подобный холмистый ландшафт был крайне изнурителен для прогулок, к тому же голые склоны навевали изрядную скуку, и раненая нога очень скоро начала беспокоить его. В конце концов он встретил полуголого мальчишку, весьма подозрительного вида, который достаточно ясно объяснил Хоупу, что до Лортона еще далеко и скоро до него не доберешься. Полковник повернул на запад, вниз к гостинице на озере Лоусуотер. Как он сам писал Ньютону: "Я, возможно, сумею поймать прекрасную форель".
Самая именитая часть благородного общества разместилась в столовой, однако хозяин оказался чересчур суетливым и навязчивым, беспрерывно нарушая то самое уединение, к которому, судя по его же объяснениям, высокие гости стремились и за которое, собственно, и были заплачены немалые деньги. Появление вновь прибывшего невольно вызвало их раздражение, но его вежливое высокомерие, его платье и намеренная самоуверенность только раздразнили их любопытство. Он же демонстративно достал подписанную ему лично книгу и с самым сосредоточенным видом принялся ее читать, маленькими глотками потягивая принесенный бренди с водой. И все же, когда он удостоил общество своим вниманием и поздоровался со всеми, в его тоне и голосе звучало немалое дружелюбие, сию же минуту завоевавшее неподдельную их симпатию. Последовало короткое знакомство, Хоуп вручил визитную карточку каждому, тем самым вызвав неослабевающее уважение и внимание к своей персоне.