- Я отправился искать вас, поскольку хочу сказать, что мистер Ньютон здесь и с нетерпением желает вас видеть.
Хоуп почувствовал себя в западне.
- Вы меня извините, если я отправлюсь немедленно?
Когда Робинсон открыл рот, дабы достойно ответить, Хоуп уже сидел в седле.
Пожилой человек проводил пристальным взглядом удалявшегося от него галопом джентльмена, а затем еще некоторое время стоял совершенно неподвижно. Ему требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать. Он направился к водопаду, где строил ступеньки, чтобы туристам было легче карабкаться на вершину холма. Даже Колридж с похвалой отозвался о ступеньках, выложенных мистером Робинсоном. Робинсон шел очень медленно, в глубокой задумчивости. В конечном итоге он теряет ее, мысль об этом отдавалась погребальным звоном у него в ушах.
Мэри видела, как Джон - так она теперь про себя называла этого человека - и другой джентльмен быстрым шагом удалялись от гостиницы. Она поняла, что они прекрасно знают друг друга, что их дело не терпело отлагательств и к тому же требовало приватности и что оно, казалось, беспокоило Джона. Мужчины взяли лодку, и Хоуп принялся грести на середину озера.
- Давать за меня поручительство в Кесвике не было ни малейшей необходимости, - заметил Хоуп коротко.
Он огляделся по сторонам. Впереди, на середине озера находились рыбаки, он направил лодку чуть вбок, к лесу, а затем отпустил весла. Он не намеревался давать Ньютону ни малейшей возможности оказать на него давление.
- Возможно, я бы и не приехал, - парировал Ньютон таким тоном, словно сама поездка сюда унизила его, - но правда заключается в том, что я должен деньги всему Ланкастеру, мне перестали давать в кредит. Я не осмелился занимать денег у кого бы то ни было, дабы не вызывать ни малейших подозрений, мое положение становилось день ото дня отчаянней. Если бы я обнаружил свое истинное положение, это не принесло бы добра ни одному из нас.
- Очень хорошо. Очень хорошо. - Хоупу не терпелось поскорее окончить этот невыносимый разговор, он внезапно ощутил подавленность и уныние. Ньютон был настоящим проклятьем. - И чего же ты теперь желаешь, приехав сюда?
- Мисс д'Арси кажется мне вполне достойным объектом внимания. Впечатляющее состояние. И кажется, тебе удалось завоевать ее сердце?
- Да. И что? Есть еще полковник Мур… он точно пиявка присосался к ней… и он никогда не выпустит ее из своих лап, сколько бы я ни обхаживал его.
- А есть ли у тебя какой-нибудь план, как можно увезти ее за границу?
Хоуп смотрел в другую сторону. Как могло случиться, что Ньютон стал до такой степени ненавистен ему? Он был его союзником. Именно он всегда высказывал самые здравые суждения, касавшиеся их общего дела. Если уж говорить начистоту, то именно Ньютон улаживал большинство проблем, но все это теперь казалось совершенно несущественным. Время от времени Хоупу даже удавалось его запугать, в особенности когда он делал это совершенно ненамеренно, когда неожиданный порыв раздражительности одолевал его, но Ньютон оставался вдохновителем и холодным исполнителем. И теперь, наедине с ним, Хоуп вдруг осознал, насколько далеко он зашел и что все это время он ходил по лезвию ножа.
- Почему бы нам не ограничиться тем, что мы планировали раньше?
- Потому что этого недостаточно, - ответил Ньютон. - Даже чемодан…
- Он все еще у меня. Я покажу его тебе позже, коль скоро ты мне не веришь…
- Нет, нет… единственное, в чем помогло бы нам все это, так это в переезде в Новый Свет, однако неприятности, которые мы испытывали в Старом, будут продолжать нас преследовать и там. - Тонкие черты худощавого лица Ньютона заострились еще больше. - Новый Свет станет для нас таким же, как этот. Те, кто имеет власть, будут править, а те, у кого власти нет, станут падать перед ними ниц, валяться в грязи, их будут попирать ногами, и им останется только умолять… помни об этом, Джон, умолять, бегать, точно крысы по сточным канавам и трястись там, пока не минует опасность. Новый Свет кишит людьми вроде нас, и осмелюсь утверждать, что там даже хуже, нежели здесь, поскольку мир там весьма жесток. Мы и сами достаточно жестоки и в полной мере подходим такому миру, разве нет? Но насколько лучше, легче и счастливей нам бы жилось, Джон, если бы мы с тобой сумели прибрать к рукам состояние этой милой малышки. - Теперь Ньютон отбросил всякую маскировку. - Мы заключили договор, Джон; если ты сожалеешь об этом, можешь сожалеть и дальше, но не совершай ошибки и не пытайся расторгнуть его. Я буду стоять за твоей спиной до тех пор, пока мы не добьемся успеха, Джон, либо до тех пор, пока не проиграем. Ты же не думал нарушать его, верно, Джон?
Хоуп почувствовал, как мороз пробирает его, словно с озера дохнуло леденящим бризом. Он невольно поежился.
Ньютон заметил это, но никак не отреагировал. Теперь он смотрел на своего сообщника взглядом, в котором, казалось, таилась угроза.
- Ведь не думал, верно, Джон?
- Зачем тебе обязательно надо было его убивать?
- Я уже приводил тебе свои доводы, да к тому же им никогда не удастся напасть на след. Твой несессер - единственная улика, но его мы приобрели в совершенно ином месте. Никакой связи. Ты не должен беспокоиться, Джон, разве я когда-нибудь предавал тебя?
Ньютон наклонился вперед и скорее даже не похлопал, а погладил друга по колену. И Хоупа, более сильного, более высокого, более представительного, нежели Ньютон, - казалось, успокоил этот жест примирения.
- Ты слишком долго находился в одиночестве. Или же в обществе тех, кто не понимал тебя, - мягко произнес Ньютон.
Хоуп чувствовал, как изящная рука деликатно поглаживает его дорогую одежду, а затем ее прикосновение стало более жестким, ритмичным. Он закрыл глаза и вообразил себе темные своды тюрем с гравюр Пиранези, преследовавшие его точно ночной кошмар, свисающую с виселицы веревочную петлю и эшафот, сухих, будто лишенных плоти людей, которых ему доводилось знавать в былые времена. Мир был полон зла, жесток, несправедлив, безжалостен, пуст, порочен, и Ньютон отлично это знал. Хоуп вдруг подумал: да, его приятель настолько уверен в собственных знаниях, что истина предстает перед ним даже здесь, на этом мирном озере, над которым в лучах солнца так и мерцает марево водяной пыли точно благословение Божье. А Ньютон все продолжал говорить об этом одиночестве, о том, что все его покинули, о страхах и каждый раз прикасался к Хоупу, прекрасно осознавая, насколько важны такие прикосновения для его друга и насколько Александру Августу необходимо ощущение этой близкости, насколько сильна потребность снова почувствовать уверенность в собственной правоте.
И по мере того, как Ньютон продолжал негромко и монотонно бормотать слова утешения, более похожие на заклинания, из глубин памяти Хоупа вдруг, словно луч солнца, возникло видение перевала Хауз-Пойнт. Но зловещие доводы Ньютона тут же окутали черной дымкой эту картину и светлый образ Мэри. Сейчас, когда эта прекрасная девушка - он видел это своим внутренним взором - находилась совсем рядом с ним, охраняя его душу от зла, даже она, как и он сам, была совершенно бессильна перед жизненным опытом и беспощадным упорством порочного человека, который в нем, Хоупе, видел лишь инструмент для осуществления собственных далеко идущих планов. И именно его - Александра Августа - он в самую последнюю очередь посвятил в свои греховные замыслы. Его дьявольская способность подчинять себе людей проистекала из слабости человеческой воли, из той мимолетной симпатии, которую многие испытывали к нему, из чувства порядочности и рамок вежливости, кои были приняты в приличном обществе, из угрызений совести, что столь знакомы натурам чистосердечным. Он брал порочное, чужеродное и в то же время занятное существо, трудился над ним, лепил его, заставляя проявлять волю, ставить цели. Его же цель, казалось, заключалась в ином: заставить человека меняться, работать над собой, и этот процесс временами бывал куда как приятней и соблазнительней, нежели сама цель. И сейчас этот страшный человек точно так же, как и прочих, лепил своего друга. Но по мере того, как лодка продолжала скользить по глади озера, Хоуп, вслушиваясь во вкрадчивые увещевания Ньютона, по-прежнему находил в своем сознании уголок, который сохранял верность Мэри…
Заключенный
Где-то глубоко, в лабиринтах сознания Хоупа таился полузабытый кошмар, который, стоило ему воскреснуть, обжигал душу болью и страхом. Он был связан с Америкой. Хоуп как-то слышал об излюбленной казни индейцев. Привязав пленного к двум лошадям за ноги, они гнали скакунов в разные стороны, и те, в безумном неистовстве, разрывали человека надвое. Самому ему никогда не доводилось видеть столь варварской казни, однако же он много раз слышал о ней, и всякий раз, как ему казалось, палачи избирали все новый и более мучительный способ убить жертву. Кровавая картина, точно иголка, всаженная в нерв, заставляла его метаться на постели в попытках отогнать ужасное видение. Проснувшись той ночью, он зубами вцепился себе в руку, заглушая рвущийся из груди крик.
Он так и не нашел в себе мужества вновь сомкнуть веки и погрузиться в сон. Вместо этого Хоуп раздвинул шторы, впуская в комнату яркую, пронизанную серебристым свечением ночь. Несмотря на теплые сумерки, его трясло крупной дрожью, и тогда он накинул на плечи бутылочного цвета пальто и уселся у окна. И все же страх не отпускал, кровавая картина ночного кошмара продолжала стоять перед глазами его, и вскоре, когда Хоупу наскучило любоваться серебристыми тенями холмов и озера, чтобы отогнать сон, он взял несколько листков бумаги и принялся писать. Записи были для него чем-то большим, нежели простое утешение, временами они казались единственным способом существования.
Он уже давно понял, что письменные рассуждения о боли могут облегчить саму боль.
В комнате было достаточно светло, и страницу он видел прекрасно, к тому же Хоуп давно привык писать при скудном свете: много раз ему приходилось делать записи в кромешной тьме, старательно измеряя ширину страницы большим и указательным пальцами.
Он также знал на собственном опыте, что перо и бумага помогают освободиться от страха перед тем, кого ты боишься более всего. На страницах дневника можно было подчинить себе даже Ньютона.
Ньютон пришел ко мне как Спаситель, - написал он. - Он знал, насколько меня страшит тишина и насколько я чужд одиночеству. Несколько месяцев мы провели вместе, и все это время он успокаивал меня, привязывая к себе все больше, и хотя ему пришлось уехать гораздо раньше, он продолжал слать мне знаки дружбы и подарки, дабы расставание не смогло разорвать нашу связь, создавшуюся с течением времени.
Когда Ньютон вышел из тюрьмы, Хоупу оставалось еще шесть с половиной лет отбывать приговор. Именно тогда с ним произошло нечто настолько необъяснимое и невероятное, что рассудок и вовсе отказывался поверить в такое. Однако это случилось на самом деле, и та абсолютная простота, какой отличалось неприметное на первый взгляд событие, доказывало его реальность.
Однажды он подошел к окну и устремил свой взор вдаль: через тюремный двор, поверх стены, что его окружала; через всю улицу, прилегавшую к Скарборо. В окне противоположного дома он увидел молодую, просто одетую, но красивую и приятную женщину, в глазах которой, как ему показалось, светился редкостный ум. Их взгляды встретились, и в ту же минуту некая сила словно бы хлынула в его душу. Хоуп почувствовал, как между ними возникает крепкая, нерушимая связь, способная преодолеть пространство и преграды. И сила эта вдруг стала вытеснять из его сердца то влияние, какое всегда имел над ним Ньютон. Он впитывал ее всей душой, усилием воли стремясь сохранить ее в себе, наложить на нее заклятье, цепляясь за нее, как утопающий хватается за соломинку. В течение получаса они неотрывно смотрели друг на друга, кажется, даже не моргая, пока женщина наконец не отвернулась от него.
На следующий день в тот же самый час он снова стоял у окна; несколько минут неистового напряжения - и женщина вновь стояла напротив. "И вновь одной лишь силой духа удерживал я ее; я знал, сколь необходимы мне эти узы: вся моя жизнь заключалась в этом взгляде". На третий день - то же. В течение недель, месяцев он продолжал обмениваться взглядом с незнакомой ему женщиной, изредка пропуская день или два. Хоуп ощущал, что создавшаяся между ними связь сулит ему нечто важное. И через год, будто бы требовалось именно двенадцать месяцев, чтобы проверить силу этой безмолвной связи, стали приходить первые подарки. И наконец несколько слов, написанных четким, крупным почерком. Именно тогда в ясном и светлом взоре женщины он ощутил присутствие духа и помощь. "На которые я ответил столь же кратко. Но важны были не слова - оковы чувств, но наши взгляды".
Незыблемые узы, шесть с лишним лет подряд.
На протяжении двух тысяч трехсот сорока восьми дней я, стоя у зарешеченного окна, ощущал себя чем-то большим, нежели просто человеком. Сознание мое вмещало не только меня самого, но ту женщину, которая удерживала меня от падения в ад. Я ни разу так и не осмелился освободить ее от моих чар, как Ньютон никогда не освободит меня самого.
Ему удалось повидаться с Мэри следующим утром один на один, без Ньютона.
- Он - адвокат из Честера, приехал, чтобы вернуть меня обратно к делам. Мне придется уехать.
- На сколько? - Мэри склонила голову; слова прозвучали гортанно, и это возбуждало его.
- Я не знаю, - сказал он и добавил правдиво и достаточно жестко: - Навсегда, если у Ньютона свои планы.
- А вы?
- Возможно, ничто больше не удерживает меня здесь.
- Мне нужно время.
- Ну, тогда меня может удержать только время, которое вам необходимо.
- Когда вы вернетесь?
Он вдруг подумал, насколько же эта девушка горда. Она произнесла свой вопрос столь натянуто и неохотно, будто ее ничто не интересовало, и все же его было трудно обмануть: чуткий слух уловил в ее тоне мольбу.
- Когда мне вернуться? Как бы вам хотелось?
- Когда вы сами того пожелаете.
Ее ответ был явной уступкой; она сама предоставляла ему полную свободу толковать его так, как ему вздумается. Слова ее были сухи и покойны, но взгляд! Он говорил совсем иное: "возвращайтесь скорее", он молил, ясно и недвусмысленно. Хоуп покинул девушку, испытывая истинное ликование от того, в какое смятение вверг ее.
Ньютон и Хоуп покинули "Рыбку". Мэри даже не вышла их провожать.
Они заглянули в "Голову королевы", но только затем, чтобы Хоуп успел оставить письмо для мисс д'Арси. Пока Хоуп попивал винцо с Джорджем Вудом, Ньютон растворился где-то среди шумных ярмарочных улиц. Уж кому, как не ему, знать, сколь нежелательна может быть демонстрация близости с благородным полковником, которого вокруге знали, казалось, буквально все. И потому, дабы не подвергать дальнейшие свои планы ни малейшей опасности, Ньютон сел в коляску только на окраине города.
В нескольких милях к югу от Эмблсайда они отобедали, а затем отправились в мастерскую Уильяма Грина, который, как ни странно, слыл и приличным художником, и прекрасным коммерсантом. В хорошую погоду он обычно занимался своими делами вне дома; когда же погода портилась, он проводил дни в мастерской, беседуя с клиентами и продавая картины. Ради самых дорогих клиентов он даже соглашался несколько нарушить привычный ход событий и отправиться с ними на прогулку, что, впрочем, ему было весьма по душе. Он, как знаток местных красот, показывал всем дивные виды и достопримечательности, а затем, уже после прогулки, за чашечкой чаю в своей мастерской обсуждал достоинства Озерного края. Его пейзажи пользовались немалым спросом, и потому он зарабатывал ими себе на безбедную жизнь, так же как городской художник нередко обеспечивает себя писанием портретов. Хоуп хотел было даже купить у него маленькую акварель, дабы окупить то беспокойство, которое они доставили мистеру Грину, однако Ньютон отговорил его.
Чем дальше на юг они удалялись, тем более беззаботным казался Ньютон. Он вдруг стал завзятым любителем достопримечательностей. Он все время заглядывал в своего Хатчинсона и выискивал восхитительные виды. Проведя довольно длительное время в Баттермире, Хоуп уж считал себя почти коренным жителем этого края и старался всеми силами остудить энтузиазм Ньютона, наслаждаясь при этом чувством собственного превосходства.
И все же Хоуп грустил. Он по-прежнему оставался лишь игрушкой в руках Ньютона. По мере того как они продвигались на юг к Картмелу, Ньютон все больше расхваливал Америку с ее невероятными и неограниченными возможностями, живописал великое будущее, рассказывал об успехах, которых они добьются собственными силами. Он при малейшей возможности беззастенчиво хвастался собственным умом, одобрял план с мисс д'Арси, пытался окутать их откровенную аферу покровом благообразия и забросал своего вполне учтивого, но погруженного в задумчивость товарища комплиментами. Хоуп же чувствовал, как некий план все больше овладевает его сознанием, приобретает более определенные очертания. Они подъехали к северным границам вероломного залива Моркамб, и Хоуп бросил отстраненный взгляд поверх песков, что погубили столько жизней и увлекли в море множество тел, не оставив ни единого следа.
Обо всем этом он написал в своем дневнике:
Вчера мы пешком ходили к заливу, через Пески и без сопровождения. Погода была сумасшедшая, омерзительная и ненастная.
До этого дня мы лишь раз быстро прошлись до этого заброшенного места, вдоль берега и затем быстро, слава Богу, обратно к гостинице, к благам, к горячему ромовому пуншу, приправленному специями. Защищенный от непогоды - погода снаружи никому не давала возможности высунуть нос на улицу, и все обитатели гостиницы благоденствовали в тепле- Ньютон впал в состояние покоя и легкомысленного удовольствия, таким я никогда раньше его не видел. Сейчас он полностью согласен с моим намерением некоторое время держаться подальше от Амариллис д'Арси, этому плану немало поспособствовало и письмо, пришедшее сегодня утром. В нем эта милая девушка сообщает, что она сделала распоряжения по поводу приданого и что ее друзья уже готовят ей подарки. Отвечу ей через день или два, коротко. Складывается впечатление, будто Ньютон наслаждается нашим вынужденным пребыванием в гостинице, а мне приходится ублажать его. При этом я так и не сумел отделаться от ужасной мысли, накрепко засевшей в моей голове. Я не могу отогнать ее, она проскальзывает в самую глубину моего сознания, как арабский мальчишка, воровато подкрадывающийся в сумерках к чужому добру. Иногда мне кажется, будто я замечаю легкую, скользящую улыбку на лице Ньютона, словно он знает или же догадывается о моих замыслах и терзающих меня картинах.
Убийства здесь всегда происходят в Песках. Когда мы отправились на берег залива, Ньютона, казалось, кто-то предупредил об этом, что лишь подстегнуло его любопытство. Я же находился в состоянии крайнего возбуждения. Прямо передо мной, через Пески, находилось то самое место, откуда, как мне думалось, началось мое последнее приключение. Человек рядом со мной был единственым связующим звеном между мною и моим прошлым. А позади меня среди холмов, от которых мы уходили все дальше и дальше, осталась моя любовь, открывавшая путь к умиротворению и свободе.