Ждали утра в надежде, что оно принесет спасение; но утро оказалось еще хуже ночи. Проходили часы, а буря не унималась, а волны все с новой и новой силой перекидывались через борт и заливали палубу. Вода в трюме не прибывала, благодаря непрерывному выкачиванию, но и не убывала. К вечеру второго дня все изнемогли от усталости. На всех лицах изображалось полное отчаянье. Вот уже несколько посольских "людишек", в полном изнеможении, прекратили работу, и никакими мерами невозможно было заставить их выйти из одолевшей их апатии. Они легли там, где стояли, прямо в воду, и, казалось, ничего не видели, не понимали.
Александр, бодрившийся до последнего времени и рук не покладая работавший не хуже матросов, увидел наконец, что больше не может. Он весь будто окаменел, руки не слушались, не поднимались. Посников, несколько часов отдыхавший, сменил его, а он, шатаясь и падая на каждом шагу, кое-как добрался по мокрому полу до столовой и в изнеможении опустился на скамью, которая только потому оказалась на месте, что ножки ее были крепко-накрепко приделаны к полу.
Сквозь бледный полусумрак, лившийся из единственного оставшегося в каюте неразбитым оконца, рисовалась картина, полная разрушения. Вся столовая была исковеркана, даже большой стол почти выворочен из пола. Со всех сторон снесли сюда разные ящики и всякую поклажу, и эти ящики и узлы, при каждом сильном сотрясении и наклоне корабля, сдвигались с места, ударялись друг о друга и, будто живые, двигались по мокрому полу.
Плеск огромных волн, грузно падавших и разбивавшихся над головою, на палубе, свист и завывание ветра, скрип и визг снастей и смутный гул людских голосов - все это сливалось в немолчный ужасный шум, раздражающий и отвратительный.
Крепко держась за лавку и упираясь ногами в какой-то ящик, чтобы не упасть, Александр опустил голову на грудь, закрыл глаза и на несколько мгновений совсем забылся. Но от сильного толчка, от которого страшно застонал, затрещал и завизжал всеми своими снастями корабль, забытье прошло, мысли прояснились, явилось сознание действительности.
Полное отчаяние охватило душу Александра. Он уж не верил теперь в возможность спасения. Он знал теперь, что приходит смерть, ужасная, неминучая, с которой нельзя бороться, от которой некуда бежать. Смерть! Еще час тому назад эта мысль не приходила ему в голову, несмотря на отчаянное положение корабля, несмотря на то, что он отлично понимал всю опасность. Но он не рассуждал, он делал, что надо, работал, пока хватало сил. Теперь же он почувствовал всем существом своим, что смерть близка, что она подходит все ближе и ближе с каждой секундой…
Смерть! Умереть… да разве возможно это? Жизнь представлялась до сих пор какой-то бесконечностью, все было впереди и все манило. И вдруг - впереди ничего… и все уже осталось позади!.. В один миг вся жизнь, все прошлое воскресло и стало как живое перед Александром. В один миг он будто наяву увидел всех близких, он услышал голоса их… Вот это говорит отец, а это мать, а это Федор Михайлыч… а это Настя!..
- Смерть пришла! - слышит он сквозь гул и треск, у самого своего уха чей-то грустный голос. Но кто говорит это?.. Это не отец, не мать, не Ртищев и не Настя.
Чья-то рука тяжело легла на плечо его. Он открыл глаза и в полумраке разглядел лицо Чемоданова со спутанными волосами и всклокоченной бородой.
- Смерть пришла! - повторил Чемоданов. - Видно, так Богу угодно!..
Голос его дрогнул, но вдруг окреп, и он продолжал даже почти спокойно:
- Страшно оно и тяжко, да против Бога не пойдешь… Его святая воля! Да и то опять - сколько ни живи, а умирать все же придется… так не все ли равно, где Господь пошлет по душу… Так-то… вот что я скажу тебе, Лексаша, много ты виновен предо мною, и ты, и отец твой, да коли привелось нам помирать вместе!.. где уж тут враждовать… грех это, особенно перед смертью… простил я тебя, прости и ты меня, Христа ради!..
Александр вдруг забыл все - он слышал только эти последние слова Чемоданова. Он приподнялся, кинулся к нему на шею и почувствовал, что и старик его обнимает.
- Алексей Прохорыч, - сквозь подступавшие рыдания прерывающимся голосом шептал он. - Господь с тобою… нешто я что… за что мне прощать тебя… в сердце своем я всегда почитал тебя и почитаю… что у вас там с батюшкой - не мое то дело… Алексей Прохорыч… да неужто - смерть? - отчаянно закончил он, и сердце у него остановилось в ожидании ответа.
- Смерть, Алексаша! - спокойно и уверенно проговорил Чемоданов.
- Боже мой… да за что же? - невольно вырвалось из груди Александра.
- Судьбы Божии неисповедимы… Жаль мне тебя… молод ты… ну, да что об этом… Молиться давай, Лексаша… И у тебя, чай, грехи найдутся… а у меня, старого… ох… грешен я, грешен!.. Господи, помилуй!..
Он, все не выпуская Александра, осенил себя крестным знамением, и Александр почувствовал, что еще не все погибло, что Бог близок, что Он услышит… И он всей душой, всем существом своим стал молиться.
VIII
Медленно, будто все еще раздумывая и не зная, на что решиться, смерть стала отступать. Ветер внезапно изменил направление. Расплескавшееся море еще бурлило, волны еще вздымались; но в этом волнении уже чувствовалась как бы усталость. Опытный капитан первый пришел в себя, ободрился. И лицо у него сделалось совсем другое, и распоряжался он не тем голосом.
Его вид сразу же подействовал на экипаж и на пассажиров. Люди, совсем обессиленные и впадавшие в полную апатию, почувствовали как бы прилив новых, неведомо откуда взявшихся сил и принялись за работу.
Теперь море быстро стихало. Важных повреждений на кораблях, по счастью, не оказалось, воду почти всю выкачали и благополучно достигли гавани, чтобы сделать необходимые починки, запастись водою, хлебом, соленым мясом и снова пуститься в дальнейший путь.
Так как приходилось все же стоять с неделю, то капитан советовал сойти на берег, но Чемоданов и слышать о том не хотел.
- Едем мы до Ливурны прямо и с кораблей никуда не тронемся, - объявил он.
Все готово. Поплыли. Несмотря на то что ноябрь подвигался уже к половине, москвичи с изумлением замечали, что становится все теплее и теплее, а как начали приближаться к Португалии, то совсем сделалась весенняя погода. Небо голубое, безоблачное, ветерок теплый, ласкающий, солнце так славно греет.
Вышел после обеда Алексей Прохорович на палубу, поставил спину на солнышко и чувствует, что хорошо ему, легко на душе, во всем теле приятная теплота, бодрость, будто десяток лет с плеч свалился.
А тут и Александр вышел на палубу. Глянул на него Алексей Прохорович весело.
- Подь-ка сюда, Лексаша! - крикнул он.
Александр не заставил себя ждать. Теперь, после смертной опасности, соединившей и примирившей их, отношения их изменились. Чемоданов уже не чувствовал потребности бить Александра великим боем. Раз простил, раз примирился - так и баста. К тому же молодой Залесский ему с каждым днем начинал все больше и больше нравиться, его будто что-то невольно влекло к нему. Но все же, несмотря на это, Алексей Прохорович сдерживался, старался глядеть на "парнишку" строго и хотя чувствовал в беседах с ним большое удовольствие, но все же напускал на себя, обращаясь к нему, большую важность.
Однако теперь, под влиянием плотного обеда, нескольких чарок доброго вина, а главное под влиянием этого теплого солнца и живительного морского воздуха, он забыл свою важность и строгость и, сам того не замечая, назвал Залесского - как и в тот страшный час, когда смерть казалась неизбежной, - Лексашей.
- Что же это, братец, такое? - весело и смеясь глазами сказал он. - Куда ж это мы зиму-то девали? Где ее прогуляли? А?
Александр радостно улыбнулся.
- Да уж это как твоей милости будет угодно, Алексей Прохорыч, хоть ты тут что хошь - а зимы в этом году не видать, зима на Москве осталась…
- Так неужто так-таки никакой зимы и не будет?
- Не будет.
- Врешь!
- С чего же я врать стану… Не на север, а на юг едем.
- Чудны дела Твои, Господи!..
И Чемоданов задумался.
- А о чем это ты с капитаном-то болтал? - вдруг спросил он.
Александр при этом вопросе сделался серьезен.
- Да слухи ходят плохие…
- Какие слухи?
- А вот капитан говорит, что те шкипера корабельные, которых мы вчера встретили, уверяют, будто за Гибралтаром много пиратов…
- Пиратов… Это что ж такое?
- А так морские разбойники прозываются, Алексей Прохорыч.
- Что ты? Шутишь!.. Какие там еще морские разбойники… - проговорил Чемоданов, чувствуя, что все его радостное настроение портится. Все было так чудесно, думалось, все опасности миновали… и вдруг - морские разбойники.
Между тем Александр продолжал:
- Собираются, вишь ты, эти пираты целыми шайками, снаряжают корабли, запасаются оружием всяким и плавают, торговые корабли выглядывая. Как завидят корабль - сейчас клич друг дружке дают, гонятся за тем кораблем, обстреливают его; поймают - людей всех перережут, товар заберут, а корабль - ко дну… Много, говорит капитан, торговых кораблей с богатыми грузами пропадают без вести от этих пиратов.
- А ведь коли так, дело-то дрянь выходит! - с беспокойством воскликнул Чемоданов. - Что ж голландец-то говорит?.. Ведь коли за Гибралтарой разбойники нас поджидают, то, по крайности, должны мы на случай нападения приготовиться, мортиры выкатить, зарядить их…
- Об этом мы с капитаном и говорили, Алексей Прохорыч, сегодня же начнем готовиться на случай нападения…
Оба корабля были скоро приведены в боевой вид; ежедневно ожидали нападения пиратов; каждую точку, появлявшуюся на горизонте, принимали за разбойничий корабль.
Прошло несколько дней, и вот, едва миновали Гибралтар, действительно заметили что-то подозрительное. Из-за скалы, у испанского небольшого городка, который, по словам капитана, назывался Мотриль, выплыло три каких-то корабля, и скоро уже нельзя было сомневаться в том, что корабли эти разбойничьи и что они начали погоню.
Разбойники настигают. Конечно, оно ведь еще неизвестно, чья возьмет; а все же силы не равны. Все приготовлено к бою. Почти все на палубе и зорко следят за приближающимися пиратами. Посникова не видно; он внизу, и у него зуб на зуб не попадает от страху. Во время бури, у берегов Ирландии, когда погибель казалась неминучей, когда смерть в холодной и соленой морской глубине рисовалась воображению со всеми своими ужасами, Лесников не падал духом, работал изо всех сил и всячески старался ободрить окружавших его, доведенных до полного отчаянья людей. Теперь же, когда опасность была, во всяком случае, не столь неизбежной, когда приходилось бороться не со слепой и непобедимой стихийной силой, а с людьми, которых можно было и победить, он струсил, а еще несколько часов тому назад подтрунивал над Чемодановым, тревожившимся все это последнее время и то и дело поднимавшимся на палубу - взглянуть, не видать ли где-нибудь пиратов.
С Чемодановым оказалось наоборот: едва разбойничьи корабли начали погоню, он вдруг забыл все свое беспокойство, оживился, созвал своих людей и самым спокойным образом отдавал им приказания относительно того, как надо действовать в случае нападения.
Глядя на него, ободрился и Александр и даже кончил тем, что просто желал нападения…
Между тем пираты, подойдя к кораблям на самое близкое расстояние и разглядев сделанные приготовления к защите, обменялись друг с другом сигналами и вдруг повернули назад, Да с такой поспешностью, будто сами испугались погони.
- Вишь, поганцы! - весело говорил Чемоданов, потирая руки. - Ишь, срамники, улепетывают!.. Видно, русского духа не жалуют… То-то же!..
IX
Остальное путешествие вплоть до Ливорно было благополучно. Пираты не встречались больше, погода стояла прекрасная, корабли иной раз плыли в близком расстоянии от берега, который был неизменно "по левую руку", и москвичи любовались чудными видами, красивыми городами. Все это было так непохоже на свое, русское, знакомое с детства, что нашим пловцам казалось, будто они совсем и не на земле даже, а на какой-нибудь неизвестной "планиде".
Алексей Прохорыч, выходя на палубу, подзывал к себе Александра, подталкивал его и, указывая на какой-нибудь живописный вид, говорил:
- А?! Это что ж, братец, такое?.. Деревья-то? Строение… гляжу я, гляжу - и вот так и чудится, что оно не наяву. Да и наяву ли, братец?.. Может, это так только… один отвод глазам… одно дьявольское прельщение?
- Какое там дьявольское прельщение, Алексей Прохорыч, - отвечал Александр, - вон голландец говорит, что еще и не таких чудес наглядимся в Италии… А про Венецию что толкует… послушал бы…
- Что ж голландец толкует?
- А вишь ты, будто Венеция-то плавучий город, на воде построена… улиц нету… а все на воде…
- Ну это-то он уж врет, морочит тебя, а ты, дурак, развеся уши и слушаешь… а того сообразить не можешь: как же это, чтобы город был на воде построен?! Да и зачем его на воде строить, коли земля есть?! Ну, сам рассуди - как тому быть!..
- Эка, эка! Гляди-ка, это что ж такое? - И он показывал пальцем на обрисовывающиеся очертания какого-либо замка. - Церковь не церковь, дворец не дворец… сгинь, пропади, дьявольское наваждение! Да воскреснет Бог…
Он крестился, зажмуривал глаза и потом понемногу открывал их снова.
- Ишь ты, не пропадает…
- Да и не пропадет, - раздумчиво говорил Александр, жадно вглядываясь в очертания замка чудной, никогда не виданной постройки, в далекие силуэты гор, - хорошо здесь за морем, и зимы вот нету… а у нас теперь что?
И он чувствовал, как начинает биться и щемить сердце.
- Алексей Прохорыч, ведь у нас теперь… ведь Рождество подходит… святки!
- Да, Алексаша… колокола теперь на Москве гудят… добрые люди к празднику готовятся… морозец… снегу-то, чай, снегу!.. Белый он теперь, чистый… ровно алмаз искрится на солнце… Эх, братец, ну чего мы тут попусту глазеем, эка невидаль! Да пропадай ты пропадом, прелесть басурманская! У нас куда лучше, куда лучше!
- Вестимо, у нас лучше! - из глубины сердца повторял Александр вслед за Чемодановым, но глаза все же невольно глядели и невольно любовались "заморскою прелестью"…
Приезд русского посольства в Ливорно не был для города неожиданностью. Недавно вернувшийся из Москвы дипломатический агент венецианской республики, Вимина, проездом через Ливорно сообщил властям, что вслед за ним должно появиться московское посольство, отправляющееся в Венецию.
В Ливорно уже имели кое-какое представление о Московии, так как между ливорнскими купцами и Архангельском существовали торговые сношения. Россия поставляла тогда в Италию весьма значительное количество икры и воску, а также собольих и иных мехов.
Богатый купец Лонглан, издавна торговавший с Архангельском, убедил своих сограждан сделать московскому посольству блестящий прием. Едва русские корабли показались у ливорнского рейда, как со всех стоящих в рейде судов раздались салюты, выстрелы из мортир. Чемоданов, нарядившийся в богатую посольскую одежду, в высочайшей своей шапке, важно стоял на палубе и, заслышав выстрелы, внезапно оживился. Его сердцу было отрадно это выражение почета, которым его встречали. Он немедленно же распорядился, чтобы отвечали такими же выстрелами из мортир.
- Пороху не жалеть! - крикнул он. - Царь-батюшка не станет мне пенять за порох… Коли нас почитают, то и мы должны почтением ответствовать… Ведь мы не простые гости… мы посольство великого государя - и все должны видеть это и чувствовать…
- Иван Иваныч… Лександр Микитич! - кричал он. - Что ж это вы? В каком платье? Сейчас, скорее - дорогие кафтаны, шапки! Али забыли, кто вы?.. Пусть все видят… пусть все чувствуют!
Посников и Александр внезапно прониклись его словами, его чувство сообщилось и им - и через пять минут они стояли уже рядом с послом в кафтанах, парча которых сверкала на солнце, и в высоких собольих шапках.
- Чур, не сходить на берег, пока ихнее начальство не приедет к нам само на поклон и не пригласит в свой город! - торжественно объявил Чемоданов.
- Ну, а коли они о том не догадаются, ведь мы не в Ливурну посланы, - заметил было Посников.
- Посмотрю я, как они не окажут такого почтения послам его царского величества! - с все возраставшей важностью сказал Алексей Прохорович, и по его лицу видно было, что он не тронется с места, пока не явится ливорнское начальство.
Ждать, однако, пришлось недолго. Губернатор Ливорно, Антонио Серристори, послал чиновника приветствовать приезжих.
Нарядный синьор, в сопровождении вооруженной стражи, взошел на палубу и почтительно раскланялся перед послами, причем Чемоданов важно кивнул головой, а Посников поклонился пониже.
- Александр, переведи… что он такое бормочет, этот куцый, и кто таков? - строго поводя глазами, произнес Алексей Прохорович.
Александр смущенно и несколько робея подошел к нарядному синьору и обратился к нему на латинском языке. Синьор стал вслушиваться, понял, любезно улыбнулся и, мешая латинские и итальянские фразы, объяснил Александру все, что было надо…
- Ну? - нетерпеливо вопрошал Чемоданов.
- Он послан здешним губернатором поздравить нас с приездом и просить сойти на берег… Жить нам предлагает в доме почтенного купца Лонглана… наш груз, пока его не перевезут в дом, будет охранять стража.
- Ладно! - сказал Алексей Прохорович. - Да спроси ты его - он-то кто? Что за птица?.. Уж больно что-то невзрачен…
Александр спросил и перевел.
- Он говорит, что он ближний человек губернатора и что губернатор сам бы приехал, да вот уж с неделю как нездоров, из дому не выходит.
- Ну, коли нездоров, так ты скажи, что в этом Бог волен и что мы его за болезнью извиняем… Скажи, что о купце Лонглане мы слышали и что ежели он сумеет принять нас, как подобает нашему достоинству, то мы погостить в его доме согласны…
Александр, конечно, смягчая высокомерный тон посла, передал его слова синьору и, выслушав все, что тот ему ответил, обратился к Алексею Прохоровичу:
- Он говорит, что город Ливорно радуется нашему приезду, что город готовит нам встречи, пиршества и всякие удовольствия… Он надеется, что послы московского царя останутся довольны приемом.
- Вот это он ладно говорит, - покровительственно кивая синьору, произнес Чемоданов. - Скажи ему, что я им доволен, пусть продолжает служить и почтительно вести себя… тогда я сделаю ему подарок.
Алексей Прохорович очень бы рассердился, если бы мог понять, что Александр ничего не сказал синьору, а только поблагодарил его от имени царского посольства.