"Вот Александра нет, а он обещал быть непременно… Нино действительно имеет дерзость быть в меня влюбленным… ненавидит Александра всем своим мстительным сердцем… Ведь это из ревности он придумал адский план, который совсем было и удался ему… Но его замыслы разрушены, он посрамлен, выгнан… Можно себе представить, какая ненависть, какая жажда мщения теперь в нем бушуют!.. Он не остановится ни перед чем… если страшный "браво", наемный убийца, ловкий и хитрый, здесь, если Нино с ним сговорился… О, Боже!.."
- Панчетти, - прерывающимся голосом прошептала Анжиолетта, - зачем вы заговорили о Луиджи Пекки?.. Разве вы знаете что-нибудь?.. Или это одни ваши предположения?
- Таких вещей, пока они не случатся, знать нельзя, - спокойно сказал аббат, - конечно, Нино не сообщил мне о том, что он нанял Луиджи Пекки для того, чтобы подкараулить синьора московита и умертвить его… но…
- Что "но"?.. Да говорите же скорее!
- Но… - продолжал невозмутимо и медленно аббат, - несчастный Нино безумен от страсти к вам, синьора.
- Да как же он смеет! Разве я подавала ему когда-нибудь повод…
Панчетти пожал плечами.
- Даже picolla bestia имеет право любоваться солнцем и любить его, - сказал он с самым серьезным видом, - так и сердцу человека, кто бы он ни был, нельзя запретить обуявшей его страсти… Другое дело, если он позволит себе выражать ее… Так вот, видите ли, синьора, еще после того, как синьор московит был здесь в первый раз, Нино объявил мне, что он так или иначе изведет его.
Анжиолетта уже не думала ни о какой сдержанности - она вся превратилась в ужас и волнение.
- Изведет? - воскликнула она. - Как же вы мне тогда же не сказали?
- По какому бы праву стал я передавать вам такие вещи?
- Право!.. По какому праву! Santa Maria… оставьте это… ну, да, вы видите, вы знаете… и я не хочу скрываться… Я люблю синьора Александра… да, люблю его, слышите ли вы это! Так не томите же меня… говорите все, что знаете!
Хотя ничего неожиданного не было для аббата в признании синьоры, но все же то, что она так прямо решилась говорить об этом, его озадачило. "Значит, это не шутка, не простой каприз… она так полна страстью, что не находит даже нужным скрываться… А, впрочем… ведь московит скоро уедет, и после такого признания она невольно станет ко мне ближе… бездна между нею и мной с этой минуты перестанет существовать… мостик через эту бездну построен, готов… это хорошо!"
- Конечно, я скажу вам, синьора, все, что знаю, - опуская глаза, произнес он, - я знаю, что вчера, после спектакля, Нино отправился к Луиджи Пекки, а сегодня, когда синьор Александр выходил отсюда и садился в гондолу, я видел, как один замаскированный человек указал его другому. Нино указал его Пекки - я уверен в этом, я сразу же узнал их обоих.
Бедная Анжиолетта вся похолодела.
- Боже мой, Боже, что же нам делать?
Она заломила руки, подняла глаза к нему - и стала до того прелестной, что Панчетти не мог выдержать и совсем наклонил голову, лишь бы не видеть ее.
- Но вы-то, вы! Вы такой же враг мне, как Нино, вы еще хуже его! - задыхаясь, говорила синьора, начиная, как безумная, метаться по гостиной. - Ведь если бы тогда же вы мне сказали… я бы успела написать, предупредить… инквизиция в мгновение послала бы сбиров… они схватили бы Пекки и Нино… А теперь… теперь, быть может, уже поздно!.. Бегите… вот… я напишу…
Она кинулась к столу, трепетными руками искала бумагу, чернильницу, перо.
- Успокойтесь, синьора, - сам начиная несколько волноваться, говорил Панчетти, - это не так еще скоро делается… Пекки хоть и очень ловок и опытен, но все же ему в один день невозможно напасть на синьора московита…
- Отчего, отчего невозможно?
- Пекки, как и всякий "браво" высшего сорта, всегда производит свое "dar uno sfriso" таким образом: он под верхнее платье надевает подушки и крепкую сетку и прежде всего старается встретиться со своей жертвой и затеять ссору за бутылкой вина. Если же это окажется невозможно, он выжидает в удобном месте и, приготовясь к защите, загораживает человеку дорогу. С ним поневоле приходится вступить в поединок… ну, а исход такого поединка всегда один и тот же…
- Так что же? Разве это может меня утешить? - стонала Анжиолетта.
- Может, потому что в один день вряд ли Пекки найдет случай встретиться с синьором Александром.
Анжиолетта наконец нашла перо и принялась писать одному из своих дальних родственников, члену совета Десяти, объясняя ему, что узнала об опасности, грозящей иностранцу, и прямо называя имена Пекки и Нино.
Запечатав письмо, она подала его Панчетти.
- Скорее, скорее пошлите с этим Антонио - он расторопен, пусть доставит письмо синьору Риччи, пусть найдет его где бы то ни было… А вы сами ступайте в московитское посольство… если он там - скажите ему, чтобы он не выходил из дому, пока я не извещу его о том, что опасность прошла… Если его нет - ищите, ищите его всюду и не возвращайтесь, не найдя его… Я буду ждать здесь. Буду ждать… и увижу - действительно ли вы мне преданы… или и вы - враг мой!..
Панчетти поклонился и молча вышел из гостиной.
Анжиолетта осталась одна. Она упала на колени, залилась слезами и стала молиться. Она всегда считала себя доброй католичкой; но если бы могла теперь сознавать что-либо, то поняла бы, что молится в первый раз в жизни.
VI
Найти кого-либо дома в Венеции в этот день было довольно трудно. В палаццо московитского посольства, кроме прислуги, никого не оказалось. Младший посол, т. е. Посников, хоть и был у себя по обыкновению, но заперся и не впускал к себе. К тому же Панчетти от него все равно ничего бы не мог добиться, потому что они имели возможность объясняться друг с другом толы о знаками.
Один из штата итальянских служителей, состоявших при посольстве по распоряжению венецианского правительства, объяснил Панчетти, что тот, кого он спрашивает, возвратился в палаццо на короткое время часа через два после полудня, а затем ушел снова вместе с главным послом и небольшою свитой.
- Куда же они отправились?
- Куда? Конечно, глядеть на драку, которая до вечера шла между Костеллани и Николотти… Я вот весь день нынче не трогался с места по обязанности… ничего тут не знаю… не слыхал ли синьор аббат, кто на этот раз победил? В прошлом году Николотти остались победителями, ну а нынче кто? Не слыхали?
- Ничего я не слыхал, - с неудовольствием ответил Панчетти и знакомыми ему закоулками, проходами и дворами, всячески сокращая дорогу, направился пешком к площади Святого Марка, приказав гондольеру дожидаться его у Пьяцетты.
Борьба Кастеллани и Николотти после обручения дожа с морем была чуть ли не самым любимым зрелищем в Венеции. Издревле на противоположных берегах канала Гранде находились два квартала, из которых один носил название Кастелло, а другой - Сан-Николо.
Жители первого назывались Кастеллани, а второго - Николотти. С незапамятных времен они враждовали друг с другом, ненавидели и презирали друг друга самым искренним образом, со всею страстностью своей итальянской натуры. В пределах Кастелло слово Николотти означало отчаянных негодяев; в пределах Сан-Николо обозвать кого-нибудь Кастеллани значило объявить ему, что он последний из мерзавцев. Зарезать жителя враждебного квартала - признавалось лучшим подвигом.
Эти чувства и понятия всасывались с молоком матери, и даже нет ни одной легенды, по которой бы какой-нибудь Ромео нашел свою Джульетту во враждебном квартале.
Но время делает свое дело. Прошли века - и вражда между Кастеллани и Николотти истощила весь яд свой и затихла. В XVII столетии о ней сохранились только кровавые предания и обычай ежегодно, в один из самых шумных дней карнавала, поминать ее примерным побоищем.
К этому дню в том и другом квартале выбирались молодцы, отличавшиеся ловкостью, удалью и силой. Они наряжались в самые разнообразные костюмы, выбирали с каждой стороны предводителя и сходились на мосту. Задача была - пробить себе дорогу на противоположный берег канала. Единственным оружием оказывались кулаки и сильные мускулы.
Однако хоть и примерная, без ненависти и жажды крови, а все же борьба эта была довольно опасной. На мосту не существовало парапетов, и многие из сражавшихся не только падали в мутную воду канала, но иногда, обессиленные и избитые, шли прямо ко дну…
Алексей Прохорович разохотился на всякие зрелища: карнавал, несмотря на "хари", все больше и больше занимал его, оперное представление он одобрил, когда же ему сказали, что будет на мосту "потешный бой между немцами", он пришел в большую даже радость. Сызмальства любил он кулачные бои на Москве-реке, не пропускал ни одного, многочисленная его дворня очень хорошо знала, что после каждого кулачного боя, которому он бывал свидетелем, у него особенно как-то кулаки чешутся. Лучше ему и на глаза не попадаться: за всякую малость такого тумака задаст, что инда искры из глаз посыплются.
А тут вдруг случай посмотреть немецкий бой, сравнить его с московским - все сердце закипело у посла и воеводы.
- Едем, что ли, едем скорее! - торопил он Александра. - Это, братец, позанятнее твоей оперы будет!.. Посмотрим-ка немецкий бой… хитры они, немцы, на всякие измышления, ну и коли дело до кулаков, я так полагаю, что против наших молодцов они вконец осрамятся… А что, не пустить ли на них Петру с Архипкой?! А, как ты думаешь?
- Что ты, Бог с тобой! Мы тут гости, смотреть можем, а вступаться нам негоже.
- И то правда, а жаль! Петра с Архипкой так бы их поучили, таких бы волдырей им понаделали, что вовек бы немцы нас не забыли!.. Ну, так хоть посмотрим.
Посмотреть хотелось и Александру. Он только что вернулся от синьоры Анжиолетты, обещал быть у нее вечером, но до вечера долго - бой засветло кончится.
Поехали, вышли на берег из гондолы, протискались сквозь толпу, нашли себе место, с которого все хорошо было видно.
Бой уже завязался на самой средине моста, и ни одна из партий не подавалась ни на шаг. Свалка была ужасная. Бойцы схватывались, удары сыпались. Вот один, вот другой и третий полетели в воду. Один сам выплыл, двоих вытащили гондольеры.
Алексей Прохорович жадно следил за боем и громко выражал свои впечатления.
- Ай да молодцы, не ждал я от немцев такой удали!.. Ловко жарят!.. Эвона, глянь-ка, глянь! Ишь ты, как он его под микитки!.. Так, так… это по-нашему!.. - весь красный от волнения, с блестевшими глазами кричал Чемоданов.
Вокруг него собралась густая толпа, и неизвестно, кто доставлял этой толпе больше удовольствия - Кастеллани и Николотти или этот бородатый форестьер в удивительной богатой и длинной одежде, с высокой меховой шапкой и говоривший на непонятном, странном языке.
Наконец, к удовольствию толпы и Алексея Прохоровича, Николотти оттеснили Кастелланов и прорвались на берег. Солнце уже заходило, Александр просил Чемоданова вернуться домой, но тот и слышать ничего не хотел. Он видел, что не все еще кончено, что толпы народу вместе с Кастеллани и Николотти стремятся куда-то, и решил тоже идти и посмотреть, что еще будет. Он почти силой увлек за собой Александра, и они скоро очутились на залитой огнями иллюминации площади Святого Марка.
Александр расспросил и узнал, что те же Кастеллани и Николотти сейчас будут показывать "le forze d'Ercole" (работы Геркулеса). Из каждой партии вышло по десяти человек атлетического сложения. Народ расступился перед ними, и вот с необыкновенной ловкостью эти люди стали вскакивать на плечи друг к другу, все выше и выше, так что образовались две живые пирамиды, в основании которых было четыре человека, потом три, потом два и, наконец, наверху один.
Алексей Прохорович никогда не видал ничего подобного и в себя не мог прийти от удивления. Когда же обе живые пирамиды двинулись, он пришел в настоящий восторг.
- Лександр, глянь-ка, глянь, это что ж такое!.. Нет, братец, что скажешь - силища-то, силища у нижних какова!
Он хотел дернуть Александра за рукав, оглянулся - Александра не было. Он оказался один среди сдавливавшей его со всех сторон толпы, среди "немцев и немок, на все лады лопотавших по-птичьему". Прошло еще несколько минут - Александра и след простыл, будто сквозь землю он провалился. Алексей Прохорович стал чувствовать себя неловко. На грех, свиту свою он отправил с итальянцем домой еще до окончания боя на мосту.
VII
Оборванный и всклокоченный мальчишка лет двенадцати с черными как уголья и беспокойно бегающими глазами, извиваясь, как змея, пробирался сквозь густую толпу, собравшуюся на площади Святого Марка. Этот мальчишка, очевидно, кого-то высматривал. Вот глаза его сверкнули, он весь нервно вздрогнул и стал протискиваться с изумительной ловкостью и не обращая на себя ничьего внимания в ту сторону, где стояли два человека в меховых шапках и богатых одеждах странного покроя. Он очутился рядом с одним из них и, приподнявшись на носки, явственно, но очень тихо шепнул ему:
- Синьора Анжиолетта прислала меня… Она ждет вас неподалеку… ей очень надо немедля вас видеть…
Александр, всецело поглощенный в это время гимнастическими чудесами, вздрогнул от неожиданности и обернулся. Кругом его были мужчины и женщины, в масках и без масок, и все внимательно глядели на представление, то и дело громко выражая мысли и чувства, возбуждаемые в них ловкостью и необыкновенной силой гимнастов.
"С нами крестная сила! - подумал Александр, даже несколько оторопев. - Что мне это почудилось?!"
Он снова стал глядеть на "forze d'Ercole", но вот опять, почти у самого его уха, прозвучал явственно какой-то свистящий шепот:
- Синьора Анжиолетта просила не медлить… очень надо… прошу вас следовать за мною…
И кто-то слегка дернул его за рукав.
Теперь он наконец заметил всклокоченного мальчишку, пристально глядевшего на него огненными глазами, загадочно ему улыбавшегося и выразительными знаками подтверждавшего слова свои.
- Идите, синьор, за мною… я вам буду расчищать дорогу, я проведу вас.
Александр ни на одно мгновение не усомнился в действительности посольства Анжиолетты и не стал разбирать, почему это она прислала какого-то оборванца, каким образом ждет его где-то на улице, когда несколько часов тому назад сказала ему, что будет ждать его у себя и весь день никуда не выйдет из дому. Он сознавал только, что она близко, что она ждет его, что он должен сейчас же идти к ней.
Сказать Чемоданову, что он оставит его одного, - нечего и думать: тот силою удерживать станет. В толпе же легко можно потеряться, толпа может оттереть их друг от друта! И бедный Алексей Прохорович был безжалостно забыт и предоставлен на волю судьбы.
"Не пропадет… что с ним станется… сядет в гондолу - и его прямо привезут домой", - подумал Александр, решительно пробираясь по стопам мальчишки, ловко расчищавшего дорогу.
Вышли они из толпы, миновали залитую огнями площадь и очутились среди темных, сплошных громад зданий, в грязном переулочке, всего шага в два-три шириною. Хотя площадь была очень близко и явственно слышался ее немолчный гул, здесь царствовало полное безлюдье. Ночной мрак кое-где лишь слабо озарялся тусклым фонарем, висевшим на железном пруте, проведенном через переулок от одной стены к другой.
- Где же это? Далеко? Я ничего не вижу, - говорил Александр, пробираясь почти ощупью.
- Синьор, не беспокойтесь, - своим странным, свистящим шепотом отвечал ему мальчишка, - идите только прямо, за мною, держитесь за меня.
Он шел, увлекаемый мальчишкой все дальше и дальше, по еще более темным и узким переулкам и закоулкам. Вот и гул площади совсем затих; наступила жуткая тишина… заплескалась было под маленьким темным мостиком вода канала, но опять закоулок, другой, третий…
Вдруг мальчишка шепнул: "Стойте!.." - побежал, и скоро замер звук его шагов по гулким камням.
Прошла минута, другая. Александр стоял среди полнейшей тишины и мрака, решительно не имея никакого понятия - где он. Прошло еще несколько минут - и ему стало казаться, что он ждет уже очень долго, что мальчишка должен был бы давно вернуться. И зачем он убежал? Если ему было поручено проводить его к Анжиолетте - он и провел бы его туда, где она. Что же все это значит?..
А время идет, кругом та же тишина, тот же мрак. Прошло всего семь, восемь минут, но Александру показалось, что он ждет здесь не меньше получаса, а быть может, и гораздо больше. Это ожидание в темном пустынном закоулке было так невыносимо, что наконец явилась мысль, которая у человека более опытного и более знакомого с венецианскими нравами явилась бы давно.
"Мальчишка подослан кем-нибудь… меня обманули… это ловушка!" - решил он.
Он огляделся. За ним мрак, поворачивающие то направо, то налево закоулки и переулки, и он, конечно, не может вспомнить, каким образом шел. Впереди издали мелькает фонарь.
Он пошел на этот свет, миновал фонарь, опять очутился в полнейшей темноте и, наконец, пройдя еще шагов сто, наткнулся на стену. Как ни обшаривал вокруг себя холодные, серые стены - не мог заметить ни малейшего признака какой-либо двери или вообще отверстия. С трех сторон возвышались задние стены домов. Может быть, там, выше, и были окна, но теперь там ничего не светилось, и только над самой головой ярко горели две звезды на узенькой, остающейся свободной между тесно сошедшимися стенами полоске черного неба.
Куда же девался мальчишка? Ведь он побежал по этому направлению, ведь должен же он был проскользнуть где-либо?.. Но это был праздный вопрос, и Александру представилось самым вероятным, что мальчишка… или чертенок, заведший его сюда, просто проложил себе путь через стену.
Александр, однако, не мог прошибить стену лбом, сама она перед ним не открывалась, и единственное, что оставалось делать, - идти назад. Он и пошел. Миновал фонарь, завернул, по памяти, направо и все шел, соображая и прислушиваясь.
Вот ему и послышался где-то вблизи плеск воды. Это, наверное, тот мостик… Так и есть… на углу, у самого мостика, фонарь. Скорее!..
Но на мостике Александр прямо натолкнулся на что-то, и, прежде чем он оглянулся от неожиданности, строгий и внушительный голос произнес:
- Синьор, по какому праву вы меня так толкнули?
Александр различил в полутьме перед собою закутанную в плащ и с маской на лице огромную человеческую фигуру.
- Извините, - сказал он, - я вовсе не хотел толкать вас, я вас не видел… здесь так темно.
- Пустые отговорки, синьор! - с мрачной важностью сказала фигура. - Здесь вовсе не так темно, чтобы не заметить меня… я не насекомое… и вы напрасно к оскорблению, нанесенному мне вашим дерзким толчком, прибавляете еще новое оскорбление…
- Уверяю вас… - начал было Александр, но тот не дал ему договорить.
- Смею вас уверить, синьор, что еще не родился человек, который мог бы безнаказанно оскорблять меня, да, надеюсь, он и не родится…
Александр понял не столько умом, сколько внезапно охватившим его ощущением, что перед ним убийца, что жизнь его в опасности, что ему надо защищаться. В один миг, без всякого соображения, повинуясь инстинкту, он напряг все свои силы, кинулся на стоявшего перед ним человека и оглушил его ударом своего железного кулака. Удар был случайный, но пришелся прямо по виску. Огромная фигура пошатнулась, поскользнулась, упала на сторону, видимо, хотела подняться, но движение было неловко - и тяжелое тело грохнулось прямо в воду канала.