Всплеск воды отрезвил Александра. Он со всех ног кинулся вперед, сам чуть не соскользнув с мостика, на котором не оказалось никаких перил. Он выхватил из-за пояса кинжал с твердым намерением всадить его, без всяких объяснений, в каждого, кто заступит ему дорогу, и начал плутать по темным закоулкам.
Наконец, при мерцании фонаря, он разглядел какую-то женщину. Она, очевидно, не имела никаких ужасных замыслов и сама перепугалась и закричала при его приближении. Он перевел дух, успокоил ее, и она указала ему, как выбраться на площадь Святого Марка.
Когда блеск иллюминации и шум толпы окружили его, он почувствовал себя как человек, зарытый заживо в могилу и из нее вырвавшийся. Блаженство жизни наполнило его всего. Ему хотелось петь и кричать: "Я жив! Я жив!"
VIII
Это неожиданное приключение заняло немало времени. Было уже поздно. Конечно, благоразумие и даже долг требовали от Александра, чтобы он поспешил домой и прежде всего удостоверился, вернулся ли Алексей Прохорович. Но именно боязнь, что он еще не вернулся и что придется его разыскивать, заставила его впрыгнуть в первую свободную гондолу и приказать везти себя, да еще как можно скорее, в палаццо Капелло.
"Ведь она давно уже ждет… может, беспокоится!" - при этой мысли забылся не только Чемоданов, но забылась и только что отступившая опасность.
Когда Александр отворил дверь маленькой гостиной, он увидел Анжиолетту всю в слезах.
- Кто это?.. Это вы, Панчетти?.. Ну, что? - воскликнула она, устремляясь к двери, и остановилась, будто окаменев, не смея верить своим глазам, боясь, что перед нею не живой человек, а призрак, который вот-вот сейчас испарится, исчезнет.
Но призрак не исчезал… Он протягивает руки, привлекает ее к себе.
- Это ты!.. Друг мой, ты жив… невредим!..
Она пронзительно вскрикнула и обняла его шею руками с такою силой, что ему стало больно. Она все еще боялась, что не удержит его, что он исчезнет.
- Разве ты знала, что я встречусь с убийцей?.. Как могла ты знать это?.. Разве это ты послала за мной мальчика? Куда же он скрылся и почему убежал?
- Я не понимаю… о каком мальчике ты говоришь… я никого не посылала… или, мажет быть, это Панчетти? Где был ты?
Наконец они мало-помалу успокоились, и Александр рассказал ей все, что с ним случилось.
- Так он, этот ужасный Пекки, там, на дне канала?
- Не знаю, ничего не знаю… может быть, он выплыл…
- Надеюсь, что нет… Ты избавил Венецию от величайшего негодяя, от самого страшного убийцы… ты герой! Да иным ты и быть не можешь… О, если бы ты знал, какие часы я пережила!..
Она стала с живостью и красноречием страсти, с восторгом радости передавать ему все муки, испытанные ею с той минуты, когда она отправила Панчетти его разыскивать. Для него рассказ этот был лучшей музыкой, он наполнял его сердце блаженством, и ему хотелось бы еще и еще подвергаться всяческим опасностям, лишь бы она так ждала его, так терзалась и мучилась и так чудно рассказывала ему про свои страдания.
IX
Панчетти так и не явился. Очевидно, не найдя Александра, он не смел и глаз показать синьоре Капелло. Он, конечно, не мог себе представить, что предмет его заботы и бесплодных скитаний по городу, невредим и счастлив, как только способен быть счастливым юноша в бреду любовной горячки.
Но если Александр среди этого бреда позабыл всякую действительность, синьора Анжиолетта все же ее не забывала. Она вовремя вспомнила, что свидание их не может длиться всю ночь. Она приказала подать гондолу и отпустила Александра не иначе, как в сопровождении нескольких надежных людей, хоть он и просил ее не принимать этих предосторожностей.
- Это надо не для тебя, а для меня, - решительно объявила она, - неужели ты захочешь, чтобы я снова мучилась? Я не буду спокойна, пока не вернутся мои люди и не скажут, что ты вошел в свой дом невредимым.
Пришлось ей повиноваться.
Через полчаса ее люди вернулись и доложили ей о благополучном прибытии домой синьора форестьера. Она успокоилась, и ничто в ее сердце не шепнуло ей, что синьор форестьер в эту самую минуту снова на гондоле совершенно один с первым попавшимся гондольером спешит к жилищу ненавистной Лауры.
Дело в том, что Александр застал в своем посольстве большое волнение. Несмотря на приближавшееся уже утро, никто не спал.
- Что такое? Что случилось? - спросил Александр, чувствуя себя виноватым.
Ему отвечали:
- Алексей Прохорыч изволил пропасть.
Вдруг кто-то тряхнул его за ворот и прохрипел:
- Где посол? Говори, что ты с ним сделал? Утопил его, что ли?
Александр увидел совершенно искаженное от бешенства лицо Ивана Ивановича Посникова. Иван Иванович схватил его за руку, потащил в пустой покой, крепко запер за собою дверь и с кулаками подступил к нему.
- Говори, изверт, признавайся, где этот старый срамник? У каких чертей, в какой преисподней ты его оставил?
- Да успокойся же, Иван Иваныч, чего это ты на меня лезешь с кулаками… я тебе не холоп… на случай чего и у меня кулаки приготовлены, - проговорил Александр таким тоном, который мигом подействовал на Посникова.
Почтенный дьяк опустил руки и даже отскочил в сторону, но бешенство и негодование по-прежнему кипели в нем.
- Да ты пойми только, - шипел он, - ведь утро скоро… думал я, по крайности, вы вместе вернетесь… ан ты один… Что ж, не может он, что ли, и на четвереньках до дому добраться?.. Так ведь это такое дело, что завтра про то весь город узнает, мигом до дука доведут и такого позору будет, что впору с моста броситься да и утопиться, прости Господи!.. Где же он? Где?
- Не знаю, - растерянно прошептал Александр, сознавая, что Посников говорит правду, что поведение посла действительно может обратить на себя внимание и что, во всяком случае, царь за такое поведение не похвалит.
- Как не знаешь?! Да, - кричал Посников, - так это, значит, ты его бросил одного, среди нехристей! Что ж ты, о двух головах, что ли?
Александр и сам чувствовал себя так, будто две головы у него вырастают и в тех головах что-то не совсем ладно.
- Я, Иван Иваныч, я сейчас… я знаю, где он, я приведу его!
С этими словами Александр кинулся из палаццо, крикнул проезжавшего гондольера, прыгнул в гондолу и направился к синьоре Лауре. Где же ему было искать теперь Алексея Прохоровича, как не у нее!
Он не ошибся. Палаццо музыкантши был еще освещен, и слуги у входа удостоверили его, что важный старый форестьер здесь, что его привезла синьора Лаура часа три тому назад, встретив его на площади Святого Марка.
Александр не хотел входить в этот дом. По счастью, в кармане у него был листок бумаги, пенальчик с пером и маленькая походная чернильница, с которыми он, по своим секретарским письменным обязанностям, никогда не разлучался. При свете фонаря он, как мог крупнее и разборчивее, написал: "Алексей Прохорыч, я здесь и жду тебя, выходи - иначе большая беда будет". Написав это, он дал слуге монету и просил передать записку старому форестьеру.
Слуга согласился и понес записку. Алексей Прохорович, уставший, но довольный, сидел среди веселой, потешавшейся над ним компании и нежно глядел на синьору Лауру. Когда слуга подал ему записку, он сначала не хотел брать ее, не понимая, в чем дело. Но потом взял, прочел и мгновенно преобразился. Он пытался жестами объяснить Лауре, что должен ее покинуть, схватил ее руки, прижал их к своему сердцу и затем решительно направился к двери.
Его хотели удержать, но Лаура крикнула:
- Оставьте! Неужели он еще не надоел вам… Мне он надоел… да и поздно… спать пора!
Алексей Прохорович был навеселе, но не пьян. Он очень твердо сошел со ступеней и без посторонней помощи сел в гондолу. Поплыли.
- Что ж это ты, разбойник, меня бросил на площади! - сердито проговорил наконец посол.
- Я не бросал тебя, Алексей Прохорыч, - довольно бойко ответил Александр, и в темноте нельзя было видеть, как он покраснел при этом, - толпа оттерла… Потом искал я, искал тебя по всей Венеции.
- Искал! Видно, хорошо искал!.. Кабы не эта баба, ведь я пропал бы совсем средь немцев.
- Эх, Алексей Прохорыч, зачем тебе было пропадать, сел бы в гондолу - и прямо тебя домой бы доставили, ведь тут всякий перевозчик теперь нас знает… У бабы-то, видно, весело.
- Ну, ну, - строго перебил Алексей Прохорович, - какое там веселье… чуть силком не поволокли меня к ней эти ее богомерзкие обезьяны.
- Это царского посла-то силком?.. А вот у нас Иван Иваныч осатанел совсем… кричит, бранится… дескать, нешто подобает послу царскому неведомо где ночи напролет прогуливать…
- Ну, ну! - ворчал Чемоданов. И тоже за темнотою нельзя было разглядеть, как сильно краснел он.
"Послу царскому… неведомо где ночи напролет прогуливать!" - повторялось в его мыслях. "Вот то-то и беда, что ведомо где… ему неведомо, а мне так ведомо… Посол царский… шесть десятков лет скоро стукнет… Нет, довольно, будет! Скорее царское дело справить - и в обратный путь… домой, на Москву-матушку… А немок этих, дьяволиц пучеглазых, - провал возьми!.."
X
Вернувшись домой, Алексей Прохорович никому не сказал слова, а завидя Посникова, который все еще не ложился и поджидал его, очевидно, со злостным намерением, поспешно ушел к себе и заперся на ключ. Он тотчас же разделся, против своего обычая, без помощи слуги и лег спать.
Рассвет уже приближался, а потому можно было полагать, что посол, спавший всегда крепко, а уж особливо после пирушки, встанет поздно, гораздо позднее обыкновенного. Поэтому и истомившиеся ожиданием и бессонной ночью посольские люди улеглись, надеясь наверстать потерянное.
Скоро все в палаццо покоилось мертвым сном. Взошло солнце, по каналам рассеялся туман, накопившийся за ночь. Мало-помалу начиналось движение и заметно увеличивалось. Вот раздался дальний мерный благовест; ему отозвался другой, на противоположном конце города. Прошло, однако, всего не более трех часов с тех пор, как вернулся Алексей Прохорович от синьоры Лауры.
Вдруг дверь его опочивальни с шумом растворилась, и на пороге появился он сам, совсем одетый, в посольском кафтане и с шапкой в руках. Он остановился и увидел почти у себя под нотами двух слуг, безмятежно спавших на полу.
- Эй вы, вставать! - крикнул он и подтолкнул одного из них ногою.
Но они продолжали храпеть. Долго пришлось ему их расталкивать, пока наконец они не поднялись на ноги, протирая кулаками глаза, отчаянно зевая и все еще не видя, кто перед ними, и ровно ничего не понимая. В конце концов грозный голос Алексея Прохоровича привел их в чувство.
- Ишь разоспались! - кричал он. - Живо! Поворачивайтесь! Бегите к Ивану Иванычу да к Александру Микитичу, скажите, что я уж собрался к обедне… в греческой церкви уж ударили… Ну, живо!
Слуги кинулись будить Посникова и Александра и, в свою очередь, долго не могли их добудиться. Когда Посников наконец понял, в чем дело, то стал даже трястись от злости.
- Ишь ведь старый греховодник!.. К обедне! Словно путевый! - громко бранился он, не стесняясь присутствием слуг.
Между тем Чемоданов поднял на ноги все посольство, кричал и волновался, и кончилось тем, что через четверть часа все были готовы, гондолы поданы й "московиты" отправились к обедне в греческую церковь.
Несмотря на помятое лицо и заметно опухшие и покрасневшие глаза, кажется, никогда еще в жизни Алексей Прохорович не имел такого важного и степенного вида. Он глядел на всех, даже на Александра, даже на Посникова, строго и неприступно. Посников задыхался от злобы, совершенно бессильный, так как обстановка не позволяла ему разразиться негодующими речами.
Алексей Прохорович отстоял обедню, усердно молился, клал земные поклоны. По окончании службы он с благодарностью принял просфору, поднесенную ему священником, благоговейно переломил ее, съел малый кусочек, остальное сложил в платок и торжественно вышел из церкви.
На возвратном пути, так как уже встречались гондолы с замаскированными мужчинами и женщинами, Чемоданов время от времени выражал свое негодование.
- Однако басурманы эти как есть погибший народ, - говорил он, собственно ни к кому не обращаясь, - ну погуляй, потешься день, другой, неделю… отчего ж и не погулять, коли таков обычай… А ведь это что ж такое! Ведь они, дьяволы, меры никакой не знают, ведь этому ведьминскому шабашу у них конца нет!
- Что это ты, батюшка Алексей Прохорыч, немцев ныне порицать стал… кажись, их гульба и тебе по нраву пришлась, - не утерпев, прошипел Посников, почти с ненавистью глядя на посла.
Но Чемоданов только повел на него одним глазом.
- Погуляй день, другой, - повторил он, - отчего не погулять, не посмотреть на разные занятные действа, погуляй, да и остановись вовремя, о душе подумай, Богу помолись, попостись хорошенько… А это что ж - грех большой, незамолимый! Темный здесь люд, совсем темный… и наставить их на путь, видно, некому.
- Вот тебя бы к ним в наставники! - шепнул Посников, но так тихо, что только сидевший рядом с ним Александр расслышал этот шепот.
По возвращении домой Алексей Прохорович приказал сбирать обед, но за обедом от рыбы и пирогов с весьма вкусной рыбьей начинкой отказался, поел только овощей, закусил ломтем хлеба и выпил воды, прибавив к ней малость вина легкого.
"Спохватился, да увидим - надолго ли!" - подумал про себя Посников и тоже не стал есть рыбы.
После обеда явился Вимина с предложением показать посольству некоторые достопримечательности города, которых "московиты" еще не видели.
- Спроси его, - приказал Чемоданов Александру, - есть ли у них, окромя уже показанных нам, святыни?
- Святынь, говорит Вимина, много, - отвечал Александр, - есть в церквах нетленные мощи угодников.
- Спроси - каких угодников мощи?
Собрав все сведения и убедясь, что святыни венецейские, по большей части, - истинные святыни, Алексей Прохорович в сопровождении Вимины и своей свиты отправился по церквам, поклонялся мощам, интересовался всем, что видел, и то и дело повторял Александру, чтобы он не забыл чего и как есть обо всем записал в дневник путешествия.
Прощаясь с Виминой, он выразил ему свое большое удовольствие по случаю виденного в этот день и спросил: не известно ли ему, скоро ли дук назначит царским послам новую аудиенцию?
Вимина ответил:
- Аудиенция, насколько мне известно, назначается через два дня, и, полагаю, сегодня же вы получите приглашение. Все окончилось бы очень скоро и к общему удовольствию, если бы вы сказали мне, чего именно угодно вашему государю. Зная его желания, дук обсудил бы их в совете и на аудиенции передал бы вам уже решительный ответ. Уверяю вас, что так всегда делается с послами всех государств и не только в Венеции, но и повсюду.
Когда Александр перевел эти слова, Чемоданов ударил кулаком себе о колено и с нескрываемым раздражением воскликнул:
- Да скажи ты этому пролазу, чтоб он оставил свое плутовство и за старое не принимался! Ведь уж было ему говорено, что нас не надуешь и что мы такого глупства не сделаем: всякому не станем объявлять о таких предметах, ведать которые надлежит дуку. Так вот и скажи ему прямо, без обиняков: ешь, мол, немец, пирог с грибами, а язык держи за зубами!
У Александра не хватало, конечно, искусства перевести Вимине этот совет Алексея Прохоровича, но он все же с достаточной ясностью и твердостью объяснил ему, что лучше и не задавать послам подобных вопросов, так как они все равно никому ничего не скажут.
- Однако войдите в положение дожа и членов совета! - начинал горячиться Вимина. - Они заранее хотят знать цель вашего посольства единственно для того, чтобы вас же избавить от неловкости в том случае, если республика не может исполнить желания вашего государя. Разве приятно будет вам получить официальный отказ?
Александр перевел это слово в слово. Алексей Прохорович на минуту задумался и даже глаза выпучил, что он обыкновенно делал, когда бывал поставлен неожиданно в тупик. Но недоумение его было непродолжительно.
- Пустое! - воскликнул он. - Первым делом, отказ - всегда отказ, как ни поверни его, а вторым делом, спроси-ка ты немца, почему ж это он в голове держит, что дук откажет великому государю?
- Я ничего не знаю, - ответил Вимина, - но предупреждаю вас, что если вы будете просить денег, то это вряд ли понравится дожу. В таком случае ожидайте неблагоприятного ответа.
Чемоданов переглянулся с Посниковым и затем сказал Александру:
- Смотри, брат, не проговорись и спроси его: откуда это он взял, что мы будем просить денег?
- Он говорит, что это ему самому так показалось.
- Ну и ладно, пускай себе остается при своем, а мы тоже при своем останемся.
Опять ни с чем пришлось отъехать Вимине от упрямых "московитов".
XI
Действительно, через два дня происходила аудиенция у дожа. На этот раз царское посольство уже не испытывало никакого смущения, и величина гигантского зала казалась не столь чудесной. Алексей Прохорович почтительно, в пояс поклонился дожу и членам совета. Дож обратился к послам и сказал, что он с почтением и радостью прочел письмо московского государя, царя Алексея Михайловича, переведенное для него на язык итальянский, что из письма этого он узнал о посольстве в Венецию именитых людей, которых он с удовольствием перед собой видит, и что он ожидает услышать от них, в чем состоит поручение, данное им царем к Венецианской республике.
Чемоданов приосанился и начал говорить об отношениях Русского государства к Польше, о многих великих победах, одержанных русскими войсками, о взятии многих польских городов.
Дож отвечал, что все это ему известно, что, кроме того, он знает, с какою любовью, почитанием и надеждой относятся к Московии христианские народы, находящиеся в пределах Балканского полуострова и страдающие от турок. Поэтому-то он и обращается к могучему царю Московии в надежде, что он поможет Венецианской республике в борьбе с неверными и пошлет против них полчища казаков.
- Великий государь всегда о том тщание имеет, чтобы православное христианство из басурманских рук высвободилось, - отвечал Алексей Прохорович, - только теперь его царскому величеству начать этого дела нельзя, потому что он пошел на неприятеля своего, а как с Божиею помощью с неприятелем управится, то заключит договор с вами, как стоять на общего христианского неприятеля.
На это дож сказал о своем желании, чтобы его уведомили, когда будет окончена польская война.
- Скажи ему, что против такого его желания великий государь ничего иметь не может и что мы обещаем уведомить его немедленно вслед за окончанием войны, - приказал Чемоданов Александру.
- Эй, пора ведь и к большему делу приступать, - обратился он к Посникову, - а жутко!.. Ну, как и впрямь откажет?