Николай, взволновавшись, сунул листок письма в карман и, даже не замечая некоторой вольности в обращении с ним, с царем, почти побежал за Вырубовой в спальную, куда уже перешла царица и теперь лежала на софе с закрытыми глазами и стонала.
- Алекс, что с тобой, дорогая? - испуганно спросил царь, становясь у изголовья софы на одно колено и целуя ручки царицы. - Тебя кто-нибудь оскорбил? У тебя что-нибудь болит?
- Павел Таганрогский должен быть приобщен к святым! - сквозь зубы сказала царица слабым голосом.
- Хорошо, дорогая, он будет святым! - воскликнул Николай, ожидая, что царица тотчас вознаградит его ласковым взором. Но тут случилось непредвиденное. Становясь на колено, Николай обронил листок, и проворная Вырубова успела его прочесть, даже не прикасаясь к нему. Красные пятна на ее лице стали багровыми, и она воскликнула:
- Алекс, это невозможно!
- Что невозможно? - переспросила царица, открывая глаза.
- У него была французская болезнь!.. Ах, ты не понимаешь. Его заразила вот эта самая его вдова, которая торгует там землей с его могилы. Алекс, ради бога.
Царица стремительно вскочила с софы и медленно сказала, выкатив свои бесцветные глаза на вздрогнувшего мужа:
- Так вот что! Вы пытались подсунуть мне для канонизации развратника! Разве это было бы угодно богу? И он не благословил бы нас наследником за такого святого!
- Но, Алекс… Мы можем найти другого, умершего не от столь конфузной болезни, - почти закричал обескураженный царь. - Давай позовем Константина Петровича и…
Царица не слушала его, припоминая имя некого давнего покойника, усиленно ей рекомендованного посетившим дворец старцем Никодимом из Киево-Печерской лавры. Серафим Саровский, вот! Его еще при Николае Первом хотели канонизировать, даже появились тогда церковные брошюры, прославлявшие подвижническую жизнь и чудеса Серафима. Но старец объяснил, что Серафим умер в 1833 году и, стало быть, покойник был тогда слишком, так сказать, молод; это было не принято в практике канонизации. Но каково, сказал ей старец, мучиться на том свете теперь уже далеко не молодому покойнику, ожидая, и все тщетно, причисления своего к лику святых! Да, да! Не сердится ли господь бог па нас за небрежение угодным ему покойником?
- Серафим Саровский! - твердо сказала царица. - Жил в Саровской пустыне, затворником и молчальником жил, с женщинами не общался, тут уж все чисто! И я требую в твоих же интересах быстрейшей канонизации Серафима Саровского!
- Саровский - это что? Фамилия? - робко спросил царь, обрадованный неожиданно представившимся выходом.
- Не фамилия, а так называлась пустынь. - Это слово она сказала по-русски.
- Пустынь? - опять удивился царь.
- Ну да, пустынь - это монастырь. Саровский монастырь в Тамбовской губернии, - сердито пояснила царица, запомнившая все это со слов старца.
- Хорошо, - поспешно сказал царь, - я сегодня же поговорю с Победоносцевым.
- Нет! - твердо возразила царица, - я сама поговорю с ним. Немедленно вызвать его ко мне!
Царь и Вырубова засуетились.
* * *
Обер-прокурор святейшего синода был доволен умелыми действиями своего любимца - отца Евгения. Однако Константин Петрович был туговат на изъявления благоволения. Он лишь спросил молодого попа:
- А как удалось получить от нее письмецо в присутствии этого… Гермогена?
В вопросе обер-прокурора ясно ощущалась похвала, и отец Евгений понял, что вакантное место правителя канцелярии синода, сулящее крупные приношения просителей, за ним.
- А я не в присутствии, ваше высокопревосходительство, - пояснил будущий правитель. - Я в отсутствие. В саду у ней через окошко увидел я розарий и попросил хозяйку показать мне, я ведь любитель. Пошли мы с ней в сад; опасался я, что Гермоген увяжется за нами, да ленив иеромонах, а ленив, значит, нерадив. Остался в гостиной. Ну, а долго ли уговорить старую дуру подписать заготовленное ранее письмецо?..
Победоносцев помолчал. Он одобрял предусмотрительность отца Евгения, заранее и на всякий случай заготовившего заявление, но не одобрял его готовность положиться на случай. А если бы розария не было? А если бы Гермоген пошел вместе с ними? А если бы эта Величко проговорилась о письме при Гермогене?
- Нашел бы другой случай… или создал бы его. А насчет Гермогена специально ее предупредил: молчи, мол, в этом твое спасение, - сказал отец Евгений, сразу понявший думы своего начальника. Тот поджал и без того тонкие губы, но промолчал.
- Завтра митрополит хиротоносит Гермогена во епископы, - тихо произнес после небольшой паузы Победоносцев.
Привыкший к неожиданным ходам обер-прокурора, отец Евгений все же вздрогнул испуганно, но, привычно владея собой, промолчал. А Победоносцев продолжал, чуть усмехнувшись самодовольно:
- Пусть едет в дальнюю губернию. И пусть уедет довольным. А не то пронырлив больно сей монах. Способен снова нырнуть в Таганрог к старухе и пронюхать подробности написания ею письма государыне. Небось проговорится. Теперь же не будет у него побудительного мотива, своего добился.
Отец Евгений с восторгом посмотрел на своего начальника, поистине "мудрого аки змий". Аудиенция была внезапно прервана докладом дежурного секретаря, чиновника в вицмундире, о вызове во дворец.
- К царю? - коротко спросил Победоносцев.
- К государыне императрице! - ответил чиновник, склонив голову с напомаженным пробором.
Победоносцев чуть изменился в лице. Он не любил "эту истеричку", как он называл царицу в душе, и был явно нелюбим ею. Он-то понимал, чем ему это грозит при царе - упрямом слабоумце!
На этот раз Победоносцев для поездки во дворец надел шитый золотом мундир обер-прокурора. Да, власть его, обер-прокурора, светская, а не духовная! Но при всем том духовные особы ему подчинены и помимо его не могут действовать! Так-то, ваше императорское величество, государыня императрица!
Александра Федоровна заставила Победоносцева ждать. Чувствуя себя неловко, царь вышел к нему и занимал его разговорами, однако не касаясь жгучей темы о Павле Таганрогском. Речь шла больше о делах светских: о предстоящем путешествии царской четы в шхеры и о чудесных видах, открывающихся с борта "Штандарта", царской яхты, на море.
Но вот состоялся выход царицы. Это был именно выход! Царица была только что не в короне. Платье со шлейфом, шлейф несли двое пажей, сзади важно шла Вырубова с бриллиантовым шифром на груди.
Николай встал, поднялся с чуть-чуть заметным (но замеченным царицей!) опозданием и Победоносцев.
Победоносцев склонился в подчеркнуто-официальном придворном поклоне. Царица еле-еле кивнула ему откинутой назад головой и сказала без вступления:
- Я благодарю вас за то, что вы не дали свершиться несправедливости и даже кощунству, послав в Таганрог… нужного человека. Я надеюсь, вы представите его к высочайшей награде?
- Конечно, - ответил Победоносцев, изо всех сил стараясь не быть сбитым с толку. Как? Она довольна результатом поездки? Знает об отце Евгении? Ей донесли? Письмо вдовицы сработало? И так быстро?!
- А что касается Гермогена, - продолжала царица, и глаза у нее стали злыми, как у разозленной крысы, - то он за лукавство и отсутствие монашеского смирения должен быть наказан. Соловецкий монастырь - вот куда его направьте на послушание!
- Не премину исполнить, ваше императорское величество, - почтительно и с готовностью сказал Победоносцев, быстро соображая, успеет ли он отозвать от митрополита петербургского указ синода о посвящении Гермогена в епископы. Ах, этот глупый митрополит не станет торопиться с исполнением указа: уж очень не расположен к обер-прокурору. А что касается Гермогена… Теперь-то, когда царица восстала против него, его происки не страшны! Соловецкий монастырь, безвыездно! Да, но что она еще хочет?..
- …Мощи Серафима Саровского! - дошли до его сознания слова царицы. - Вы откроете его мощи и после этого провозгласите его святым угодником!
"Из огня да в полымя!" - подумал Победоносцев и попытался возразить:
- Усопший государь император Николай Первый отказался, ваше величество, от сей мысли, поскольку были собраны церковью сведения о Серафиме. Это был неграмотный и темный мужик, к тому же страдавший падучей. Он жил при Саровском монастыре потому, что был расслабленным и слабоумным, в числе другой нищей братии. Решительно ничем при жизни не отличился. Как же теперь мы рискнем открывать всенародно его мощи, которые, наверно, превратились в труху?
Обер-прокурор несколько увлекся и заговорил неподобающим тоном. Ему надоели эти канонизации, которые только способны привлечь внимание либеральной прессы. Время тяжкое, революционное, рабочие бастуют, либералы не стесняются издеваться над церковниками, зачем им давать новую пищу?! Нельзя, нельзя!
Нет, эти соображения чужды царице. Она, сощурив глаза, смотрит на старика в золотом шитом мундире, что-то чересчур горячо возражающего ей. Ей, государыне! Да он смутьян! Он сам революционер!
- Довольно! - строго сказала Александра. - Царь все может!
И хорошо отработанным кивком головы отпустила обер-прокурора. Последнее слово осталось за ней. Пятясь и кланяясь, с залитым кровью старческим лицом отступил к двери Победоносцев. Смущенный царь шел за ним, говоря что-то успокоительное.
- Дарлинг! - холодно окликнула его царица. Николай, вздрогнув, повернулся и подбежал к ней.
Дверь за обер-прокурором закрылась.
* * *
Снова и снова знакомился Победоносцев с подробностями биографии нового кандидата в святые. Увы! Никаких выдающихся или хотя бы значительных событий в его жизни не произошло. Один из многих монастырских старцев. "Спасался" в монастырской келье, но от чего спасался? Прежде всего, от необходимости трудиться; многочисленные богомольцы доставляли и провизию и деньги, ожидая от бородатой истовой монастырской братии чудес, и прежде всего исцеления болезней. Злой и расстроенный, рылся профессор римского права в летописях Саровской пустыни в поисках хоть какого-нибудь завалящего "чуда", совершенного кандидатом в святые. Нет! О нем упоминалось дважды, но по совсем другим поводам: в записях игумена за 1822 год и за 1830-й. Оба раза речь шла об епитимиях, наложенных на старца Серафима. В обоих случаях наказание (сто поклонов утром и вечером) было наложено за "мясоедение в пост". Видимо, старец не любил постную пищу. Вот и все.
Поинтересовался Победоносцев и письменными следами задуманной Николаем Первым канонизации Серафима. Он установил, что нечто в этом роде было в сороковые годы, когда царь в своем манифесте писал: "Запад Европы внезапно взволнован смутами, грозящими ниспровержением законных властей… Теперь же, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и нашей, богом вверенной России…" Опытному монархическому деятелю, обер-прокурору было понятно, что Николай Первый попытался искать в появлении нового святого отвлечение дум народных от всяческого неустройства жизни в отечестве. Однако намерение свое оставил, видимо, ввиду его несвоевременности и к тому же явной негодности, так сказать, субъекта святости.
Теперь тем более канонизация этого убогого обязательно повлечет насмешки и в России и за границей, и как раз в момент величайшего политического напряжения. Да, но приказ царицы: "Царь все может"? Победоносцев чувствовал, что почва под его ногами колеблется. Неустойчивый в своих решениях царь каждый день может подписать указ об увольнении обер-прокурора с поста "по болезни". Разве уже не бывали примеры, что сановники читали о своем уходе в "Правительственном вестнике", только вчера расставшись с "всегда благосклонным" Николаем Вторым в самых лучших, казалось бы, отношениях? Да! Канонизировать придется! Вот разве попытаться сыграть на прямом приказании царицы начать с открытия мощей Серафима? Если окажется, что там, в гробу, жалкая труха, а не якобы нетленные мощи, то, может быть, удастся добиться отбоя?..
* * *
Победоносцев вызвал к себе все того же ловкого и готового к услугам отца Евгения. Во-первых, обер-прокурор объявит ему о царской милости: царица-де приказала наградить его за усердие в деле розыска о святости Павла Таганрогского, а во-вторых…
- Садитесь, отец Евгений, - приветливо сказал обер-прокурор. И неожиданная приветливость в этом мрачном человеке, и необычное приглашение садиться показались молодому человеку в рясе почти зловещими. Наверно, случилось что-нибудь крайне неприятное.
Однако обер-прокурор начал за здравие:
- Ее императорское величество очень довольна вашими действиями в Таганроге, приведшими к признанию госпожой Величко своего… гм… не очень красивого прошлого. Я думаю, это сообщение будет вам достаточной наградой?
Конечно, остается молча склонить гривастую голову в знак согласия и благодарности к престолу, а заодно к обер-прокурору, добывшему для него сей подарок. "Мог бы выговорить что-нибудь посущественнее, старый черт!" - подумал отец Евгений и сам себя перебил другой мыслью: "Не для этого звал! Что-нибудь еще задумал!"
И в самом деле Победоносцев продолжал своим раздражавшим его собеседника привычным тоном лектора университета:
- Удачное выполнение задания вышестоящих особ обязательно влечет новое задание. Это и хорошо и плохо. Хорошо, потому что свидетельствует о благорасположении начальников, плохо, потому что…
Отец Евгений постарался не слушать вступительной части лекции и весь обратился в слух, когда Победоносцев перешел к существу дела.
- Поедете в Тамбовскую губернию, в Саровскую пустынь, - жестким, уже совсем не лекторским тоном говорил обер-прокурор, откинувшись на высокую резную спинку кресла. - Туда же по моей депеше прибудут епископы… гм… Я еще подумаю, какие именно. Числом пять или шесть. Назначенные указом синода на предмет освидетельствования мощей Серафима Саровского.
Привыкший владеть собой, отец Евгений на этот раз несколько несдержанно воскликнул:
- Как?! Опять?
- Именно опять, - спокойно подтвердил обер-прокурор. - Вы, я вижу, знакомы с историей. Захватите с собой ваш кодак, придется заснять содержимое гроба. Не стесняйтесь снимать, ежели внутри гроба окажется всякая чепуха.
"Значит, именно так и окажется!" - тотчас решил смекалистый поп.
- А в случае, если владыки будут иного взгляда на сей предмет? - на всякий случай спросил отец Евгений.
- Не будут, - уверенно ответил обер-прокурор и поднялся. Отец Евгений вскочил и поспешил откланяться. Он знал, как не любит старик, если посетитель задерживается!
В Тамбов отец Евгений выехал из Петербурга поездом, а от Тамбова до Саровского монастыря ехал лошадьми. Цели своей осторожный молодой священник не хотел открывать местному губернскому начальству, поэтому прибег к найму парного извозчика и тащился по пыльной, плохо укатанной дороге долгонько. Ну, а прибыв в пустынь, волей-неволей открылся, хотя, конечно, далеко не полностью, старому настоятелю монастыря, донельзя перепуганному появлением синодального чиновника в рясе. Старику почудилось, что предстоит расследование о судьбе пожертвований, собираемых в кружки многочисленной монастырской братией не только в Тамбовской губернии, но и подальше. Поэтому сообщение о предстоящем открытии гроба старца Серафима прозвучало в ушах игумена райской песнью. Он было собрался сделать уже сейчас нужные распоряжения, но отец Евгений остановил его:
- Подождем прибытия владык…
Известие о предстоящем прибытии сегодня-завтра епископов из соседних губерний снова ошеломило игумена. Отец Евгений постарался привести его в себя строгими словами о необходимости приготовить помещения и "архиерейский стол".
* * *
Архиереи прибыли все какие-то запуганные; телеграмма обер-прокурора вселила в каждого страх: а ну как не угожу? Да и чего он добивается? Если и в самом деле открытия нетленных мощей - это одно, а если иного…
Вот тут-то и загадка! Заступник православной церкви, насадитель самодержавия и православия "штатский патриарх", как его именовали между собой, оглядываясь по сторонам, чины церкви постарше, едва ли ищет и добивается церковного конфуза. Зачем ему сдалась бы правда о мощах, на поверку оказавшихся сгнившим трупом? Нет, наверно, он стремится к другому! Наверно, придется признать тело покойного Серафима (и чего они там в Петербурге вдруг о нем вспомнили?!) нетленным.
И один только известный погромщик и черносотенец, саратовский епископ Гермоген (тезка неудачливого иеромонаха, о котором выше шла речь), смекнул сразу, в чем тут дело. Собственно, не столько смекнул, сколько хорошо знал кухню святейшего синода. Нетленными мощи Серафима Победоносцев легко мог бы признать и без архиерейской комиссии - вот уж меньше всего он правдолюбец! А для противоположного решения, то есть для того, чтобы оконфузить затеянное дело с канонизацией Серафима, тут подавай комиссию! Шутка ли - пять архиереев! Когда же увидел епископ Гермоген в руках посланца Победоносцева фотографический аппарат, который, вообще-то говоря, в руках священника выглядел престранно, епископ окончательно решил, что обер-прокурор надеется найти в гробу отнюдь не мощи. Тогда, задумав рискованный, но многообещающий план, епископ Гермоген, не дожидаясь вскрытия гроба, уехал из пустыни. На вокзале в Тамбове он сел в петербургский поезд.
Оставшиеся четыре архиерея смутились внезапным отъездом самого молодого и активного из них, но отец Евгений сумел им почтительно объяснить, что Гермоген Гермогеном, однако обер-прокурор ожидает беспристрастного описания и что поэтому, не теряя времени, надлежит приступить к вскрытию гроба…
* * *
Победоносцев, надев очки в черепаховой оправе, читал представленный ему отцом Евгением акт. Следуя своей многолетней служебной привычке, обер-прокурор никогда не читал ответственных бумаг в присутствии подчиненных, хотя бы и преданных без лести: подчиненные не должны видеть волнения на лице начальника. А представленный ему акт способен был взволновать Константина Петровича радостным волнением. За подписью четырех викарных епископов черным по белому было написано: "Найдено во гробе лишь небольшое количество сгнивших костей, труп Серафима Саровского окончательно разложился".
К акту было приложение: хороший фотографический снимок, изображавший именно то, что значилось в акте. Вокруг полусгнившего ветхого гроба важно стояли четыре архиерея, четыре бородатых старика, хотя и совсем разных, но чем-то на одно лицо. На обороте подлинность фотографии заверялась подписью и печатью игумена монастыря.
Победоносцев нажал кнопку звонка и приказал вошедшему чиновнику:
- Карету!