- Так вы что, тоже будете настаивать, чтобы я сознался в каких-то мнимых преступлениях? - настороженно спросил Виктор. - Так я вам заранее заявляю, что я ни в чем не виноват. Все обвинения, которые на меня воздвигаются, - клеветнические.
- О нет! - усмехнулся следователь. - Я вас принуждать ни к чему не буду. Раз вы все отрицаете, то я отрицательный протокол и составлю.
- Вот это правильно, - одобрительно кивнул Виктор и с удивлением подумал: "Какой это бог послал мне этого ангела".
Салутин начал составлять протокол, иногда задавая Виктору вопросы по существу дела. На все вопросы Виктор отвечал отрицательно.
- Я бы хотел более подробно формулировать, почему я отрицаю, - сказал Виктор.
- Не нужно этого делать, - отмахнулся следователь и засмеялся. - Кто это будет вчитываться в ваши ответы. Это одна лишь формальность… Главное дело в том, что протокол допроса отрицательный.
- Доверяю вашей совести.
- И не ошибетесь, - сказал Салутин. Он подвинул к Виктору коробку с папиросами "Наша марка": - Курите.
- Спасибо, - поблагодарил Виктор и с удовольствием закурил.
Салутин написал протокол допроса и показал его Виктору.
- Хорошо, - сказал тот, прочитав протокол.
- Подпишите его.
Виктор подписал и вернул протокол следователю.
- Значит, судить обязательно будут меня?
- По всей видимости, да.
- Но за что же?
- Не знаю, - сказал следователь. - Ей-богу, не знаю. Это меня не касается, - и он поспешил переменить разговор. - Я вчера видел Любу.
- Какую Любу? - удивился Виктор.
- Да вы что, забыли, что ли, Любу Ренкову? - улыбнулся следователь. Ведь она ваша родственница. И мужа ее, Илью Ивановича, видел.
В городе жила дальняя родственница Виктора Любовь Ефимовна, вот о ней-то теперь и заговорил следователь. Виктор был рад этому разговору, так как он в какой-то степени приоткрывал завесу на жизнь вне тюрьмы.
- Вы про Любовь Ефимовну говорите?.. Очень рад слышать о ней и ее муже… Как они живут?
- У них все в порядке, - сказал Салутин. - Я живу с ними по соседству.
"Может, он и о Марине знает что-нибудь? - подумал с трепетом Виктор. - Да разве он скажет… Не скажет, конечно". Но все же с волнением проговорил:
- Товарищ Салутин, извините меня, пожалуйста… Понимаете ли, я уже год ничего не знаю о семье… Не можете ли вы сказать мне, жива ли моя семья - жена, дети… Где они? Что с ними?.. Я просто покой потерял из-за них…
- А почему же не сказать, - пожал плечами Салутин. - Скажу… Неделю тому назад видел вашу жену… Была она у Любы. По-прежнему ваша жена такая же интересная, красивая женщина… Я ее и раньше знал… Она на той же квартире живет…
- Спасибо вам! - прочувственно сказал Виктор. - Вы мне большую радость доставили этим сообщением… Я этого никогда не забуду. А про детей ничего не знаете?
- Знаю и про детей, - сказал следователь. - Ваша жена собирает их в пионерский лагерь, на море…
От счастья, что он узнал про жену и детей, у Виктора по лицу поползли слезинки.
- А вы не волнуйтесь, Виктор Георгиевич, - проговорил следователь. Успокойтесь… Все в порядке у вас с семьей… Ну, я должен с вами распрощаться. Рад бы побеседовать с вами еще, но мне некогда… извините… Возьмите себе папиросы, возьмите и спички.
- До свидания, товарищ Салутин, - пожал руку следователю Виктор. Благодарю вас от всего сердца… Вы мне доставили большую радость… За год пребывания в тюрьме я, наконец, узнал о своей семье, что она жива и здорова… С какой бодростью я теперь буду переносить дальнейшие свои лишения… Еще раз спасибо.
- Да ничего, пожалуйста, - сказал Салутин. - Только вы помалкиваете о том, что я сказал вам…
- Не беспокойтесь.
Пришел солдат из надзора, и Виктора отвезли в тюрьму.
* * *
После этого Виктор просидел в тюрьме еще более года. Его почему-то и не судили и следователи не тревожили.
Но однажды его вдруг разбудили среди ночи и велели одеваться.
Он недоумевал, кто его вызывает и по какому поводу. Дело-то ведь его было закончено, подготовлено к суду. И вдруг вызов.
Его посадили в "воронок" и повезли. "Значит, к следователю", размышлял Виктор.
Он не ошибся, его вызвал незнакомый, небольшого роста, невзрачный на вид, рыжеватый следователь с острым, как у крысы, злым лицом. Как впоследствии узнал Виктор, его звали Фомкин.
Сразу же, не медля, Фомкин скомандовал:
- Садись и пиши.
- Что именно?
- Пиши показания.
- Мне нечего писать. Я ни в чем не виноват.
- Говоришь, не виноват? Ладно, посмотрим. - Он позвонил по телефону. - Товарищ Яковлев, это Фомкин вас беспокоит… Привели этого писателя… Да-да, Волкова. Запирается… Вы сами придете?.. Хорошо, жду.
Минут через пять в комнату Фомкина вошел Яковлев. Он с любопытством оглянул Виктора.
- Гм… писатель, - пренебрежительно сказал он. - Какой ты к чертям писатель? Оборванец. Ну, ты что запираешься?.. Давай, понимаешь, показания, давай…
- Мне не чем показывать.
Яковлев побагровел от гнева. Глаза его налились кровью.
- Мы тебя заставим дать показания… Ты руководитель контрреволюционной организации. Ты хотел поднять восстание против Советской власти.
- Прочь от меня, фашисты! - выкрикнул Виктор.
Как ужаленный Яковлев подпрыгнул к Виктору и ударил его с такой силой, что тот сразу свалился на пол. Сквозь меркнущее сознание Виктор слышал, как Яковлев сказал Фомкину:
- Пусть его отвезут… А завтра ты его вызови опять…
* * *
На следующий день Виктор с содроганием ждал вызова к Фомкину. Он решил пойти на крайние меры. Если его снова будут истязать, - а это, вероятно, так и будет, - то он схватит стул, будет защищаться, размозжит кому-нибудь голову. Пусть его тогда судят, расстреливают, что угодно делают, но измываться над собой он не позволит.
Но его ни вечером, ни ночью в этот раз не вызвали. Не вызывали его ни на второй день, ни на третий, ни на четвертый… Виктор недоумевал, почему его не вызывают?.. Это что-то было не так. В чем тут загвоздка?..
Разъяснение этому пришло неожиданно. Из соседней камеры постучали в стену. К этому времени Виктор уже в соврешенстве изучил азбуку Пестеля.
- Вы знаете новость? - выстукивали в стену.
- Нет, - ответил Виктор. - Что за новость?
- Ежова сняли. Даже, кажется, расстрелян.
Виктор передал эту новость своим товарищам по камере.
- Ура! - закричали в восторге заключенные.
- Тише, товарищи! - предупредил Виктор и снова застучал в стену.
- Откуда у вас такие сведения?.. Достоверно ли это?
- Достоверно, - последовал ответ. - Портреты Ежова сняты со стен.
- Еще что нового? - отстукал Виктор.
- Много следователей арес-то-ован-о, - читал он ответ. - Над многими состоялся суд военного трибунала… Многие осуждены.
- Не знаете ли вы судьбу Фомкина и Яковлева?
- Расстреляны. Партия наказала врагов.
- Ура-а!.. - во все горло закричал Виктор и заплясал по камере. Правда восторжествовала!.. Восторжествовала!.. Наша партия расправилась с негодяями… Теперь нас всех скоро освободят. Да здравствует наша Коммунистическая партия!.. Да здравствует правда и справедливость!.. Ура-а!..
Все в камере дружно подхватили его крик.
- Ура-а!.. Да здравствует наша партия!.. Да здравствует Советская власть!..
Радость до предела заполнила камеру. Все громко делились своими впечатлениями, делали всевозможные предположения, хохотали, приплясывали, запевали песни. Дежурный вахтер уже несколько раз заглядывал в фортку и предупреждал:
- Тише! Тише!..
Но на него не обращали внимания, шумели по-прежнему. Разве можно себя держать тише в такую радостную минуту?
Теперь Виктору стало понятно, почему его не вызывали Яковлев с Фомкиным. Они не успели, их арестовали.
Жизнь тюремная резко изменилась. В камеру внесли койки, повыдали матрацы, простыни, одеяла, стали приносить книги из библиотеки. Виктору попался новый роман его друга Ивана Евстратьевича Смокова "Сестры" о колхозной жизни. Роман этот Смоков написал и опубликовал в то время, когда Виктор был под стражей.
"Эх, боже мой, - с грустью подумал Виктор. - Сколько времени у меня пропало напрасно!"
И такое у него появилось непреодолимое желание засесть сейчас за письменный стол и написать роман, хороший роман!
"Ну, ничего, потерплю. Теперь уже скоро освободят".
Стали передавать вещевые и продуктовые передачи и даже маленькие записки от родных. Это вызывало большое оживление и радость в камере.
Трудно передать, какое счастье испытал и Виктор, когда, наконец, и ему передали узел с вещами и маленькую записочку, в которой было написано:
"Дорогой наш папочка!
Посылаем тебе костюм, белье, туфли. Дорогой ты наш, как мы за эти два с лишним года стосковались по тебе. Ждем тебя - не дождемся. Мы все здоровы, чувствуем себя хорошо.
Марина, Ольгуня, Андрюша".
Виктор поцеловал записку, глаза его повлажнели.
Из камеры стали все чаще и чаще вызывать заключенных с вещами. Все, конечно, знали - это выпускали на свободу.
Стал ждать своей очереди и Виктор.
XXVIII
Наконец, наступила эта желанная минута.
Был декабрь 1939 года. В шесть утра с грохотом распахнулись железные ворота тюрьмы. Прижимая под мышкой мешочек с вещами, из ворот вышел Виктор.
На улице было пустынно и темно. Вокруг стояла тишина. Где-то звенели и лязгали трамваи.
Переступив несколько шагов, Виктор остановился и оглянулся. Он не мог еще освоиться с тем, что он свободен. Ему не верилось, что он мог располагать собою, как ему хотелось, мог пойти куда угодно. Ему думалось, что вот стоит ему оглянуться, как на него строго прикрикнет надзиратель или вахтер…
Ощущение какой-то приподнятости не оставляло его все время. Он пошел по главной улице города. Огненные пунктиры фонарей протянулись по сторонам улицы, пропадая где-то в далекой перспективе.
Изредка встречались прохожие, торопившиеся куда-то. У Виктора появилось желание остановить кого-нибудь из них, поприветствовать и сказать, что он вот теперь тоже свободный человек, гражданин своей страны, куда захочет, туда и может пойти, и никто ему не запретит, потому что у него в кармане лежит справка о том, что он ни в чем не виноват, а поэтому и освобожден из-под стражи. И как радостно от этих мыслей Виктору, что даже дух захватывает. Он торопится, торопится скорее увидеть свою семью.
"Но где она живет сейчас? - думал он. - Может, Марина перешла на другую квартиру?"
Но он все-таки идет по старому адресу. Взволнованно поднимается он по лестнице, останавливается у двери своей квартиры, приложив руку к сильно колотившемуся сердцу. Стоял до тех пор, пока не успокоился.
Постучал в дверь.
- Кто стучит? - спросил его чужой женский голос.
- Скажите, пожалуйста, Марина Сергеевна Волкова здесь живет?
- Волкова?.. Здесь. А что?
- Попросите ее выйти. Скажите, что муж пришел.
- Марина Сергеевна, ваш муж пришел.
- А-а! - раздался такой громкий, такой восторженный и радостный голос трех дорогих Виктору людей. В этом общем возгласе радости он различил голоса детей и жены…
А потом порывисто распахнулась дверь, и он, Виктор, чувствует, как на нем повисают три дорогих, таких милых и родных существа! Он чувствует, как они крепко его обнимают, ласкают, целуют. Можно ли когда-либо забыть эти радостные трогательные минуты?
- Милые мои, - шепчет Виктор, и от душивших его рыданий он не может больше ничего сказать.
Его вводят в нищенски обставленную комнату. Это все, что осталось от его большой комфортабельной квартиры. Но это неважно. Дело не в этом… Вот с какой любовью, с какой радостью смотрят на него сейчас глаза тех, за кого он жизнь мог бы отдать. Вот это главное.
- Витенька, - говорит ему жена. - Родненький мой страдалец. Мученик золотой, худой ты какой стал… Немножечко ты и постарел… Но только немножечко… В глазах твоих затаилась печаль… Но все это пройдет…
- Все, Маришенька, будет по-хорошему, - отвечает Виктор. - Все наладится, милая… А какая у меня дочь, - смотрит на Олю. - И неужели эта девушка-красавица моя Ольгуня?.. Не верится… А вот этот юноша-спортсмен, - посмотрел он на Андрея, - мой сын?..
- Милый Витенька, - сквозь слезы улыбнулась Марина. - Прошло ведь два с половиной года. Шутка сказать, два с половиной! За это время они выросли: Олюшке - ведь пятнадцатый год. Барышня. А Андрюше двенадцатый… Он мой помощник дорогой. За хлебом, за продуктами в магазин ходит. Это уж его обязанность. А Оленька полы моет, стирает…
Марина вскипятила чай, приготовила завтрак. Семья сидела за столом, строила планы на будущее. А потом, когда наступил день, все разошлись Марина ушла в больницу, дети - в школу, а Виктор отправился в отделение Союза писателей…
К вечеру Марина пришла домой. Ольга навела в комнате чистоту, вымыла полы, приготовила обед.
- А папа разве не приходил еще? - спросила у дочери Марина.
Оля промолчала, а Андрюша грустно сказал:
- Не приходил еще, - и отвернулся.
- Ты, кажется, плачешь, Андрейка? Что случилось, милый?
- Да, может, папа не вернется. Может, его опять забрали?
- Что за глупости, - усмехнулась Марина, но тревога шевельнулась и в ее сердце: а что же, все может быть.
Домой Виктор вернулся поздно, немного подвыпивший, радостный, веселый.
- Простите, родные, что заставил вас ждать.
- Да разве дело в этом, - вытерла глаза платком Марина. - Мы тут уж досыта наплакались… Думали, что, может, тебя уже снова схватили. Где ты пропадал, родной?
- Никак не мог прийти раньше. Задержался в ресторане с Сутыриным, Смоковым и директором издательства.
- Что, они тебя угощали в связи с твоим освобождением?
- Черта с два, - засмеялся Виктор. - Я их угощал…
- Где же ты деньги взял?
- А вот, - торжествующе вытащил он из кармана несколько пачек.
- Откуда это? - изумилась Марина.
- С неба упали, - рассмеялся Виктор и расцеловал Марину. Издательство выдало аванс. Заключили договор со мной, будут издавать мой роман.
- Вот это здорово.
- Да это еще не все, - сказал Виктор. - Был я в райкоме, пообещали на будущей неделе восстановить в партии. Заходил и в горсовет, там обещали помочь в отношении квартиры. Переселят наших соседей от нас или дадут нам новую квартиру…
- Пусть лучше нам дадут новую квартиру, - сказал Андрюша. - А то тут ребята скверные, дразнят меня врагом народа…
- Ну, теперь не будут дразнить… Все!.. Отдразнились.
- Как все хорошо! - воскликнула Марина, блаженно улыбаясь. - Я так счастлива, так счастлива!.. Даже голова кружится. Как приятно снова себя почувствовать человеком, равным со всеми… Хоть день да быть настоящим человеком, чем годы тенью… Давайте ужинать!..
Улеглись спать уже около полуночи. Дети и Виктор сразу же заснули, а Марина долго не могла уснуть. Она испытывала незабываемые минуты величайшей радости в своей жизни. Приподнявшись на локте, она вглядывается в Виктора. Призрачный свет луны из окна освещает его спокойное ласковое лицо.
Он лежит на спине, глубоко и ровно дышит. Начавший уже кое-где серебриться сединой всклокоченный каштановый вихор озорно растрепался на его большом лбу, отчего лицо сделалось вдруг каким-то мальчишеским, легкомысленным.
- Муж!.. Милый муж!.. - шепчет Марина, прижимаясь к нему. - Родной мой!..
Она жадно вглядывается в его сосредоточенное, несколько озабоченное чем-то лицо.
- О чем ты думаешь, золотой мой? - нежно погладила она его по щеке. О чем ты заботишься?.. Все будет хорошо.
Лицо Виктора вдруг искажается ужасом. Он вздрагивает всем телом и на мгновение открывает глаза.
- Не пугайся, мой милый, не пугайся. Тебе что-нибудь приснилось?
- Да, - кивает он. - Тюрьма.
Она целует его в губы. Он в полусне, словно боясь снова ее потерять, крепко прижимает ее к своей груди и так, прижавшись к ней, засыпает…
XXIX
Мальчика назвали Гурьяном. Родился он крепким, здоровым ребенком. Все в доме души в нем не чаяли.
Вскоре после родов Лида закончила университет. Но она не спешила устраиваться на работу - слишком мал еще был мальчик. Назначение ее лежало в отделе кадров геологического управления. Оттуда каждый день могли позвонить, вызвать на работу. И, надо откровенно сказать, Лида со страхом ждала этого вызова.
Только сейчас она поняла, что профессия геолога ей не нравится.
Как она могла ошибиться в выборе профессии?
Все это, наверно, получилось потому, что ее увлекла романтика деятельности геологов - постоянные разъезды по стране, интересные путешествия в такие места, куда и нога человека-то не ступала. А на деле оказалось, что она и ездить-то не любит…
А может быть, это лишь хандра? Быть может, неудовлетворенность жизнью?.. Опустошенность?..
Кто на это может что-нибудь сказать?..
…У Мушкетовых в гостиной стояло пианино. Лида часто играла на нем. Музыка ее успокаивала…
В последнее время к Мушкетовым редко кто приходил. Как-то уж так получилось, замкнулись в себе люди, растеряли своих знакомых. Единственными посетителями Мушкетовых были братья Ермаковы - Иван и Леонид.
Старший из братьев - Иван - стал теперь популярным художником. В газетах и журналах часто появлялись его, пользующиеся успехом, талантливые карикатуры, шаржи. Иллюстрации его к книгам хвалили. К тому же он заведовал художественным отделом широко распространенного в стране иллюстрированного еженедельника. Леонид же заканчивал учебу.
Каждый раз, когда братья приходили к Мушкетовым, они вносили в их унылую печальную жизнь оживление. У профессора разглаживались на лице морщины. Вся преображалась и светилась Лида. Даже рыжий пушистый кот Кузька, с удовольствием мурлыча, терся о ноги юношей.
Харитоновна весело бегала из кухни в столовую, из столовой на кухню, с винами и закусками.
В комнате слышался веселый говор, взрывы смеха. Иван рисовал на присутствующих забавные шаржи, рассказывал анекдоты, свежие новости. Иногда Леонид под аккомпанемент Лиды пел…
Какие это были прелестные вечеринки! Они наполняли квартиру тихой радостью.
Но потом Иван стал приходить реже, видно, дела задерживали. Леонид же по-прежнему приходил аккуратно и с удовольствием.
И хитрая старая няня подметила, что молодой человек старался приходить именно в те часы, когда профессора дома не было. Старуха лишь посмеивалась.
И кто бы мог предполагать, что такие посещения зарождали любовь?
Лиде посещения Леонида были приятны. Они скрашивали ее тоскливую жизнь.
Молодые люди много говорили об искусстве, литературе, о музыке. У них было много общего. Они открывали друг другу свои сокровенные мысли и мечты. Находили, что у них одни и те же интересы. Короче говоря, они подружились.