Действие романа происходит в двух временных пластах: в начале XIX века и в наше время.
Два главных героя. Царь Александр I. Вступил на трон после убийства его отца Павла I. Победил Наполеона. Но его душа не находит покоя, поэтому он инсценирует свою смерть и выбирает путь покаяния. И российский олигарх Михаил Ланский, банкир и нефтяной магнат, заключенный по надуманному обвинению в следственный изолятор "Матросская Тишина" за то, что захотел стать Президентом.
Две сюжетные линии. К власти и от власти. Что движет этими неординарными людьми? Какова цена шапки Мономаха? Что значат деньги в жизни человека? Чем отличаются суд земной и суд Божий?
На эти и другие вопросы пытается ответить Дмитрий Барчук в своем новом романе в свойственной ему захватывающей и интригующей манере.
Содержание:
Пролог 1
Часть первая - К царству 1
Глава 1. Грехи отцов 1
Глава 2. Наследники 5
Глава 3. Игры императоров 9
Часть вторая - Царство 12
Глава 4. Кредит Гименея 12
Глава 5. Дорога к храму 18
Глава 6. Ва‑банк 23
Часть третья - От царства 29
Глава 7. Он должен покаяться! 29
Глава 8. Сын за отца 33
Глава 9. Все могут короли 36
Глава 10. Постскриптум 43
Эпилог 44
Дмитрий Барчук
Александрия
История "ЮКОСа" и его бывшего руководителя Михаила Борисовича Ходорковского послужила лишь побудительным мотивом для написания этой книги. Это от начала до конца художественное произведение. Все его современные персонажи и их судьбы выдуманы мной. Сходство с реальными людьми – лишь совпадение, игра случая. Что же касается перевоплощения царя Александра I в старца Федора Кузьмича, по официальной версии – это только красивая легенда. Но я искренне верю в нее и постараюсь убедить в этом читателей.
Автор
Так Богу угодно…
святой старец Феодор Томский
Пролог
Мне 43 года. В 2003‑м журнал Forbes в рейтинге самых богатых людей России поставил меня первым. А сегодня, ** января 200* года, на *** день своего заключения в "Матросской Тишине", я начинаю писать эти заметки. Не знаю, сколько еще продлится мое заточение и выйду ли я вообще когда-нибудь из тюрьмы. Если выйду, останутся ли у меня средства, чтобы издать написанное. И буду ли я вообще когда-нибудь издавать это?
В своей жизни я писал только сочинения в школе, письма маме из пионерского лагеря еще во времена Советского Союза, а потом, в начале бизнес-карьеры, когда у меня еще не было секретарей-референтов, сам набирал на компьютере заявки на какой-нибудь завод. И все. Я никогда не учился литературному мастерству и не мечтал стать писателем. Разве что издать мемуары на склоне лет или пропиарить себя накануне президентских выборов. Но за меня это сделали бы другие люди, профессионалы. Мне бы оставалось только посмотреть их текст, сделать замечания, заплатить за работу и поставить свое имя.
А сейчас я пишу сам. Потому что не могу не писать. Это единственный способ не сойти с ума и окончательно не сломаться. Мне уже глубоко безразлична судьба моего имущества и моя собственная судьба. Я сам выбрал этот путь. Ведь мог бы, как другие олигархи, отсиживаться где-нибудь в Лондоне или Тель-Авиве. Плавать на собственной яхте по лазурным морям, играть в гольф с лордом Ротшильдом, обладать первыми красавицами планеты, носить костюмы от самых модных кутюрье, есть лобстеров и черную икру, а не тюремную баланду. Я остался в России. Я сделал свой выбор, я отвечаю. По-мужски. Держу удар, сколько смогу. Они могут меня разорить и убить. Но сломить мой дух, то, что составляет мою сущность как человека, мое "я", – это не в их власти.
Любую работу, за которую я когда-нибудь брался, – хоть подработка дворником в студенческие времена, хоть сама учеба, научная деятельность или бизнес, я делал на совесть, хорошо, по максимуму, на какой был способен. Эти заметки – моя сегодняшняя работа. Бог даст, с ее помощью выживу. Спаси меня, моя работа!
Часть первая
К царству
Я есть лишь счастливый случай…
Александр I – госпоже де Сталь
Глава 1. Грехи отцов
Наша камера больше походит на палату в какой-нибудь захолустной провинциальной больнице. Побеленные известкой стены. Три металлические кровати, стоящие вдоль стен, наглухо привинчены к каменному полу. Окрашенный половой краской стол стоит под маленьким зарешеченным окном, спрятанным у самого потолка. Оно выходит на север, поэтому лучик солнца к нам заглядывает редко. На считанные минуты после полудня. Когда выпадают солнечные дни. А они в Москве – большая редкость. Раньше я этого не замечал. Был занят. А сейчас с таким нетерпением жду этого мимолетного солнца! Выглянет солнышко, проскользнет сквозь решетку лучик, и сразу затеплится в душе надежда, что скоро, когда-нибудь, может быть, я смогу смотреть на солнце, греться на нем целый день, месяц, год. Мне кажется, что это мне никогда не надоест.
Но хватит лирики. Продолжим описание камеры. Высокий потолок с готическими сводами придает помещению некий монументальный вид. Попадая сюда, сразу ощущаешь себя не просто сидельцем заурядного СИЗО, а VIP-узником, "железной маской" или графом Монте-Кристо, попавшим в Бастилию или замок Иф по подозрению в заговоре против короля.
У изголовья каждой кровати – одинаковые тумбочки из ДСП. Внутри джентльменский набор: туалетные принадлежности, смена нижнего белья и чистые носки, журналы, книги, варенье… Скоропортящиеся продукты – в холодильнике. Он стоит в углу, слева от окна, подальше от параши. Дребезжит жутко, особенно по ночам. Что с ним только не делали: наклоняли вперед и назад, вправо и влево. Бесполезно. А иногда вдруг сам, ни с того ни с сего, возьмет и перестанет дребезжать. Неделю молчит, две. Зато потом отрывается по полной программе, в двойном размере. Того и гляди разорвется.
Отхожее место вделано в пол. С нижнего этажа торчит труба канализации, а сверху по такой же ржавой, но меньшего диаметра трубе постоянно льется вода. С шипением и свистом. Сутки напролет. На слив не раз жаловались тюремному начальству. После каждой жалобы приходит сантехник, что-то ковыряет в трубах. Шипение на время исчезает, а потом снова начинается. Хорошо хоть перегородка отделяет парашу от камеры. Когда по большой нужде приспичит кому-нибудь, другим хоть не видно, как он нужду справляет. Но двери, как в нормальном туалете, здесь нет. Сидишь на корточках и обозреваешь себя в потускневшем от времени зеркале, что висит над ржавым умывальником.
Он находится у меня в ногах. Вначале я спал на другой кровати, ближе к холодильнику. Но после суда над Мэром перебрался на его койку, подальше от дребезжащего чудовища. Сейчас моя прежняя кровать пустует. В камере нас двое. Кроме меня еще Редактор. Интереснейший тип. Но о нем расскажу позже подробно. Он того заслуживает.
Еще в нашей камере есть телевизор – белый Samsung. Он показывает только два канала – первый и РТР. НТВ можно только слушать. Изображение комнатная антенна из‑за толстых тюремных стен, к сожалению, не улавливает.
Стационарная радиоточка передает одно Всероссийское радио.
Из коридора послышались приближающиеся шаги конвоира. Лязгнул замок. Со скрипом отворилась тяжелая дверь. Это, наверняка, по мою душу. И точно.
– Ланский, на выход!
Я откладываю на кровать недописанный лист и шариковую ручку, набрасываю на себя олимпийку и направляюсь к двери.
– Выпейте, Михаил Аркадьевич. Это капотен. Он снизит давление. А то на вас лица нет, – протягивает мне таблетку и стакан воды Редактор.
Я выпиваю и откидываюсь на подушку. Значит, я уже в камере. Как вернулся, не помню. Окончание допроса тоже, как в тумане. Когда речь зашла о гибралтарских счетах, следователь перешел на крик. А я не могу, когда на меня кричат. Особенно такие юнцы. Ему еще и тридцати нет. Для него мое дело – вопрос дальнейшей жизни. Доломает меня, карьера обеспечена. А не сломает, так и просидит в следаках до пенсии. Вот и старается. Бьет копытом. Землю роет. Из шкуры лезет. Голос же у него противный, фальцет. Когда кричит, словно камнем по стеклу елозит. У меня сразу перед глазами – красная пелена. В лицо вонзаются тысячи иголок. Язык немеет. Он, глупый, думает, что я в эти мгновения расколюсь, а я вообще говорить не могу.
У меня не такое здоровье, как у Президента. Я не умею кататься на горных лыжах и не занимаюсь дзюдо. И вообще никогда никаким видом спорта, кроме шахмат, не занимался. У меня хроническая гипертония, пиелонефрит, сахарный диабет, слабое зрение и еще масса всяких болячек. За пятнадцать месяцев отсидки они еще более обострились. Из‑за плохой воды воспалились почки. Боль в пояснице стала нормой. Как следствие, высокое давление. Еще и сердчишко стало пошаливать. Не знаю, как я себя повел бы, если бы ко мне применялись физические пытки. Как говорит мой следователь, "современные методики позволяют развязать язык любому, это лишь вопрос времени". Но одно дело разговорить, выведать секреты, а другое – заставить узника поступать так, как нужно, действовать по удобному сценарию. Это – разные вещи. Особенно, когда к моей персоне приковано внимание отечественной и мировой общественности. Здесь перебор может только повредить. Им нужно сломать меня морально, а не физически. А к решению этой проблемы мое физическое здоровье имеет весьма отдаленное отношение. Если вообще имеет.
Вот Мэр, например. Он был гораздо крепче и меня, и Редактора. Все хвастался своим исполинским здоровьем, что может выпить литр водки, просидеть час в сауне и отжарить пятерых девок. Но не выдержал человек давления, сломался и сидит теперь в колонии строгого режима.
Мое слабое здоровье – это мой сегодняшний союзник. Как только мучители перегибают палку, срабатывает какой-то внутренний защитный механизм, я просто уплываю и все. А им остается одно бесчувственное тело, кукла, от которой никогда ничего не добьешься. Поэтому они сменили тактику, стали действовать "нежнее". Пытаются убедить меня, что я на самом деле был не прав, что я – преступник по отношению к моему народу. И только молодому исполнителю дирижер по-прежнему отводит партию злого следователя.
– Полноте, Михаил Аркадьевич, не стоит каждый допрос принимать так близко к сердцу! За пятнадцать месяцев пора бы привыкнуть к этим процедурам. Ну вот, лицо у вас уже не такое красное. Поднимайтесь, чайку попьем, – зовет меня Редактор.
– Все ваши проблемы, дорогой мой, начались после того, как вы захотели стать царем. Вам, Михаил Аркадьевич, действительно посчастливилось поймать золотую рыбку. Захотели стать банкиром – пожалуйста. Нефтяным магнатом – милости просим. Но вам этого оказалось мало. Вы, как глупая старуха из сказки, возжелали трона владыки морского, и чтобы сама золотая рыбка служила вам на посылках. Взбунтовалось синее море, рыбка хвостиком махнула, и вот, извольте, перед вами – старая изба и разбитое корыто.
Редактор отхлебнул из красной пластмассовой кружки со знаком Близнецов. Я тоже сделал глоток, но тут же обжегся.
Почему я слушаю этого человека? Наверняка он подсадная утка и работает на следствие. Просто ему отведена такая роль – мудреца, философа, самого ставшего жертвой обстоятельств и смирившегося с ними. Ему уже все по фигу. И этим своим нигилизмом, пораженчеством он, по замыслу людей, посадивших его сюда, должен заразить и меня. Что ж, поборемся. Схватка с достойным противником всегда увлекательна. Но как он пьет такой кипяток?!
– Я не мог поступить иначе. Меня вела судьба, – тихо произношу я.
Редактор чешет грязными пальцами свой заросший щетиной двойной подбородок и говорит:
– Вы, батенька, прямо Наполеона цитируете. И все-таки до меня никак не доходит, какого черта вы, умный человек, полезли на рожон? Инстинкт самосохранения совсем утратили. Объявили на всю страну, что будете на следующих выборах баллотироваться на пост Президента. Свою фракцию в Думе решили создать. Посадив в тюрьму вашего друга, вам прозрачно намекнули – угомонитесь. А вы дальше в бутылку полезли. Перед телекамерами красовались: "Если хотят посадить, пусть сажают. Я все равно из России никуда не уеду". Вот вас и посадили. И правильно сделали. Сами напросились.
Я настолько вымотан допросом, что нет сил с ним спорить. И все же возражаю:
– Во всем мире у власти стоят богатые и влиятельные люди. Я был одним из них. Беда России в том, что у нас приходят во власть, чтобы кормиться, а не служить отечеству, как в других странах.
– Дорогой мой, а готовы ли вы заплатить страшную цену за входной билет в этот клуб избранных? Вы думаете, что ваших миллиардов долларов на это хватит? Нет, власть стоит еще крови. Самых близких и родных людей. Способны ли вы, как Петр Первый, замучить пытками собственного сына – царевича Алексея, как Екатерина, обречь на смерть своего супруга – Петра Третьего, как Александр Первый, стать отцеубийцей?!
Я молчу. Мне нечего сказать. А Редактор тем временем продолжает:
– Хотя последний пример, с Александром, нетипичен для царей. Он, пожалуй, единственный из Романовых нашел в себе мужество сполна искупить свой грех…
Дети отвечают за грехи отцов. В этом я с Редактором полностью согласен. Жизнь моих предков в обозримом для меня прошлом – тому подтверждение.
Мой дед Яков Иванович Ланский был настоящим барчуком. Его мать происходила из семейства мелкопоместных шляхтичей Синецких, сосланных в Сибирь еще в девятнадцатом веке за связь с польскими повстанцами. На поселении в таежном городе Томске молодая полька познакомилась с моим прадедом, ссыльным князем Ланским, приняла православие и родила в законном браке десять детей.
Бабушка, потомственная кержачка, вышла замуж за деда убегом, вопреки родительской воле. Ее семья была не такой многодетной, но более зажиточной. Не один век занимались Коршуновы извозом по глухим сибирским дорогам. Бабушкина мама, моя прабабка, даже училась в Петербурге в Смольном институте благородных девиц, путешествовала за границей. Бывала в Париже и Венеции. Под старость лет сетовала, что Венеция скоро уйдет под воду, и внучка Катенька не сможет увидеть это чудо.
Она ошибалась. Моей маме довелось прокатиться на гондоле по Большому каналу, а еще проехать по всей Италии и почти по всей Европе. Вот только во Францию я боюсь ее отпускать. Уж слишком часто она повторяет фразу "Увидеть Париж и умереть". Я хочу, чтобы моя мама жила долго. Пока живы родители, и собственная смерть кажется далекой, поэтому и верится в нее с трудом.
Дед Яков был личностью неординарной. Четырнадцати лет от роду он сбежал из дома на золотые прииски в Якутию. Вернулся уже возмужавшим молодым человеком, да еще и с золотишком. Всем девяти сестрам справил приданое и выдал их замуж. А вскоре и сам обзавелся семьей. Украл красавицу Машу с коршуновской заимки и привез ее в родительский дом. Даже в сельсовете брак не успели зарегистрировать, как деда призвали в Красную армию. Вначале был Халхин-Гол, потом финская кампания. Меньше года пожил Яша Ланский с молодой женой, как грянула Великая Отечественная война. Дед ушел на фронт, а через месяц бабушка родила мою маму.
Дочку ему довелось увидеть лишь через пять лет, когда после тяжелейшего ранения в Восточной Пруссии, уже после победы, дед вернулся домой весной 1946‑го. А к концу года семья еще увеличилась сразу на двух девок – Сашу и Раю.
Воевал дед в артиллерии. За его плечами Сталинградская битва, Курская дуга, освобождение Крыма. Два ордена – Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Медалей не счесть. Все боевые награды он подарил мне – своему первому внуку. В четыре года мне сшили китель, и я навесил на него все дедовские регалии. Если кто-нибудь из взрослых спрашивал меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я с важным видом отвечал: "Генералиссимусом!" Все дедовские награды, даже ордена, я растерял. Впрочем, дед и не сильно ими тогда дорожил. Он четверть века праздновал победу.
Из дедовского поселка ушли на войну восемнадцать мужиков, а вернулись всего двое. В окрестных деревнях процент выживших был приблизительно таким же. И хотя дед ни дня не просидел за школьной партой, читал с трудом, а писал и того хуже, его вскоре по возвращении с фронта назначили председателем местного колхоза. Герой, фронтовик был просто обязан занимать руководящую должность. Только вот свои новые обязанности дед истолковал по-своему.
Ему выдали персональную бричку и гнедого жеребца. Колхоз был большой, много приходилось ездить, ночевать в отдаленных деревнях. У деда в каждом отделении была своя жена, а иногда и несколько. Благо на мужиков тогда был спрос особый. Да и трудно было устоять крестьянкам перед таким красавцем. В кителе, перетянутом кожаным армейским ремнем с блестящей пряжкой, широких галифе и скрипучих хромовых сапогах, с русой гривой вьющихся волос, зачесанных назад, на двуколке, запряженной гнедым жеребцом, он, наверняка, был неотразим.
Особенно выделял дед счетовода Лушку. Тридцатилетняя вдова была не промах выпить и погулять. Однажды дед с ней напился самогона в конторе и притащил ее домой. Девчонки спали на печи, а мама моя не спала и подглядывала. Пьяный папаша завалился с любовницей на кровать, а бабушку заставил стаскивать с себя сапоги. Она не выдержала такого издевательства, достала из кладовки скипидар и выплеснула на Лушку. Та завизжала благим матом и голышом выскочила на улицу. Дед расхохотался и скоро заснул. А бабушка пошла в сарай, накинула веревку на стропило, затянула петлю и удавилась. Спасибо маме, она вовремя позвала соседей, бабушку успели откачать.