– Отставку реформатора Сперанского в Петербурге восприняли с восторгом, как первую победу над Наполеоном. Придворные ликовали, но до победы было еще очень далеко. А крепостное право вообще сохранилось в России еще на полвека…
Царская ставка располагалась в Вильно. Несмотря на нехватку средств на обмундирование и провиант для солдат, деньги на блестящие парады и роскошные вечера в казне находились.
Только что закончилась мазурка. И пока музыканты готовились сыграть следующий танец, разгоряченный государь, еще не отдышавшийся до конца от зажигательного вихря, отвел свою даму, графиню N, к нервно ожидающему ее подле окна мужу, поклонился с любезной улыбкой и перешел к стоявшим рядом генералам.
– Эти очаровательные польки мне совсем вскружили голову, – признался в самый разгар бала император генералу Армфельду, объясняя, откуда у него темные круги под глазами.
– Берегите свои силы, государь. Они вам еще понадобятся в баталиях, – ответил хитрый немец.
Из распахнутого окна послышались стук копыт и лошадиное ржанье. Во двор усадьбы въехали запыленные всадники. Музыканты, уже изготовившиеся сыграть вальс, отложили инструменты, и разочарованным парам, выдвинувшимся в центр залы, пришлось обратно отойти к стенам.
– Срочное донесение для Его Величества от генерала Барклая-де-Толли, – доложил звонкий мальчишеский голос.
– Простите, господа, – извинился Александр и отправился в кабинет.
Там его уже дожидались адъютанты и двое гусар в полинявших мундирах.
– Государь, войска неприятеля перешли Неман, – доложил тот, что постарше.
Царь побледнел и опустился на край стула.
– Свершилось, – тихо прошептали его губы.
– И какова же численность его армии? – громко спросил он у гонцов.
– Они все еще переправляются через Неман, Ваше Величество. Но генерал считает, что будет не меньше пятисот тысяч, – доложил гусар.
– История еще не знала такого воинства. Велика опасность для России…
– Там не только французы, государь, – звонким юношеским голосом отрапортовал молодой гусар. – Но и австрийцы, и пруссаки, и немцы, и итальянцы, и бельгийцы, и датчане, и поляки, даже испанцы есть.
– Значит, вся Европа в гости к нам пожаловала. Придется славно попотчевать нежданных гостей. Заседание штаба назначаю в ставке в шесть часов вечера сегодня. Явка всех старших командиров обязательна. Доложите об этом командующему.
Когда гонцы удалились, царь потребовал у дежурного адъютанта перо, чернила и бумагу. Сел за стол и стал быстро писать:
"Государь брат мой!
Нынче дошло до меня, что, несмотря на честность, с которой наблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы. Я уже сделал выговор своему послу в Париже, князю Куракину, что он превысил свои полномочия, введя Ваше Величество в неприязненное отношение ко мне. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из‑за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество еще имеет возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
Вашего Величества добрый брат Александр".
– Запечатайте и отправляйтесь на французские аванпосты, чтобы передать Наполеону это послание, – приказал царь своему генерал-адъютанту.
Когда за посланником закрылась дверь, царь обхватил голову руками и долго смотрел перед собой неподвижным взглядом. Затем выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда заранее заготовленный свиток и вышел из кабинета к собравшимся в зале аристократам.
Он вышел в центр танцевального круга, демонстративно медленно развернул скрученную в трубочку бумагу и громким, торжественным голосом зачитал:
– Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше Отечество… Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!
– Я настаиваю на генеральном сражении! Сколько можно, как испуганным зайцам, убегать от охотника! Не забывайте, что мы не в Австрии, а в России, господа генералы. За нашими спинами Москва и Петербург! Как мы будем смотреть в глаза нашим женщинам, господа! Надо же, какие удальцы, так испугались Наполеона, что удрали от него вглубь страны. План генерала Фуля пусть и не учитывает всех тонкостей нынешней диспозиции, но это надежный, добротный план. Над его составлением долго трудились лучшие умы европейской военной стратегии. Дрисский лагерь должен стать могилой корсиканца! Все укрепления на левом берегу Западной Двины подготовлены к длительной обороне. На них первая армия сможет противостоять неприятелю сколь угодно долго. Багратиону хватит времени, чтобы отбиться от сил итальянского вице-короля Богарне и ударить по Наполеону с фланга и по его неприкрытому тылу. Шансы на победу у нас велики. Но если и не удастся сразу разгромить врага, мы его здесь, под Дриссой, так потреплем, что он долго будет зализывать свои раны. И ему будет совсем не до Москвы, даже не до Смоленска, даже не до Витебска. Я лучше умру здесь, чем уступлю французам исконно русские земли!
Генералы испуганно молчали. Им еще никогда не доводилось видеть своего императора в таком гневе. Никому не хотелось рисковать карьерой и идти наперекор монаршей воле, но и согласиться с планом прусского генерала Фуля, околдовавшего императора идеей генеральной баталии, означало обречь армию на погибель.
Отдуваться за всех опять пришлось военному министру, генералу Барклаю-де-Толли.
– Ваше Величество, но ведь Наполеон ждет от нас именно таких действий, – начал командующий первой армией. – Он великий мастер разъединить противника и уничтожать его по частям. Быстрый маневр, обходы и охваты – это же главные козыри императора. Он ждет не дождется главного сражения, чтобы еще свежими силами окончательно разгромить нас. Это не наши войска окружат его под Дриссой, а он нас. Вначале разделается с нашей армией, а потом и с Багратионом, а Тормасова оставит, так сказать, на десерт. Единственное, что нас может сегодня спасти, – это отступление. Организованное и планомерное отступление вглубь страны. Если бы мы остались две недели назад в Вильно, то сейчас армии уже не было бы. И отсюда, государь, необходимо отойти. Пока мы не соединимся с Багратионом, ни о каком сражении не может идти и речи. И чем дальше мы заманим врага вглубь, тем больше растянем его боевые порядки. Обозы отстанут от авангарда, его колонны растянутся на марше. Пусть его солдаты падают от усталости, а лошади – от бескормицы! И пусть авангард французов встречают только пепелища. И к осени вы увидите, что останется от великой армии! Вы можете отправить меня в отставку, государь, но я твердо уверен, что наш первый орудийный залп должен прозвучать только под Смоленском!
Император выслушал доводы командующего армией и обвел взором молчавших генералов, а потом покачал головой и вымолвил:
– Если бы я не знал доблестную историю вашего старинного рода, Михаил Богданович, происходящего еще от первых шотландских рыцарей-крестоносцев, то почел бы вас предателем. Но я вижу, что не корыстный интерес и не трусость движет вами, а искренняя обеспокоенность судьбой отечества. Посему скрепя сердце соглашусь с вашими резонами. Но что же нам делать, господа?!
Последнюю фразу император произнес в полном смятении, чуть не плача. Граф Витгенштейн, видя нерешительность государя, пришел ему на помощь и ласково, как старый добрый друг, посоветовал:
– Мне кажется, что в этот трудный для державы момент Вашему Величеству лучше отбыть в Санкт-Петербург, чтобы из столицы высшей монаршей властью поднять дух народа, пробудить у подданных национальное чувство, обеспечить набор новых полков и спасти Россию!
– Вы действительно считаете, что в столице я принесу больше пользы отечеству, Петр Христианович? – промолвил готовый разрыдаться царь.
– Без всякого сомнения, Ваше Величество! – не моргнув глазом, ответил граф и переглянулся с военным министром.
Барклай-де-Толли тоже утвердительно закивал головой. К нему присоединились и другие генералы. Все в один голос стали упрашивать царя покинуть армию и отправиться в столицу. Даже зачинщик разногласий, генерал Фуль, ничего не возражал против такого единодушия, а молча стоял у макета несостоявшейся баталии и теребил в руках фигурку, означавшую российского императора.
– Я подумаю над этим, господа генералы. А пока начинайте подготовку к отступлению, – сказал царь и вышел из комнаты.
Вечером, прогуливаясь вдоль редутов и глядя на плавные волны Северной Двины, Александр уже в который раз повторял про себя фразу из письма сестры Кати: "Ради Бога, не поддавайтесь желанию командовать самому!.. Не теряя времени, надо назначить командующего, в которого бы верило войско, а в этом отношении Вы не внушаете никакого доверия!..".
Через пять дней в Полоцке император покинул армию, не назначив преемника. Функции главнокомандующего по должности военного министра стал выполнять генерал Барклай-де-Толли.
Красная площадь давно не видала такого скопления народа. Толпы горожан и крестьян приветствовали своего государя по дороге в Кремль. Калеки целовали полы его мундира, женщины плакали от умиления и тянули к нему свои руки.
– Ангел ты наш! Батюшка! Заступник! – слышалось со всех сторон.
На парадной лестнице Кремлевского дворца в окружении самых именитых горожан с хлебом‑солью поджидал царя московский генерал-губернатор граф Ростопчин.
– Московские купцы, государь, пожертвовали на армию два миллиона рублей. Дворяне готовы немедленно выставить ополчение из восьмидесяти тысяч человек. Некоторые помещики снаряжают за свой счет целые полки. Древняя столица России готова сразиться с Антихристом! – с театральным пафосом поведал императору граф и пустил по щеке крупную слезу.
Солнце, отражаясь от золотых церковных куполов, слепило глаза. Растроганный царь зажмурился, обнял Ростопчина и трижды по русскому обычаю расцеловал его в плохо выбритые щеки.
Толпа взревела от восторга.
Северная столица встречала императора с не меньшим энтузиазмом. На Невском проспекте в ликующей толпе было раздавлено несколько женщин и детей.
Но в Зимнем дворце Александра ждал холодный прием.
– Лучшей кандидатуры на должность главнокомандующего, чем генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов, нам не найти. Его популярность в армии может сравниться лишь со славой Суворова. Солдаты обожают его и готовы идти с ним в огонь и воду. И не забывайте, Ваше Величество, что заключением мира с Турцией мы обязаны именно Кутузову. Даже представить себе страшно, что было бы с нами, случись сейчас воевать еще с турками, – уговаривал царя Аракчеев.
Но Александру этот кандидат явно не нравился. Его Величество все еще не мог простить одноглазому циклопу свой позор под Аустерлицем.
Если бы он тогда послушался советов Кутузова, то наверняка избежал бы позорного поражения. Только благодаря чутью старого лиса удалось спасти отступающие войска от полного разгрома. Но цари не любят, когда кто-то бывает умнее их. Поэтому последующую опалу Кутузова – назначение вначале киевским военным губернатором, а затем командующим Молдавской армией – двор воспринял как закономерность. Поставить же Кутузова во главе всех армий – означало бы признать публично свою прошлую некомпетентность, поэтому царь искал любой повод, чтобы отклонить эту кандидатуру.
– Но он же стар! Ему уже под семьдесят. Что будет, если он просто умрет от старости на поле сражения. Нас же в Европе просто поднимут на смех. Скажут, что Россия настолько оскудела людьми, что ставит под ружье дряхлых стариков.
– Если Россия падет перед Наполеоном, то в Европе некому будет смеяться над нами, – возразил начальник военного департамента.
– Но почему Кутузов?! Почему не Барклай, не Багратион. Это молодые, толковые генералы. Чем они хуже? – не сдавался царь.
Аракчеев выдержал паузу, ожидая, пока Александр Павлович успокоится, а потом сказал:
– Князь Багратион – храбрый воин, но излишне горяч. Кровь горца бурлит в нем. Это может сказаться на управлении армиями в критический момент. Барклай-де-Толли – наоборот, выдержан. Но он – иностранец. А главнокомандующему предстоит трудная миссия. Скорее всего, отступать придется и дальше. Может быть, даже оставим Москву. А такой грех офицеры и солдаты простят лишь тому командиру, которому безгранично верят. Ни шотландцу, ни грузину этого не позволят сделать, поднимут на штыки. А за руссака Кутузова пойдут на смерть. Поэтому чрезвычайная комиссия предлагает вам вернуть Кутузова.
– Хорошо. Давайте указ. Я подпишу, – скрепя сердце согласился император.
– Комиссия считает, что для полноты полномочий Михаилу Илларионовичу необходимо присвоить звание генерал-фельдмаршала. Ему все-таки придется руководить генералами…
Царь вяло огрызнулся:
– А не много ли будет для одного старика. Ему и так всего год назад присвоили графский титул, нынче он уже стал светлейшим князем! Так и до российского Бонапарта недалеко! Ну… хорошо… я подумаю…
Но Аракчеев не уходил.
– Еще какие-то вопросы? – спросил его уставший царь.
– Да, Ваше Величество, – замялся придворный. – Только Михаил Илларионович согласен принять на себя командование войсками при одном условии… Ваш брат Константин должен удалиться из армии. Кутузов считает, что он не может ни наказать, ни наградить Великого Князя. И потом ваш брат, государь, настолько уверен в непобедимости Наполеона, что сеет в офицерской среде пораженческие настроения. В действующей армии подобное поведение не допустимо. Пожалуйста, отзовите его в Петербург, Ваше Величество…
Царь все чаще уединялся в своем кабинете в дальнем крыле Большого летнего дворца и отказывался кого-либо принимать. Плохо ел, мучился бессонницей, а иногда в хорошую погоду в одиночестве бродил по аллеям Английского парка.
Единственные, кого государь принимал беспрекословно, были гонцы из действующей армии. Но и оттуда известия приходили нерадостные. Новый главнокомандующий, как и предшественник, продолжал отступать. Царю доносили, что Кутузов подыскивает удобное место для решающего сражения. Но Александр Павлович ему уже слабо верил.
Двухдневная поездка в Финляндию, где в городке Або он встретился с наследником шведского престола Бернадотом, несколько отвлекла государя от мрачных дум. Но, вернувшись в северную столицу, царь осмыслил итоги переговоров и понял, что пока не произойдет решающего перелома в его схватке с Наполеоном, все обещания шведов высадиться в Нижней Германии так и останутся обещаниями.
Наконец ему доложили, что около села Бородино, примерно в ста верстах от Москвы, Кутузов решился сразиться с Великой армией. Весь день государь провел как на иголках, ходил по кабинету, заложив руки за спину, и часто глядел в окно. А ночью он вообще не сомкнул глаз. И только на следующий день, после полудня, появился курьер от Кутузова. В донесении говорилось о победе русских войск.
– Свершилось! – не веря собственному счастью, произнес Александр Павлович. – Пусть это донесение огласят после службы в Александро-Невской лавре. Пусть все православные узнают о победе русского оружия. А генералу Кутузову передайте, что я признаю его заслуги перед отечеством, жалую звание фельдмаршала и сто тысяч рублей.
Но вскоре в Петербург стали приходить совсем другие новости. Победа оказалась не столь впечатляющей, как сообщалось ранее. Французы, несмотря на серьезные потери, продолжали наступать, а русские войска пятиться к Москве.
И вот настал скорбный час, когда царю доложили, что на военном совете в Филях было принято решение оставить Москву.
Что теперь делать, Александр Павлович не знал.
В императорской семье мнения разделились. Сестра Екатерина дала команду своим слугам паковать чемоданы, намереваясь отбыть в Тверь. Константин продолжал бубнить под руку о непобедимости Наполеона и призывал брата одуматься, пока еще не поздно, и заключить с французским императором мир на любых условиях, чтобы только спасти династию. Даже матушка, доселе всей душой ненавидевшая Бонапарта, после падения Москвы стала склоняться на сторону Константина. И только жена Елизавета (вот от кого царь никак не ожидал такого упорства!) продолжала верить в победу и призывала мужа к сопротивлению. Она дни напролет суетилась и готовила белье и одежду для раненых. Даже продала все свои драгоценности, а вырученные деньги пожертвовала на армию.
Государь колебался, не зная, чью сторону принять.
Вскоре в Петербург прибыл личный посланник фельдмаршала Кутузова полковник Мишо и поведал царю все подробности трагедии.
– Это было настоящее море огня, Ваше Величество. Такое не привидится и в страшном сне. Деревянные дома полыхали, как щепки. Пламя пожирало одну улицу за другой. Рассказывают, что сам Наполеон чуть не сгорел заживо в этом аду! Он кое-как по потайному ходу выбрался из Кремля к Москве-реке и укрылся в Петровском дорожном дворце, – рассказывал полковник завороженному царю.
– Но французы же цивилизованные люди. Как у них рука поднялась на такое святотатство? – недоумевал Александр Павлович.
Полковник смутился, но затем набрался смелости и сказал:
– Люди болтают всякое. Но есть сведения, что вовсе не французы виновники сего зверства. Имение графа Ростопчина Вороново находится довольно далеко от Москвы, но оно тоже сгорело дотла. А на руинах враги обнаружили послание, написанное на большой доске по-французски. Оно гласило, что граф долгое время украшал эту местность и счастливо жил здесь в кругу своей семьи. А теперь все жители покинули ее. И сам хозяин поджег свой дом, чтобы враги не осквернили его своим присутствием. И везде они встретят впредь только пепел. Говорят, что Наполеон даже отправил эту доску в Париж как доказательство варварства русских. Французы пытались тушить пожар, но у них ничего не получилось. Ведь все пожарные насосы из Москвы заранее вывезли. Они расстреливали поджигателей. В назидание другим вывешивали их тела на площадях. Но златоглавая столица все равно продолжала гореть. И теперь врагам в ней поживиться нечем.
Царь закрыл глаза и еле слышно прошептал:
– Оставьте меня полковник. Я хочу побыть один.
Он видел воочию, как в языках пламени плавились купола церквей, слышал, как в черном дыму тревожным набатом звучал колокол. И ему подумалось, что, может быть, это и есть пришествие Антихриста, знаменующее конец света?
Дверь тихонько отворилось, и, осторожно ступая, в кабинет вошла Елизавета. Она подошла к сидевшему с закрытыми глазами мужу и положила перед ним на стол книгу.
Он разлепил веки, увидел ее и прошептал:
– Москва сгорела. Что делать, Лиза?
Царица провела своей мягкой рукой по высоким залысинам мужа и, не говоря ни слова, взглядом показала на стол и направилась к выходу.
Александр Павлович посмотрел на толстый фолиант. Это была Библия.
Ее страницы были аккуратно заложены закладками царицы. Царь открыл наугад священное писание.
"Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говорит Господь".
Дальше еще: "Погибели предшествует гордость, падению надменность".