– О Господи, слава тебе. Ты из слепца сделал меня зрячим! – воскликнул Александр и лихорадочно зашептал, перелистывая одну страницу за другой: – Это же прямо про него… про него… Про Наполеона… Он не внял Твоим предостережениям, Господи, и возгордился своим величием. И Ты его покарал, лишил разума. Он же теперь в ловушке. Что он будет делать в сгоревшей дотла Москве накануне холодов без пропитания и теплой одежды? Он попался! Попался! Спасибо тебе, Господи, что избрал меня, грешного, орудием своего возмездия строптивому гордецу, преступившему все Твои и мирские законы.
"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю", – прочитал царь на последней заложенной женой странице Библии. И тотчас рухнул на пол, обратившись лицом к висевшей в красном углу иконе Казанской Божией матери.
Впервые на тридцать пятом году своей жизни царь страстно, с истинной верой, исходящей из самых глубин его души, молился Богу.
А я сам верю в Бога? Скорее всего, верю. По крайней мере, признаю существование высшей силы, определяющей жизнь человека от его рождения до самой смерти. Как экономист, я умом понимаю, что все, имеющее начало, должно иметь и свой конец. Но где-то внутри моего тела (то ли в голове, то ли в сердце) есть нечто такое, что никак не может согласиться с этой банальной истиной. Нет, не может такого быть, чтобы человек, пройдя в жизни столько испытаний, мог вдруг взять и запросто умереть, превратиться в конечном счете в ничто, в кусок гниющей плоти, съедаемой прожорливыми червями. А как же его мысли, фантазии, планы, воля? Все, что составляет энергию его души, куда исчезает это? Я не могу поверить, что это может исчезнуть без следа.
В разные годы своей жизни я по-разному представлял себе Бога. В раннем детстве, когда мне не было еще и пяти лет, я приехал в гости к бабушке и, набравшись смелости, показал пальцем на икону с изображением Иисуса Христа и с непосредственной наивностью ребенка спросил у нее:
– Кто это? Твой папа?
Она же улыбнулась как-то странно, про себя, и кротко ответила:
– Нет, внучек. Это Бог.
– А кто он такой?
– Это духовный наставник всех людей. Он может все. Его надо лишь очень сильно попросить, и он исполнит любое твое желание.
– И даже купит мне в "Детском мире" машину с педалями.
– Это совсем простое желание. Бог его легко выполнит. Если, конечно, ты перестанешь проказничать и не будешь больше с мальчишками убегать на пустырь, как вчера, а начнешь слушаться старших.
– А Бог может все-все? – не унимался я.
– Да, внучек. Он всемогущ.
Я задумался на минутку, а потом выпалил:
– Ты меня обманываешь. Ты – старая и больная, всегда молишься своему Богу. Почему ж он не сделает тебя снова молодой и здоровой? А?
Я был уверен, что бабушка не сможет ответить на этот вопрос, и уже предвкушал, как она будет юлить и уходить от прямого ответа. Но не тут-то было. Бабушка снова загадочно улыбнулась и спокойно сказала:
– А я об этом не прошу Бога.
– Но почему? – удивился я. – Разве тебе так нравится болеть?
– Нет. Болеть, конечно, любому неприятно. Но становиться снова молодой я не хочу.
– Почему?
– Понимаешь, Мишенька, я свое уже отжила. От жизни, как и от всего остального, тоже когда-нибудь устаешь. А в своих молитвах я прошу Бога, чтобы он дал здоровья и счастья твоей маме, твоим тетям, тебе, мой малыш. Чтобы ты рос у нас здоровый, сильный и умный. А когда вырастешь, так прославишь нашу фамилию, чтобы все на Земле знали, кто такие Ланские.
У нас дома никогда не было ни икон, ни Библии. Мама была членом партии. К ней домой часто приходили сослуживцы, Иван Матвеевич в том числе. Поэтому ни о каких библейских сюжетах в нашем жилище не могло идти и речи. Когда мы жили еще в Семипалатинске, я ездил в гости к бабушке по выходным и там утолял свою жажду теологических знаний. Но все-таки какая-то неведомая сила отпугивала меня от религии. Может быть, это был закономерный детский страх перед мертвецами и всем, что так или иначе связано со смертью. Образ распятого Иисуса Христа напоминал о муках, страдании и смерти. В детстве же нам всегда кажется, что старость и смерть случатся еще не скоро и, может быть, даже не с нами.
Однажды, когда бабушка позвала меня с собой в церковь, я закатил ей такую истерику, что она меня насилу успокоила. Стоило ей только заговорить о моем крещении, я тут же насупливался, пока от меня не отставали.
А потом мы уехали жить в Москву, и о бабушкином Боге я какое-то время просто не вспоминал. Даже когда она умерла.
Правда, когда мне было особенно трудно, я мысленно просил Бога о помощи. Например, если был плохо готов к экзамену в университете. И что самое удивительное, после молитвы мне обязательно попадался билет, который я знал. Но научный атеизм на пятом курсе, как ни молился, все равно сдал только на четверку. Преподаватель дотошный попался, раскусил мою неатеистическую сущность.
С первой женой я регистрировал брак во Дворце бракосочетания, а Татьяна захотела венчаться в церкви. И тут мне пришлось признаться, что я некрещеный. Она всплеснула руками от неожиданности:
– Угораздило же меня влюбиться в нехристя.
Я попытался отшутиться, мол, не знаю в какую веру креститься: в православную или иудейскую. И предложил невесте обвенчаться в синагоге.
– Да брось ты, Мишка, какой ты к черту еврей! – Таня щелкнула меня пальцем по носу. – Хотя и носатый. Если не покрестишься, замуж за тебя не выйду.
Делать было нечего. Пришлось идти в церковь. У меня в банке юристом работала одна пожилая дама. Из разговоров я знал, что она каждый церковный праздник посещает храм, а на Пасху и на Рождество, несмотря на преклонный возраст, отстаивает даже всенощную службу. Ее-то я и попросил договориться с батюшкой о своем крещении в православную веру. Она с радостью откликнулась на мою просьбу и даже предложила себя в качестве крестной матери, но потом вспомнила, что в зрелом возрасте крестные родители новоиспеченному христианину вовсе не обязательны, и огорчилась.
Так я, чуть-чуть не достигнув возраста Христа, благодаря настойчивости невесты принял православие. И то не до конца. Совершив надо мной тайный обряд крещения и получив от меня за это щедрое пожертвование на восстановление храма, молодой священник, еще моложе меня, сказал мне, что я после окончания поста должен снова прийти в церковь, чтобы исповедоваться и причаститься.
– Но мне нужно завтра лететь в зарубежную командировку. Я не знаю, сколько она продлится, – предупредил я.
Тогда он посоветовал мне, как только вернусь из поездки, сразу прийти к причастию.
– Иначе потом придется исповедоваться во многих грехах. Вы же теперь христианин, – наставлял он меня.
Но он еще не закончил фразу, когда у него под рясой что-то затренькало.
– Прошу простить меня, – извинился священнослужитель.
И, путаясь в складках своего длинного одеяния, он извлек откуда-то изнутри маленький пейджер и стал, щурясь, читать пришедшее на него сообщение.
"Наверное, от Господа", – съязвил я про себя. И после командировки ни на исповедь, ни к причастию я не пошел.
С Таней мы расписались в районном загсе. Она несколько раз заговаривала о венчании, но я категорически ответил ей:
– Дорогая моя, я верю в Бога, но не верю его слугам. И разреши мне, пожалуйста, самому выбирать, как мне общаться с Создателем: напрямую или через посредников. А что касается нашего с тобой чувства, это, прежде всего, зависит от нас – насколько долго мы сохраним его.
Вплоть до ареста в церковь я ходил очень редко. Пока пил – чаще. После запоя чувствовал потребность в покаянии. А после того как по настоянию жены в один день завязал, как мой дед Яков, и с пьянкой и с курением, храм стал посещать только в чрезвычайных ситуациях. Когда на душе так скребли кошки, а душу открыть, даже Татьяне, даже маме, было нельзя. Ради их же безопасности. Но я никогда не исповедовался у священника. Просто стоял перед иконостасом и молился. И становилось легче. Но это случалось не чаще чем раз в году. А иногда еще реже.
Зато господин Неклюдов ходил в храм регулярно.
– Работа у меня такая, – объяснял он свою набожность. – Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – в рай не попадешь.
Грешить ему по долгу службы приходилось на самом деле часто. Клиенты, не вернувшие банку кредиты, были еще самой цивилизованной публикой, с которой ему приходилось иметь дело. Хотя и среди них попадались отморозки, подставленные какой-нибудь преступной группировкой (солнцевской, ореховской или чеченской), чтобы кинуть нас. Но это еще были цветочки. Ягодки созревали, когда какому-нибудь авторитету из Люберец или кому-то из правительства вдруг взбредало в голову подмять под себя наш банк. Вот тогда Неклюдову приходилось крутиться ужом на сковородке, подключать все связи наших теневых акционеров, чтобы отбить наезд. Обычно Леониду хватало одного психологического давления, дабы остудить пыл чересчур ретивых рэкетиров. Если не справлялся сам, обращался за помощью в свою бывшую контору. Понятливые конкуренты обычно отваливали сами. А у особо настырных и отчаянно глупых иногда взрывались машины. Порой их находили с дыркой в голове в собственном подъезде. Иные, чтобы спрятаться подальше, ложились в больницу на плановое обследование, но неожиданно отдавали Богу душу от внезапного сердечного приступа.
Несколько раз покушались и на мою жизнь, но служба безопасности всегда оказывалась на высоте, поэтому я до сих пор еще жив. Таковы были условия первоначального накопления капитала в нашей стране. Выживает сильнейший. Леонид делал свою работу, как мог, а я свою. И какие средства использовал каждый для достижения поставленной цели, на эту тему в нашем кругу не принято было распространяться. Я особо не касался его дел, а он моих. Все равно за всем не уследишь. Да мне и нравилось выполнять представительские функции, это у меня получалось. Главным критерием выполненной работы был ее результат.
С Борисом Николаевичем Ельциным еще в период его работы первым секретарем Московского горкома партии меня познакомил Иван Матвеевич. Потом московский партийный лидер через меня неоднократно обращался за помощью в финансовый отдел ЦК по поводу финансирования какого-нибудь мероприятия. И всегда, даже в период опалы мятежного уральца, дядя Ваня либо сам, либо поручая это дело мне, находил возможность удовлетворить его просьбу. Такая взаимовыручка среди старых коммунистов никогда не забывается. Поэтому после гибели моего наставника я унаследовал от него и расположение будущего президента страны. А это очень многого стоит.
Одно время я даже работал советником председателя правительства Российской Федерации, но с приходом к власти Гайдара я целиком и полностью посвятил себя частному бизнесу. У него хватало своих советчиков. Да и не разделял я стратегию этой "шоковой терапии". Как еще Россия выжила после такой процедуры!
Но свои связи в администрации президента и в правительстве я сохранил. Иногда мне кажется, что эти мои полезные знакомства и позволили мне тогда, после революции, выжить. Тайные неклюдовские акционеры пораскинули умишком и сообразили, что живой я принесу им куда больше пользы и денег, чем мертвый, но безопасный. А тут еще на распродажу России понаехали западные банкиры. А из них добрая половина – евреи. Вот когда мне пришлось сказать спасибо своему папочке Аркадию Иосифовичу Бернштейну за свой длинный нос и кучерявые волосы. Заграничные Ротшильды тоже приняли меня за своего. И захотели вести дела со мной, а не с ребятами в погонах.
Куда было теперь деваться начальству господина Неклюдова? Только терпеть меня и периодически доить. А Леониду, полагаю, строго-настрого наказали глаз с меня не спускать, чтобы, не дай Бог, не ломанулся я за флажки. И при первой же попытке к бегству…
Мой банк в приватизации государственной собственности принимал самое что ни на есть активное участие. Мы даже создали для этих целей целое управление. Только за один месяц оно осуществляло до полусотни сделок по разгосударствлению крупных и средних промышленных предприятий. Сейчас мне ставят в вину хищение еще в 1994 году пакета акций комбината калийных удобрений, принадлежащего Российской Федерации. Я уже об этой операции и думать забыл, столько их прошло с той поры. Обвинение считает, что я в составе преступной группы незаконным путем завладел этими акциями. Моя подставная фирма, кроме выплаченных государству денег за ценные бумаги, должна была еще инвестировать значительную сумму в техническое перевооружение комбината. Таковы были дополнительные условия инвестиционного конкурса. И эти деньги она перечислила комбинату. Есть доказательство – платежное поручение. Но получатель их вернул отправителю под предлогом невозможности освоения средств. Дальше мои фирмы распылили этот пакет акций и несколько раз перепродали его другим инвесторам.
Да, денег на модернизацию комбинат так и не получил. Но скажите честно, господа присяжные заседатели, мог бы я один со своими дружками-подельниками провернуть эту сделку без вышестоящего на то благословения. Почему это целых десять лет и на областном, и на московском уровнях всех все устраивало, а потом вдруг перестало устраивать? Если бы директор того комбината, чиновники в Госкомимуществе, в областной администрации не получили от моих людей своей доли, думаете, они бы стали так долго закрывать глаза на нарушение законности? Так почему же их нет сейчас рядом со мной на скамье подсудимых? А в клетке сидим только я и мой тогдашний заместитель по инвестициям.
В Китае почему-то, борясь с коррупцией, в первую очередь сажают чиновников, допустивших воровство казенного имущества, а у нас – предпринимателей. Интересная вещь: тот, кто берет взятки, – не виноват, это ему положено по должности, а тот, кто дает их, – преступник. В клетку его, гада. Ату его, ату, чтоб другим было неповадно.
Но все эти сделки с ваучерами во время "народной" приватизации были всего-навсего репетицией серьезных дел, а они начались после выборов президента в 1996 году.
Ежу было понятно, что шансов у Бориса Николаевича быть избранным во второй раз кот наплакал. Уж слишком зол был простой люд на своего избранника. Вместо обещанного благоденствия и процветания в капиталистическом рае большинство людей получили нищету, войну в Чечне и тотальный страх, что завтра им просто-напросто не на что будет купить кусок хлеба. Да, появились свобода слова, по телику стали показывать порнуху и чернуху. Но что такое свобода, когда жрать нечего? Как верно заметил один юморист, чем больше хочется есть, тем меньше хочется свободы. И народ, похоже, всерьез собирался использовать свое конституционное право и отправить Деда на пенсию. К тому же здоровье у Бориса Николаевича было на тот момент хуже некуда, а преемника на горизонте еще даже не просматривалось. В этой ситуации лидер коммунистов имел все шансы взойти на престол и устроить России очередную кузькину мать.
Надо было во чтобы то ни стало во второй раз протаскивать Деда на царство, а заодно и спасать себя. А для этого предстояло убедить избирателей, что без Ельцина страна просто свалится в хаос безвластия и гражданской войны. Он, конечно, не святой. Но лидер коммунистов – еще хуже. Из двух зол надо все-таки выбирать меньшее.
А это была очень непростая задача. Рейтинг действующего президента едва достигал десяти процентов. Переизбрание его на второй срок казалось фантастикой. И требовало таких же фантастических затрат. И мы, семеро банкиров, в том числе и ваш покорный слуга, взялись отыскать эти деньги.
"Голосуй или проиграешь" – под таким лозунгом проводилась наша предвыборная агитация. На борьбу за голоса избирателей были брошены лучшие головы России: певцы, артисты, музыканты, аналитики… Естественно, всем нужно было платить за работу. И та коробка из-под ксерокса с половиной миллиона долларов, с которой на выходе из Белого дома ретивые охранники задержали двух шоуменов, была лишь малой каплей в море того финансового потока, который обрушился на бедную страну в разгар предвыборной кампании. Надо отдать должное личному мужеству Бориса Николаевича. Он был очень болен тогда, но все равно из последних сил выходил на эстраду и лихо отплясывал с молоденькими танцовщицами перед телекамерами.
И случилось чудо. Наш план, вначале казавшийся фантастическим, сработал. Президент Ельцин был переизбран на второй срок демократическим путем, без всяких там вооруженных переворотов и антиконституционных действий. Мир убедился, что Россия твердо следует демократическому курсу и с ней можно иметь дело.
Это была победа. У ее истоков стояла финансовая группа, метко прозванная журналистами "Семибанкирщиной", в которую входил и я. И мы полагали, что вправе рассчитывать на законное вознаграждение. Золотое правило бизнеса: чем выше риск, тем выше прибыль. В данной операции риск был запредельным, из чего следовала и соответствующая компенсация.
Так появились залоговые аукционы. Власть проводила конкурс среди узкого круга приближенных коммерческих структур на особо лакомые объекты государственной собственности. Аукцион выигрывала фирма, внесшая наибольший залог за выставленный на торги пакет ценных бумаг. Но победители в этих якобы аукционах были известны заранее. Мне досталась нефтяная компания, включавшая в себя добывающие предприятия на Тюменском Севере и несколько нефтеперерабатывающих заводов в Поволжье.
Она была не лучшая и не худшая, не самая большая и не самая мелкая в отечественной нефтяной отрасли. Обыкновенная. Если бы у меня на тот момент было больше возможностей выбора, то я бы скорее предпочел какой-нибудь заводик, выплавляющий цветные металлы: медь, алюминий, никель. Цены на эти позиции на Лондонской бирже были сравнительно устойчивыми, не то что на нефть. Рынок "черного золота" все еще оставался непредсказуемым. И хотя даже дураку было понятно, что в мире ограниченных природных ресурсов цены на углеводородное сырье обречены на неуклонный рост, но когда они, наконец, начнут расти, этого не мог предсказать никто.
Страны Персидского залива продолжали выбрасывать на мировой рынок столько дешевой нефти, что остальным добывающим странам приходилось только кусать локти и поставлять собственную, более дорогую, нефть за бесценок. Особенно туго приходилось России, где себестоимость добычи была одной из самых высоких. Одно дело пробурить скважину на небольшую глубину в знойной пустыне рядом с берегом моря, и совсем другое – тащить оборудование и трубу за тысячи километров вглубь сурового континента по непролазной тайге и топким болотам до самой тундры, содержать в экстремальных климатических условиях целые города. Это совсем другая экономика.
А если еще к этому добавить грандиозное по своим масштабам воровство бывших "красных" директоров, дорвавшихся до бесхозной кормушки и перекачивающих на свои швейцарские счета чуть ли не всю валютную выручку, то картина получается далеко не безоблачной. А ведь у этих постсоветских нефтяных баронов тоже были свои покровители, в том числе и в Кремле, и в Белом доме, и на Лубянке, и они просто так, без боя, сдаваться не собирались.