На следующее утро все столичные газеты цитировали заявление американского валютного спекулянта Джорджа Сороса о неизбежной девальвации рубля. В обменных пунктах за долларами выстроились огромные очереди. К полудню баксы подорожали на десять процентов. Многие банки (в том числе и наш) прекратили продавать валюту, а только покупали ее.
В вечерних новостях по ящику показали президента. Он шел по летному полю к самолету и на ходу, по-уральски растягивая фразу, как бы нараспев, уверенно заявлял:
– Я еще раз повторяю: никакой девальвации не будет…
А Татьяне становилось все хуже и хуже. Главный врач клиники сам позвонил мне на мобильный телефон и попросил срочно приехать.
– У вашей жены серьезное воспаление. Мы опасаемся за жизнь и матери, и ребенка, поэтому будет лучше, если мы вызовем преждевременные роды. Но, может быть, придется даже делать ей кесарево сечение, – поведал мне лучший гинеколог Москвы.
Я только спросил у него:
– Когда будет операция?
Доктор почесал свой седой затылок и ответил:
– Еще денек подержим ее на укольчиках. Снимем рецидив. А в понедельник с утра и ребеночка на свет божий попросим.
Хороший муж в такой критический момент должен быть рядом с женой. Но я, похоже, по роду своей деятельности не мог относиться к их числу. Все воскресенье я провел в офисе. По всем подразделениям холдинга я разослал приказ о немедленном перечислении всех рублевых средств на счета управляющей компании для последующей незамедлительной конвертации в валюту. Управляющим филиалам банка было дано строгое указание в понедельник с утра избавиться по любой цене от государственных облигаций.
С Таней я разговаривал только по телефону. Она держалась молодцом, пробовала даже шутить и настаивала, чтобы я не волновался за нее и ребенка, а занимался работой.
За Машкой стала присматривать моя мама. Благо Лешка укатил с друзьями на Кавказ. Танина же мама ухаживала за больным мужем в поселке под Наро-Фоминском и не могла приехать в Москву.
Домой я попал лишь во втором часу ночи. Сил хватило, чтобы только раздеться, даже душ и чистку зубов я оставил на утро.
В половине седьмого меня разбудил звонок по сотовому телефону, номер которого знали, кроме меня, только два человека в стране.
– Михаил Аркадьевич, сегодня правительство объявит технический дефолт по краткосрочным облигациям. Если успеваете, примите меры, – коротко и ясно поставил меня в известность голос, который часто слышала в новостях вся страна.
Я позвонил в гараж и вызвал машину на полвосьмого. Принял душ, умылся, побрился, надел свежую сорочку. Мама накормила меня яичницей. Я выпил чашку крепкого черного кофе и отправился не в больницу, а в головной офис холдинга.
За Уралом уже начался рабочий день. Многим филиалам удалось скинуть часть ГКО. Но, похоже, что не я один обладал инсайдерской информацией. К десяти часам утра по московскому времени уже никто не хотел покупать государственные облигации. Валюта же, наоборот, нужна была всем.
Я с тревогой ожидал сообщения из клиники, где в эти минуты оперировали мою жену, и начала торгов на Московской межбанковской валютной бирже. Как я и ожидал, едва открывшись, торги на ММВБ были тут же прекращены. Спрос на доллары и марки в разы превышал предложение. А это означало банкротство нашего банка, ибо девяносто процентов наших активов были номинированы в рублях, а займы мы осуществляли у иностранных банков в свободно конвертируемой валюте. Если рубль обесценится в два или три раза, то даже если распродать всю собственность банка и нефтяной компании, все равно не хватит денег рассчитаться с кредиторами.
Я сидел в мягком кожаном кресле за огромным письменным столом из благородного дерева в своем новом просторном кабинете, оснащенном по последнему слову техники, убранство которого проектировали лучшие итальянские дизайнеры, и отказывался верить, что все это больше мне не принадлежит. Я был разорен. Демократическое российское государство, которому я, как мог, пусть и не бескорыстно, но служил верой и правдой, в одночасье из миллиардера сделало меня нищим.
Я включил стереосистему, чтобы послушать новости на "Русском радио". И из мощных колонок мне в уши ударил монотонный голос Олега Газманова. Я никогда не был особым поклонником его таланта, но сейчас волей-неволей прислушался к словам песни:
Я сегодня не такой, как вчера.
Хоть голодный, но веселый и злой.
Нынче нечего мне больше терять.
Потеряет, значит, кто-то другой.
И вдруг зазвонил мобильный телефон, предназначенный для общения с семьей. Я ответил. Это был главный врач клиники.
– Операция прошла успешно. У вас родился сын, Михаил Аркадьевич. Три килограмма семьсот граммов. Богатырь. Состояние ребенка и мамы удовлетворительное. К вечеру можете их навестить. Поздравляю вас с прибавлением семейства…
– А кто это у вас так вкусно тушит картошку с курицей: мама или жена? – спрашивает меня Редактор, уминая уже вторую миску жаркого.
У меня у самого рот забит едой, потому я только утвердительно киваю головой ему в ответ. Но он меня понимает без слов.
– Счастливец. Как же вам повезло с женой! И где вы только таких баб находите? Умница, красавица, деньги сама зарабатывает, детей воспитывает, еще и готовит прекрасно. А мне попадаются исключительно одни стервы. Дважды женился, а все без толку. Теперь уж лучше бобылем помру, чем в очередной раз хомут на шею надену.
Мой собрат по несчастью, похоже, насытился. Довольный, он отвалился от стола. И его потянуло на разговор.
– Положительно во всем, что касается продолжения жизни, мы свободны только в мелочах. Нам лишь кажется, что это мы сами принимаем решения, а на самом деле за нас уже давно все решено: кому, с кем и как долго предстоит прожить вместе и завести детей. В этой великой эпопее под названием "Жизнь" никакие мы не сценаристы и даже не режиссеры, а всего-навсего актеры. Каждому из нас отведена его роль, и от личных качеств человека зависит только, насколько талантливо он ее сыграет.
– Что в голове у этих баб, никогда не поймешь! Вот и нашему бедному другу царю Александру тоже в браке не повезло. Оба ребенка, рожденные царицей Елизаветой, умерли в младенчестве. Но и они были не от него. Не в отсутствии общих детей коренилась причина размолвки супругов. На протяжении 32 лет совместной жизни царь откровенно изменял жене с многочисленными фаворитками. Он даже завел себе эрзац-семью с любовницей Марией Нарышкиной, родившей ему дочь Софью. Более того, не только не противодействовал, а наоборот, поощрял романы своей жены с другими мужчинами. Он, по сути, благословил на связь с Елизаветой своего друга Адама Чарторыйского. И почему же, вы думаете, император вел себя столь странно? Через год после свадьбы с Елизаветой доброхоты принесли ему письмо, написанное ее рукой, примерно такого содержания: "Я люблю Вас и буду любить, даже если против меня восстанет целый свет… Я теряю голову, у меня мутится разум. Ах! Если это будет продолжаться, то я сойду с ума! Я думаю о Вас весь день и ночью, когда просыпаюсь. Я вспоминаю тот сладостный миг, когда я вся отдалась Вам…" Как вы думаете, кому было адресовано это любовное послание? Мужу? Любовнику? Нет, Михаил Аркадьевич, опять не угадали. Эти пылкие признания в любви предназначались… прелестной графине Головиной, жене гофмаршала двора великого князя. Законная супруга наследника российского престола, похоже, оказалась лесбиянкой, или как сейчас принято научно выражаться, бисексуалкой, ибо совсем она мужчин не чуралась. Но самый главный парадокс заключается в том, что именно эта, с позволения сказать, женщина привела Александра Павловича к Богу. Воистину неисповедимы пути Господни!
– Он попался! Попался! – продолжал твердить про себя, как молитву, Александр, лакею же громко крикнул: – Пригласите полковника Мишо.
Когда посланник Кутузова переступил порог царских покоев, он не узнал своего государя. Перед ним стоял совсем другой человек. Решительный и целеустремленный.
– Полковник, я обдумал привезенные вами известия из ставки. И вот мой ответ фельдмаршалу. Ни о каких переговорах с Наполеоном не может быть и речи. Никакого мирного договора. Я скорее отращу себе бороду и буду питаться черствым хлебом в Сибири, нежели подпишу позор моего отечества и дорогих моих подданных, жертвы которых умею ценить.
Александр твердым решительным шагом подошел вплотную к курьеру, обнял его за плечи и сказал, глядя прямо ему в глаза:
– Не забудьте то, что я вам сейчас скажу, полковник. Возможно, однажды мы об этом еще вспомним. Наполеон или я! Я или Наполеон, но вместе мы царствовать не можем. Теперь я его повадки знаю. Он меня больше не проведет и из западни ему уже не выбраться!
На глазах у изумленного полковника появились слезы. Он склонился перед своим императором в благоговейном поклоне и молвил:
– Государь, устами Вашего Величества говорит слава нации и освобождение Европы.
Наполеон засыпал русское командование предложениями о мире. Но Кутузов и Беннигсен продолжали вялые переговоры с Лористоном и Мюратом, чтобы только выиграть время и дождаться появления своего главного союзника – холода.
И только когда на московские пожарища выпал первый снег, французский император понял, что его дурачат. Между тем русские войска начали выдвигаться в сторону древней столицы и разбили авангард неаполитанского короля. Дальнейшее пребывание в Москве было подобно смерти. Поэтому Наполеон отдал приказ об отступлении. Он намеревался сокрушить левый фланг Кутузова и отвести свои войска на юг, где на берегах Дуная можно было перезимовать, а затем с новыми силами на следующее лето закончить русскую кампанию.
Но под Малоярославцем русские войска преградили путь отступающим французам, и им не осталось другого варианта, как возвращаться обратно в Европу по опустошенной Смоленской дороге.
Деревни и села уже облетел слух о том, что французы сожгли златоглавую Москву, осквернили древние храмы, надругались над православными святынями, и теперь оскорбленный народ готовил "теплый" прием захватчикам. Среди мужиков прошел слух, что крепостным, отличившимся в войне с французами, царь якобы обещает даровать вольную. Над несчастной головой победителя Европы нависла дубина народного варварского гнева.
"Великая армия" таяла буквально на глазах, и не столько в больших сражениях с регулярными частями, а сколько от холода, голода, от бесконечных стычек с летучими казачьими сотнями и партизанскими отрядами мужиков.
Это война велась совсем не по тем правилам, к которым привык блестящий полководец. В ней не было вообще никаких правил. Несмотря на военный гений, выиграть схватку у "великого генерала Мороза" было не под силу даже Наполеону.
Но русские генералы продолжали опасаться прославленного неприятеля. И только их нерешительность позволила французам избежать окончательного разгрома на Березине.
Из шестисоттысячного войска, вторгшегося в июне в Россию, обратно в Европу в декабре 1812 года вернулись лишь пятьдесят тысяч.
В Сморгони император бросил свою армию, как некогда это сделал в Египте, и в овчинном тулупе в сопровождении Коленкура и двух адъютантов укатил в деревянном возке в Вильно, а потом через Польшу и немецкие княжества – в Париж.
Царь со своей свитой подъезжал к Вильно. Не прошло и полугода с тех пор, как ему пришлось в спешном порядке отступать отсюда, чтобы не попасть в плен к французам. И вот все изменилось с точностью до наоборот. Теперь Наполеон со всех ног драпает от русских войск.
Эх, если б казачки Чичагова оказались чуточку проворнее, сидел бы сейчас завоеватель мира в железной клетке, как пойманный лютый зверь. И провезли бы его по Европе, чтобы все народы воочию убедились, что бывает с захватчиками трона. Но это еще успеется. Жало у змеи вырвано. Пускай еще побрыкается малость. Додавим гадину в ее собственном логове.
Царский кортеж поравнялся с толпой пленных французов, которых конвоировали усатые гренадеры. Насколько жалкий вид имели бывшие покорители Европы! Закутавшиеся в изодранные бабьи платки, мужичьи зипуны и вообще в какие-то лохмотья, они понуро брели по заснеженной дороге, не смея оторвать опущенных вниз взоров от расхлябанного месива под ногами.
Колонны наших частей выглядели немногим лучше. Но они все же сохраняли какой-то порядок на марше.
Постоялый двор на окраине Вильно, где разместился со своим штабом фельдмаршал Кутузов, встретил государя жаром щедро растопленной печи. Окоченевшему в дороге Александру Павловичу сперва показалось, что он оказался в бане, а не в ставке главнокомандующего.
Больше всего у царя замерзли ноги. Поэтому первым делом он, усевшись на лавку, с помощью денщика стянул с себя сапоги и укутал озябшие ступни принесенным хозяйкой тулупом. Выпив стакан горячего чаю, государь, наконец, соизволил обернуться к присутствующим генералам.
– Ну, рассказывайте, господа, как вы умудрились упустить неприятеля на Березине? Победа была почти в наших руках. Почему вы не добили французов? Вы могли закончить войну еще две недели назад. Ну же, извольте отвечать?
Кутузов так и застыл, склонившись над разложенной на столе картой. Он не ожидал от царя такой встречи. Но затем старый фельдмаршал выпрямился, поправил повязку на утраченном в сражениях глазу и ответил, глядя прямо в лицо государю:
– Я хотел прийти к границе империи с достаточным количеством войск, Ваше Величество. Я не дам и одного русского солдата за десять неприятельских. Поставленная Вашим Величеством передо мной задача выполнена. Отечество освобождено от врага. Причем сделано это малой кровью с нашей стороны. И это я считаю своей заслугой, а не упущением!
Генералы и адъютанты хранили молчание и смотрели то на фельдмаршала, то на государя. Маленький, сгорбленный, наполовину лысый, наполовину седой, одноглазый, больной фельдмаршал и вальяжный, едва вошедший во вкус охоты и предчувствующий скорый триумф российский самодержец еще какое-то время смотрели друг на друга.
Первым не выдержал этого молчаливого поединка царь.
– Полноте горячиться, князь, – примирительно произнес Александр Павлович. – Никто не умаляет ваши заслуги перед отечеством. Прошу простить меня, что я сразу начал с неприятного. Я высоко ценю ваш военный талант. И позвольте мне вручить вам, освободителю России, высшую воинскую награду – орден Святого Георгия 1‑й степени!
Лица офицеров осветились улыбкой, они дружно зааплодировали. И даже больше не награде, а разрешению конфликта.
Но, как оказалось, преждевременно.
Царь прикрепил орден на грудь фельдмаршала, обнял его, а затем продолжил:
– Но поймите меня правильно, князь. Если бы вы пленили Наполеона, то война была бы окончена. А так нам придется дальше преследовать его по Европе, до полного уничтожения.
– А зачем нам это нужно, Ваше Величество? – недоуменно спросил Кутузов. – Начавшись на берегах Немана, война здесь же и должна закончиться, как только русская земля будет очищена от последнего вражеского солдата.
Теперь царь не понимал своего главнокомандующего.
– Но мы же не можем бросить Европу на съедение этому корсиканскому чудовищу? Мы должны освободить христианский мир от Антихриста. В этом великая миссия православных людей.
Но до сознания старого вояки не доходили эти стратегические планы царя.
– Зачем проливать русскую кровь ради спасения Европы? Пусть она сама себя спасает! Падение Наполеона будет, кстати, более выгодно Англии, нежели России. Нам следует держаться на равном расстоянии и от Наполеона, хозяина Европы, и от Англии, владычицы морей.
Царь укоризненно посмотрел на Кутузова. Что еще возьмешь с этого жалкого, больного старика, не видящего далее собственного носа?
Он свою миссию выполнил. Мавр сделал свое дело. Государь больше не нуждался в услугах "одноглазого циклопа". Он теперь уже видел себя освободителем Европы и благодетелем всего человечества. И никто ему в этом не смел перечить. Участь Кутузова была решена. Император стал постепенно освобождать фельдмаршала от его обязанностей, передавая часть из них другим генералам. И если б не скоропостижная смерть Михаила Илларионовича в самом начале европейского похода, поставившая точку в противостоянии Кутузова и царя, кто знает, какая бы участь постигла героя 1812 года.
Бывшие союзники Франции в войне с Россией – австрийский император и прусский король, почувствовав слабость Наполеона после неудачного похода на восток, с легкостью предали того, кому недавно клялись в вечной дружбе, и обратили оружие своих армий против тех, с кем недавно в одном строю сражались с русскими варварами. Франц I даже забыл о родственных чувствах к своему зятю, отцу своего внука. Генерал Шварценберг, командовавший австрийским корпусом в составе Великой армии, теперь воевал бок о бок со своим бывшим врагом царем Александром.
Но Наполеон продолжал оставаться Наполеоном. Несмотря на численный перевес армии союзников, он ухитрялся громить их по отдельности. Пруссаков – под Люценом, русских – под Бауценом. И даже сражение под Дрезденом он скорее выиграл, чем проиграл у объединенной русско-австрийской армии. Но силы его войск истощались, ибо практически все мужское население Франции, за исключением мальчишек и стариков, уже давно было "съедено" им в предыдущих баталиях, а на бывших союзников надежды было мало. Силы же противника все умножались.
Под Лейпцигом в Битве народов войска объединенной коалиции Австрии, Пруссии, России и Швеции уже в два раза превосходили наполеоновскую армию. Первый день сражения не выявил победителя. Маршал Удино опрокинул пруссаков, Макдональд изрядно помял австрийцев. Поляки во главе с храбрым генералом Понятовским отчаянно сражались за Наполеона, пообещавшего в случае победы свободу и независимость их родине. И только русские солдаты вновь поразили всех своей храбростью. Они стояли насмерть, как при Бородине, и заставили в беспорядке ретироваться французскую конницу.
В разгар второго дня баталии, когда казалось, что союзники вот-вот дрогнут перед натиском французов, которым уже некуда было отступать, ведь за ними уже маячила сама Франция, саксонцы неожиданно повернули пушки против своих, вюртембергская кавалерия ударила в спину вчерашним товарищам. Глупый сапер, который должен был подорвать мост после отступления французских войск, сделал это преждевременно. Половина наполеоновской армии оказалась в котле окружения.
Звезда Наполеона закатилась. Удача изменила ему. Но на европейском небосклоне загоралась новая звезда. Царя Александра I.
Этой ночью я долго не мог заснуть. Оставаясь под впечатлением рассказа Редактора, все думал: насколько же переменчива фортуна! Сегодня ты богат, известен, влиятелен. И тебе кажется, что это вполне закономерно и заслужено тобой, и что так будет теперь всегда. Но вдруг происходит какой-то малюсенький сбой в механизме Судьбы, и все резко начинает меняться. Кто был никем, послушным и серым исполнителем, неожиданно возносится на властные высоты, а тебя, такого яркого, заметного и обаятельного, наоборот, бросают в кутузку и разоряют до нитки.
Но что это? Со стороны редакторской кровати слышится какое-то пыхтение и причмокивание. Бедняга! Разговор о бабах настолько распалил его воображение, что ему стало невтерпеж. Не буду его смущать, сделаю вид, что сплю. Пусть подрочит вволю. Сделай выводы, Ланский. И не проколись так же. Пусть уж лучше поллюция во сне, чем вот такие ухмылки со стороны сокамерника.