– Неделя, Ваше Величество.
– Долго. Боюсь, что тело Маскова столько не протянет, начнет разлагаться.
– Не извольте беспокоиться, Ваше Величество, – подал голос Шервуд-младший. – Погода стоит прохладная. Оно сохранится в лучшем виде. Вы главное, сами быстрее выздоравливайте. Путь нам предстоит неблизкий.
– Что ж, не будем терять драгоценного времени. Каждый займется своим делом. Вы ремонтом судна, а я – поправкой собственного здоровья.
– Ох, не по-христиански это – осквернять могилы усопших. Ох и покарает нас Господь за такое богохульство, – причитал пожилой солдатик, выбрасывая лопатой из ямы комья глины и чернозема, щедро пропитанные холодной осенней влагой.
– А чего тебе, Демьян, ты же человек подневольный. Тебе господин офицер приказал, ты и делай. Не твоего ума это дело, и не твой грех. Пусть вон у того франта душа за это болит и у доктора, что будет этот труп резать. Надо же, для опытов ему бедолага Масков понадобился. Басурмане, они и есть басурмане. Хотя по-нашему и говорят, но душа у них все равно не православная, потому и не ведают, что творят, – ответил ему умудренный опытом товарищ.
– Эй вы, кладбищенские крысы, ну-ка отставить разговорчики! Копайте живее, нечего лясы точить! – прикрикнул на солдат с иностранным акцентом унтер-офицер.
– А чего копать-то, ваше благородие. Вот он, гроб, счас подцепим его и будем вытаскивать, – донеслось из разрытой могилы.
Кряхтя, солдаты извлекли наружу перепачканный глиной дощатый гроб.
– Откройте крышку, – приказал унтер-офицер.
Когда его команда была исполнена, он подошел к гробу и тут же отпрянул от него, прикрыв нос шелковым платком.
– И что ж ты так завонял, братец? – укоризненно произнес Иван Шервуд, а солдатам громко крикнул. – Давайте закапывайте его обратно. Доктору такой покойник не нужен. Совсем протух.
В тот же вечер, когда совсем уже стемнело, в дом начальника Таганрогского гарнизона постучали настойчиво и требовательно.
– Кого еще принесла нелегкая? – сердито пробурчала разбуженная жена.
– Сейчас я научу этого полуночника хорошим манерам! – многообещающе заявил рассерженный супруг.
– Кто там? – рявкнул он, подходя со свечкой к двери.
– Шервуд.
Голос гарнизонного командира сразу изменился до неузнаваемости, в нем даже появились нотки подобострастия.
– Вы? Так поздно? Что-то случилось?
– Да, случилось, – бесцеремонно заявил унтер-офицер, сбрасывая с плеч промокший плащ. – Мне необходимо задействовать запасной вариант. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Да-да, конечно, Его превосходительство генерал-адъютант Дибич уже поставил меня в известность – залепетал полковник. – Когда вам подготовить объект?
– Чем раньше, тем лучше. У нас уже все готово. Дело за вами.
– Что ж, пойдемте в казармы. Только учтите, я лишь вызову его, а дальше вы делайте с ним, что хотите.
– Чрезмерная спешка нам ни к чему. И потом тут надо действовать тонко, чтобы Его Величество ничего не заподозрил. Он и так на меня уже косо смотрит после случая с Масковым. Вот что, полковник, а не послать ли вам этого голубчика куда-нибудь с каким-то важным поручением, а когда он отлучится из казармы, объявите во всеуслышание о побеге? Ведь этот унтер-офицер не отличается робким нравом. Никто и не заподозрит вашей хитрости. А что полагается за побег? Шпицрутены. Если горемыка и пройдет сквозь строй до конца, то все равно попадет в госпиталь. А там в случае чего мы ему поможем попасть на небеса. Каково задумано? И главное – государь ничего не заподозрит.
– Но моя офицерская честь? Как я буду после этого обмана смотреть солдатам в глаза?
– Да бросьте вы сентиментальничать. Какая честь, тысяча чертей, если вы получите такую кучу денег и теплое местечко в Петербурге? Или вы хотите всю свою жизнь просидеть в этой дыре?
– Хорошо. Я уже одеваюсь и иду в казарму. Отошлюка я его с поручением в Новочеркасск. Только чтоб никто меня не видел. А завтра утром объявлю о побеге.
– Вы очень сообразительны, полковник. У вас впереди большое будущее. Только умоляю: впрямь не упустите этого голубчика. Он – наш последний шанс. И с наказанием тоже не тяните. Можете даже завтра пропустить его сквозь строй, чтобы сильно не разболтался.
Он спал дурно. Только сейчас, когда болезнь отступила, он был в состоянии подвести итог всей своей предыдущей жизни. То, что предстояло сделать ему в ближайшие дни, нисколько не пугало его, а наоборот, манило своей неизвестностью, новизной впечатлений и нового положения. Интересно, каково это чувствовать себя простым смертным? – подумал Александр и улыбнулся в темноте от одной этой мысли.
Потом ему вспомнилась аракчеевская Настасья. Рябая, чересчур дородная, чтобы быть красивой, злая, но удивительно чувственная женщина. Эдакая российская Кармен. Он один из немногих понимал своего теневого канцлера и иногда по-мужски даже завидовал ему. И вот теперь этой взбалмошной и страстной женщины не стало. Об этом ему написал Аракчеев, объясняя причину, по которой он не может лично приехать в Таганрог, в том самом письме, что доставил покойный Масков.
– Одни покойники меня окружают. К чему бы это?
Опять пришла на ум Настасья. И он почувствовал, как в нем просыпается похоть. Так с ним часто случалось по ночам, во время бессонницы. Хорошо, если он ночевал у Марии Нарышкиной в ее дворце на Фонтанке или на даче на Крестовском острове. Ее всегда можно было разбудить и утешиться, она против этого никогда не возражала. А сейчас за стенкой спала лишь равнодушная чахоточная жена, которая лишь по ошибке природы родилась женщиной.
Стало светать.
Он убедился окончательно, что больше этой ночью не уснет, решил не отлеживать бока в постели, а лучше прогуляться.
Камердинер спал как убитый. И он, на удивление, не стал его будить, а оделся самостоятельно: в сюртук, штатскую шинель и фуражку. В таком виде государь вышел из дома мимо часовых на улицу.
Солнце только начало подниматься над морем. День обещал выдаться без дождя. И уже это радовало его неприкаянную душу.
Азовское море – это не Средиземное, и даже не Черное, с их величественной бескрайней гладью, окаймленной причудливо изрезанной береговой линией. Оно более походит на озеро, чем на настоящее море. Степные берега, почти начисто лишенные растительности, не придают ему того романтического вида, коим славятся его большие собратья. И вода в нем не голубая, не синяя, а какого-то молочно-грязного неопределенного цвета. Но все равно даже Азов в это утро выглядел особенно.
Восходящее солнце сверкало в белых барашках набегающих волн. С моря дул свежий ветер. И ему вдруг стало сразу так легко и свободно, что захотелось петь. Тем более что за углом, на площади, неожиданно запела флейта.
Ее звучание было столь призывным, столь чарующим, что ноги сами понесли императора на площадь. Вскоре к пению флейты добавилась частая барабанная дробь. Он понял, что происходит.
Свернув за угол, император остановился и, щурясь против солнца своими близорукими глазами, стремился рассмотреть происходящее.
Да, это была экзекуция. Между двух выстроившихся друг напротив друга рядов солдат с палками двигалась высокая фигура с белой спиной, кое-где уже рассеченной до крови.
Император смешался с толпой ранних зевак, высыпавших на площадь, чтобы поглазеть на исполнение наказания. Он достал из кармана шинели свой лорнет и пригляделся к несчастному.
– О Боже! – воскликнул он.
В какой-то момент ему показалось, что это он сам идет с привязанными к штыку руками сквозь строй размахивающих палками солдат. Та же сутулая спина, та же плешь на голове и те же голубые глаза, только сейчас они были выкачены от страха, и казалось, вот-вот выскочат из орбит. Он сам физически ощущал ту боль и страдания, какие испытывал его двойник.
Он уже был готов выйти из толпы и остановить казнь, до того ему было невыносимо терпеть эту боль, но вместо этого повернулся и быстро пошел домой.
В его ушах еще долго стоял барабанный бой и слышалось пение флейты.
Доктор Виллие прогуливался в саду после завтрака, радуясь неожиданному погожему деньку, выдавшемуся после долгих дождливых недель, когда его догнал уланский унтер-офицер Шервуд.
– Господин доктор, – запыхавшись от быстрой ходьбы, окрикнул он лейб-медика. – У меня к вам огромная просьба.
– Слушаю вас внимательно, молодой человек. Чем смогу, буду рад помочь.
– Помните, вы говорили, что у вас имеется такой яд, который позволяет умершему долгое время не разлагаться после смерти.
Виллие понял, куда этот красавчик клонит. Ему вдруг захотелось плюнуть на все и высказать, что он о нем думает, этому наглецу, перед которым заискивали все придворные в Таганроге, прослышав о какой-то тайной миссии, возложенной государем на англичанина. Но потом он вспомнил об обещанных ему Александром Павловичем восьмидесяти тысячах рублей за помощь в организации инсценировки и ответил:
– Пойдемте, голубчик, я дам вам то, что вы просите.
Тем временем император, откушав чаю с поджаренными гренками, вновь решил прогуляться. Только теперь он направился прямиком в военный госпиталь.
Там не ожидали появления столь высокого гостя, и все сразу засуетились. Прибежали главный врач, начальник Таганрогского гарнизона и генерал-адъютант Дибич.
Государь пожелал пройтись по палатам. Доктор и барон следовали за ним по пятам.
Уже во второй палате он нашел того, кого искал. Унтер-офицер Струменский лежал ничком на кровати у окна и жалобно стонал.
– Был наказан за побег, – доложил Дибич.
В этот момент несчастный повернулся и хотел что-то сказать государю. Александр Павлович только услышал начало фразы: "Непра…", как из‑за его спины ловко вынырнул доктор с какой-то склянкой в руке.
– Вот, выпей, голубчик. Это лекарство. Оно тебе поможет, – прощебетал он и чуть ли не насильно влил его в рот Струменскому.
Несчастный сразу как-то обмяк и больше ничего не хотел сказать. А бойкий доктор все продолжал щебетать, как канарейка:
– Он скоро поправится, Ваше Величество. Русский мужик – живучий.
А в это время из ворот госпиталя выехал всадник. Он был очень доволен собой: на считанные минуты он опередил императора и успел передать полковому лекарю пузырек с ядом. Это был Иван Шервуд.
Псы выли всю ночь. С вечера лишь слегка поскуливала белая пушистая собачка одной из фрейлин царицы. Но с наступлением темноты она по-настоящему завыла своим тоненьким противным голосочком. К ней присоединились дворовые псы – большие, косматые и очень свирепые собаки, привезенные с предгорий Кавказа, которых днем держали на цепи, а на ночь отпускали во двор. Лучших сторожей от воров и разбойников сыскать в округе было трудно. Они выли протяжно, надрывно и очень громко. К полуночи их заупокойную мессу подхватили и соседские псы. Казалось, что все собаки Таганрога сбежались к дому, где остановился император, и голосили что было мочи.
Его сердце разрывалось на части от этих звуков, вскоре он не выдержал, выбежал в одной ночной рубахе в приемную и крикнул спящему на диване секретарю:
– Как вы можете спать, князь?
Волконский вскочил на ноги. Протирая заспанные глаза, он переспросил:
– Что случилось, Ваше Величество?
– Собаки! Сделайте же что-нибудь?
Государь стоял в длинной белой рубахе и ночном колпаке, испуганный и бледный, с подсвечником в руке. Тревожное пламя свечей освещало стены и потолок комнаты, а также перекошенное лицо Александра.
– О господи! – сорвалось с сухих губ секретаря.
– Почему вы так смотрите на меня, князь? – еще более испугался государь.
– Простите, Ваше Величество, почудилось, – извинился секретарь, подошел к окну и раскрыл его.
В натопленную комнату вместе с ночной прохладой ворвался заунывный вой.
– Они воют по покойнику, – пояснил князь.
– Но я же жив! – взорвался император.
Волконский замялся, но поняв, что скрывать секрет бесполезно, признался:
– Вчера после обеда Шервуд привез тело этого солдата. Оно в подвале. Вот собаки и учуяли.
– Прикажите, чтобы разогнали этих несносных животных. Они же перебудят весь город.
– Слушаюсь, Ваше Величество.
Волконский вышел в коридор и наконец-то смог перекреститься. Ему рассказывал отец, как убивали императора Павла в Михайловском замке четверть века назад. Та же ночная рубаха, тот же колпак, те же свечи и тот же ужас в глазах царя. "Все возвращается на круги своя", – подумал князь и приказал часовым стрелять по собакам.
Одиночные выстрелы разорвали ночную тишь. Заскулила подстреленная дворняга и поковыляла умирать в подворотню. Ее перепуганные сородичи разбежались кто куда.
Александр Павлович вскоре заснул.
А когда рассвело, начальник гарнизона поднял по тревоге роту солдат и распорядился отстрелять всех бродячих псов в городе, а обывателям было велено дворовых собак посадить на цепь.
По городку поползли слухи, что состояние здоровья государя вновь резко ухудшилось, и народ мало-помалу стал собираться возле императорской резиденции. Вначале старухи, загодя повязавшие на головы черные платки. Они уже отжили свой век, но все равно в глубине души радовались, что кто-то отошел в мир иной раньше их. Особенно если этот кто-то – самодержец всероссийский. А потом и прочие горожане, для которых что приезд императора, что его болезнь – событие неординарное, вносящее хоть какое-то разнообразие в монотонную жизнь глухого провинциального городка на самом краю огромной империи.
Тем временем государь отошел от ночных кошмаров. И хотя не совсем выспался, о чем свидетельствовали темные круги под глазами, был, напротив, довольно весел и оживлен. Пробовал даже шутить. Иногда даже оскорблял кого-нибудь из близкого окружения. Но посвященные в тайну происходящего на него не обижались, а терпели любые колкости в свой адрес, списывая их на повышенную нервозность монарха.
– Вы бы все-таки причастились и исповедались, Ваше Величество, – посоветовала ему жена.
На что тут же получила ехидный ответ, сопровождаемый дерзкой улыбкой:
– Неужели мои дела настолько плохи, и болезнь уже зашла так далеко, что другого лекарства нет?
Царица смутилась и все же ответила:
– Вашим подданным хорошо известно, что их император – великий христианин и строгий наблюдатель правил нашей православной церкви, и если он предстанет перед Господом, не выполнив перед этим положенных обрядов, это может вызвать различные кривотолки среди населения. Поэтому советую вам прибегнуть к врачеванию духовному. Оно всегда приносит пользу и дает благоприятный оборот при любых тяжких недугах.
Александр Павлович немного подумал и тем же дурашливым тоном сказал:
– Благодарю вас, друг мой, за заботу о моем душевном здоровье. Только прикажете исповедаться – и я готов.
А потом добавил, обратившись уже к лейб-медику:
– А может быть, лучше вы, Виллие, сыграете за меня эту роль? Как-никак я же не собираюсь умирать на самом деле.
У старого лекаря от такого предложения чуть не свалилось пенсне.
– Что вы? Что вы, Ваше Величество? Это же такое святое таинство! Как я могу? – запричитал он.
– Ладно, зовите вашего протоиерея. Я, так и быть, исповедуюсь, но только при одном условии. Не как император, а как простой мирянин. Император уже скончался. Его тело лежит в подвале и ждет своего часа, когда его поднимут и положат на царское ложе.
– Какие же упрямые эти бакенбарды! Никак не хотят сбриваться! – сетовал государь, освобождаясь от характерной для императорской внешности черты.
Вдруг он громко вскрикнул:
– А-а-а! На помощь!
Тут же в ванную комнату вбежали камердинер и два лакея.
Император стоял, склонившись над умывальником, и закрывал полотенцем свое лицо. По его шее из-под полотенца сползала струйка крови.
– О Боже! Врача, скорее врача! У его величества пошла горлом кровь! – закричал во всю мощь своего голоса камердинер Федор Федоров.
Тут же, распихав всех, в умывальню ворвался запыхавшийся Виллие.
– Всем немедленно выйти отсюда, – строго сказал он.
Слуги попятились назад, и вскоре дверь за ними затворилась.
– Вы порезались с непривычки, Ваше Величество? – уже спокойно спросил доктор царя, доставая из своего чемоданчика раствор квасцов.
– А как вы догадались? – спросил Александр Павлович.
Лейб-медик улыбнулся и ответил:
– А что может делать мужчина в ванной комнате с бритвой в руках? Уберите свое полотенце. Я обработаю вам рану.
Царь с явной неохотой исполнил указание доктора.
Виллие обмыл кровь с лица и шеи государя. Порез оказался незначительным, но он все равно обработал его и, довольный своей работой, внимательно осмотрел пациента.
– А вам без бакенбардов лучше, Ваше Величество. Вы помолодели лет на десять. Ничего больше не надо менять во внешности. Теперь в вас мало кто узнает императора всероссийского.
Шервуд приехал, когда стемнело.
В приемной его уже поджидали императрица, Волконский, Дибич, Виллие и моложавый высокий мужчина без бороды и усов сорока с лишним лет в штатском сюртуке и длинном черном плаще.
– Все готово, Ваше Величество. Попутный ветер быстро донесет нас до Тамани. Прощайтесь, господа!
– Присядем на дорожку по русскому обычаю, – предложил человек в штатском.
Все тут же беспрекословно выполнили его указание.
– Вы уж, Виллие, постарайтесь сочинить правдоподобную историю болезни и моей скоропостижной кончины и поработайте с другими медиками, чтобы они тоже без лишних вопросов подписали протокол вскрытия тела. Вы, князь, тоже согласуйте записи в своем дневнике с лейб-медиком. Ну, а с вами, мой друг, – обратился он к царице, – мы уже обо всем договорились. Если надумаете все же вернуться в Петербург, передайте моей матушке самые наилучшие пожелания, скажите, что я всегда, где бы ни был, буду ее помнить. Ну вот и все, господа. Спасибо вам, что были преданы мне в минуты радости и горя. Вы самые близкие мне люди, поэтому я и решил доверить свою тайну только вам. Храните ее как зеницу ока и не держите на меня зла.
Так Богу угодно… Ну, не поминайте меня лихом. Идемте, Шервуд!
Он резко встал, натянул на глаза широкую черную шляпу и направился к выходу.
Присутствующие дружно встали. А царица, доселе, как и другие, хранившая молчание, не выдержала и закричала ему вслед:
– Александр!
Но он не обернулся на ее зов, а решительным шагом вышел в ночь. Шервуд последовал за ним.
– И ты уверен, что он на самом деле не умер тогда в Таганроге, а только инсценировал свою смерть? – спросил я Редактора.
Но он всего лишь ответил мне вопросом на вопрос:
– А разве ты после того, что я тебе рассказал о нем, думаешь иначе?
Настал мой черед задуматься.
– Это надо было быть очень сильным человеком, чтобы решиться на такое.
– А слабый бы и не смог управлять четверть века огромной империей и победить Наполеона. Для него в этом мире осталась одна неразгаданная тайна – его неприкаянная душа. Примирению ее с Богом он и посвятил всю свою оставшуюся жизнь. Или почти всю.