Принц Антон вздрогнул и испуганно посмотрел на своего загадочного собеседника, проникшего своим острым взором в глубину его души, хотя догадаться, о чем думает супруг правительницы, следя жадным взором за толпой, было совсем не трудно.
- Но вы - колдун! - воскликнул принц.
- Я - астролог, ваше высочество…
Принц замолчал, задумался на секунду, устремив пытливый взор на маску волшебника, и вдруг спросил:
- Вы, может быть, умеете угадывать?
На губах Лестока появилась ироническая улыбка, но кружево его маски спускалось на подбородок, и принц не мог заметить этой улыбки.
- Угадать судьбу коронованных особ, - проговорил медленно лейб-медик цесаревны, - это для меня не составляет труда…
- Так… скажите… - начал принц Антон, запинаясь и останавливаясь на каждом слове, - что ждет…
- Вашу супругу или вашего сына?..
Точно молния сверкнула в серых глазах супруга правительницы, и он торопливо ответил:
- Нет, скажите, какая судьба предстоит мне?
"Ого, приятель, - подумалось Лестоку, который в эту минуту вспомнил кой-какие разговоры, ходившие о совещаниях принца с графом Остерманом, - вона, куда ты гнешь…" И ему вдруг мелькнуло желание предсказать принцу его вполне вероятную судьбу, если на престол взойдет Елизавета Петровна. Но искушение так же быстро прошло, как и быстро появилось. Говорить правду было неразумно и опасно. Перепуганный дурным предсказанием принц мог потребовать, на правах августейшей особы, чтоб были сняты маски, и тогда ему, Лестоку, несдобровать. И, мигом сообразив все это, после небольшого молчания, во время которого он точно читал на лице принца Антона его судьбу, он поклонился и проговорил, понизив так голос, что даже его собеседник с трудом ловил слова:
- Если я не ошибаюсь, то вас, ваше высочество, ждет блестящая будущность… Я вижу на вашей голове императорскую корону…
Принца Антона бросило в жар. На его лице отразилось такое неподдельное изумление, смешанное с каким-то непонятным испугом, что проходившие мимо маски заметили это, и кругом начался робкий шепот.
Когда принц опомнился, астролога около него уже не было; его высокая остроконечная шапка виднелась на противоположном конце громадного зала.
В это самое время маркиз Шетарди, которому уже успели шепнуть, что муж правительницы чем-то обеспокоен, поспешно подходил к нему. Принц, заметив его, торопливо бросился ему навстречу.
- Простите, ваше высочество, - начал маркиз, - что я осмелился оставить вас, но распоряжения по хозяйству…
- Бросьте это, - перебил его принц Брауншвейгский, отыскивая глазами шапку астролога, - скажите лучше, кто скрывается под маской кудесника… алхимика… Вон он идет…
Шетарди знал, кто этот астролог, но он не счел возможным выдать Лестока.
- Право, не знаю, ваше высочество, - отозвался он, вызывая на лицо виноватую улыбку. - В маскараде хозяин зачастую не знает, кто оказал ему честь посещением… Впрочем, если вам это угодно - можно просить снять маски…
- О нет, нет! Этого совсем не нужно…
В это самое время толпа колыхнулась, послышался говор, все головы, точно по мановению волшебного жезла, повернулись в сторону входных дверей. Взглянули туда и принц Антон, и маркиз Шетарди. Оказалось, что волнение было вызвано появлением новой маски: в залу, приветствуемая восхищенными взглядами и завистливым шепотом, входила высокая, стройная дама в оригинальном и блестящем костюме "пиковой дамы".
VII
"Пиковая дама"
Шетарди скользнул взглядом по стройной фигуре так поздно явившейся маски, уже смешавшейся с толпой гостей, незаметно улыбнулся и удовольствовался этим: он хорошо знал на этот раз, кто скрывается под этим оригинальным и эффектным костюмом, резко выделявшимся среди банальных маскарадных нарядов того времени. Но, когда принц Антон, залюбовавшийся грацией, с какой вошла эта маска, обратился к маркизу с вопросом: "Неужели вы не знаете, мой друг, кто эта красавица?" - Шетарди ответил:
- Право, не могу удовлетворить вашему любопытству, ваше высочество, хотя мне эта маска знакома; если мне не изменяет память, то я уже видел этот костюм на придворном маскараде.
- Не может быть! - воскликнул Антон Ульрих. - Если бы это было так - я бы наверняка обратил внимание.
Между тем заинтриговавшая и очаровавшая многих маска затерялась среди других костюмов, и принц, не видя ее более, забыл о ней. И опять в его мозгу появилась тревожная мысль, кто этот загадочный звездочет, так удивительно верно угадавший его мысли и сделавший такое странное предсказание, и он погрузился в свои думы, целым роем нахлынувшие на него и унесшие его далеко-далеко и от сияющей огнями залы, и от этой пестрой толпы замаскированных гостей…
"Ах, если бы действительно сбылось это удивительное предсказание!"
Эта мысль была господствующей среди роя других мыслей, наполнявших его голову. Да, это предсказание, как оно ни странно, не было неожиданностью для принца Антона. Вот уже несколько месяцев, как эта смелая, даже дерзкая мечта появилась в его мозгу. Она появилась с той самой минуты, когда он окончательно убедился, что супруга не любит его. Тогда-то и мелькнула ему эта смелая мысль. В этих-то видах он свел самую тесную дружбу с графом Остерманом и как-то спросил последнего:
- А правда, граф, что прежние русские цари запирали своих непокорных жен в монастырь?
Остерман улыбнулся своими сухими старческими губами, в его глазах сверкнули лукавые искорки.
- Совершенная правда, ваше высочество; русская история знает несколько таких примеров. Василий Третий заточил в монастырь свою первую жену Соломонию, Петр Великий сделал то же с царицей Евдокией.
- Так что если я последую этому примеру - меня не обвинят в варварстве?..
- Варварством-то это, может быть, и назовут, но какое дело до чужого мнения? Только я не понимаю, ваше высочество, зачем вы интересуетесь такими странными вопросами?.. И кто тогда будет управлять государством?
Принц Антон разгорячился.
- А разве я не могу быть правителем?! Разве император не сын мне?" Наконец, неужели я буду глупее управлять государством, чем это делает моя жена? Я хочу быть правителем и буду им!
- Ваше высочество имеете на это полное право, - подтвердил Остерман. - Мало этого, вы даже можете быть императором…
- А мой сын?!
- Но ведь он - младенец… А когда он подрастет - вы ему возвратите корону.
И вот с этого знаменательного дня принц Брауншвейгский стал мечтать о возможности возложить на себя императорскую корону. Остерман, у которого в последнее время он бывал ежедневно, подогревал эти мечты, и принц теперь нередко начинал свои думы фразой: "Когда я буду императором".
Будь он менее труслив и менее бесхарактерен - очень вероятно, ему удалось бы совершить новый переворот. Арестовать правительницу Анну Леопольдовну было очень легко, а провозгласить себя регентом еще того легче. Но принц трусил и медлил. Слушаясь советов Остермана, он задабривал солдат и офицеров Семеновского полка, в котором числился шефом, делал им денежные подарки, старался любезничать с родовитою знатью - но все это слишком неумело. Однако он не бросал своих планов, не рассеивал своих надежд. Императорская корона была идеалом, к которому он стремился. О его тайных вожделениях знал только один Остерман, который, понятно, не мог выдать его, - и вдруг, оказывается, нашелся человек, который проник взором в самые тайные извилины его мозга, который прочел его мысли… Хорошо, если этот кудесник - друг, а если это - враг? И трусливый, робкий родитель императора невольно вздрагивал, отыскивая глазами астролога, так удивившего и напугавшего его.
А загадочный предсказатель сидел в это время с хозяином дома, ускользнувшим наконец от задумавшегося принца, в его кабинете и вел с ним тот важный разговор, для которого, собственно, и приехал на маскарад.
- Так-то, господин маркиз, - говорил он, - я передал ее высочеству ваше лестное предложение, и она очень рада будет воспользоваться вашей щедростью. Теперь вы знаете, что все дело у нас готово, стоит дать сигнал, и пожар вспыхнет.
- А решится ли наконец цесаревна подать этот сигнал? - пожал плечами Шетарди.
- Теперь решится.
- Но, мой милый друг, - возразил маркиз, - если я не ошибаюсь, эту же самую фразу вы мне говорили еще в июне месяце. Когда я сообщил вам, что не дальше как через месяц шведы объявят России войну, - вы мне тоже сказали: "Она решится, как только война начнется". С тех пор прошло четыре месяца, а цесаревна все еще медлит.
- Что же вы этим хотите сказать?
- Одно из двух: или надо действительно взяться за дело, или же окончательно и бесповоротно отказаться от него.
Полное лицо лейб-медика цесаревны покрылось багровым румянцем. Он встал с кресла.
- Другими словами, - холодно и важно сказал он, - теперь вы изменили свой взгляд на это дело и отказываетесь нам помогать.
Маркиз в свою очередь вскочил с кресла и подбежал к Лестоку.
- Вот вы и обиделись, дорогой друг!.. Садитесь и, ради Бога, выслушайте меня спокойно… Ни от чего я не отказываюсь и готов служить ее высочеству так же, как служил и до сих пор. Но ведь я в ваших же интересах тороплю вас. Нельзя так медлить. Вот я слышал из очень верного источника, что правительница намерена объявить себя императрицей. А если это случится - это новое осложнение может опять затормозить дело.
Лесток повел плечами.
- Теперь, - сказал он, - этой медлительности не будет. Цесаревна окончательно решила завершить свое законное дело шестого января, во время крещенского парада.
- Давай Бог! Давай Бог! Я так боюсь, что ее высочество раздумает и опять отложит…
- Уверяю вас, что теперь она не отложит. И эта сумма, о которой я говорю, нам необходима на последние приготовления. Нам нужно три тысячи червонцев. Если вас, конечно, это не затруднит…
Маркиз Шетарди пренебрежительно махнул рукой.
- О таких пустяках и говорить не стоит. Эти деньги вам вручит через несколько дней Вальденкур…
- Большое вам спасибо, - проговорил Лесток, - а теперь прощайте… Моя миссия окончена.
Шетарди его не удерживал.
Проводив Лестока, он снова направился в залы и как раз на пороге буфетной комнаты встретил "пиковую даму" под руку с кавалером в костюме стрельца.
"Пиковая дама" сверкнула на него глазами, маркиз улыбнулся ей в ответ и прошел мимо. Но совершенно иным взглядом окинул ее какой-то капуцин, стоявший у колонны. В этом взгляде не было улыбки; холодом смерти веяло от этих глаз, сверкавших темной сталью из прорезов маски.
Этот капуцин был не кто иной, как Василий Баскаков. Он приехал в дом французского посла одним из первых. Милошев его скоро оставил, встретившись с "ведомой ему персоной", и Василий Григорьевич положительно умирал от скуки в этой шумной толпе, среди веселья, царившего в залах. Подобно какой-то печальной тени, бродил он по ярко освещенным залам, с жадным любопытством озирая мелькавшие мимо него маски, стараясь заметить ту, для которой он явился сюда. Но "пиковая дама" не появлялась, и в конце концов он пришел к убеждению, что она или совсем не будет, или давно уже здесь, среди этой блестящей толпы, но в другом костюме. И, совершенно отчаявшись увидать ее, он стал пробираться к выходу.
Но вдруг его взгляд упал на входившую в это время в залу "пиковую даму". Он так и впился в нее глазами. И чем больше он вглядывался, тем больше убеждался, что это - княгиня Трубецкая. Тот же рост, та же пышная, словно гениальным скульптором изваянная, фигура, красоту которой еще ярче подчеркивал эффектный костюм; та же грациозная, слегка колеблющаяся походка… И, стиснув зубы, задыхаясь от волнения, перехватывавшего горло, чувствуя, что жгучие слезы отчаяния туманной дымкой заволакивают глаза, Баскаков продолжал следить за "пиковой дамой". Несколько раз ему показалось, что "пиковая дама" останавливалась и тоже зорко вглядывалась в толпу, как бы кого-то отыскивая.
"Это она его ждет!" - мелькало в его воспаленном мозгу, и он сжимал кулаки и закусывал губы.
Между тем "пиковая дама", не имея ни малейшего понятия о чувствах, волновавших мрачного капуцина, унылую фигуру которого она замечала каждый раз, когда оглядывалась назад, прошла по всем залам, заглянула также в гостиные, прошлась в менуэте с каким-то рыцарем и, недовольно поджав пухлые чувственные губы, присела на низенький диванчик, стоявший в нише одного из окон. Но просидела она в одиночестве не очень долго. Не прошло и трех минут, как к ней подошел высокий, стройный стрелец и, низко склонив свою голову, проговорил:
- Смиренный подданный ее пикового величества совсем заждался своей повелительницы.
"Пиковая дама" узнала знакомый голос, кровь горячей волной прихлынула к ее лицу, отчего порозовели уши и подбородок, но отозвалась она очень сурово:
- Однако вы не очень-то спешили засвидетельствовать мне свое почтение, мой смиренный подданный!
- Я не осмелился подойти к вам, пока вы были в толпе.
- И предпочли заставить меня отыскивать вас… Ну, да простит вам Создатель эту непочтительность! - смягчая голос и весело улыбаясь, продолжала незнакомка. - Давайте вашу руку, и пройдем в более уютное местечко.
Она поднялась с диванчика; Николай Баскаков, замаскированный стрельцом, торопливо подхватил ее под руку, и они направились в одну из гостиных. Там "пиковая дама" отняла руку у своего кавалера, лениво опустилась на диванчик, совсем спрятавшийся в тени громадных лавров, и, указав жестом Баскакову на стоявшее рядом кресло, промолвила:
- Садитесь и действуйте по церемониалу… Объясняйтесь в любви, заглядывайте в глаза, словом, проделывайте все то, что обычно проделывает мужчина, когда хочет уверить и даму своих мыслей, и самого себя, что он влюблен.
Николай Львович снял свой шишак, положил его на стол, затем отстегнул маску и медленно опустился в кресло.
- Мне уверять себя нечего, - тихо сказал он. - Я действительно вас люблю…
- После двух встреч?! - воскликнула она.
- Разве для любви нужны годы! - возразил он.
- Но ведь вы меня не видали…
- И все-таки я вас люблю…
- Но ведь, может быть, я так уродлива, что вы с ужасом отшатнетесь, когда я сниму маску.
- Даже если и так, - промолвил Николай Баскаков, покачав головой, - я не смогу разлюбить вас…
"Пиковая дама" рассмеялась, но смех вышел каким-то искусственным и натянутым.
Баскаков взял ее маленькую ручку, затянутую в перчатку, и, нежно пожимая тонкие пальчики, воскликнул:
- Так не мучьте меня! Снимите маску!..
- Для того, чтоб вы убедились, что я - урод…
- Ну, хотя бы и для этого…
"Пиковая дама" на секунду опустила голову и затем тихо заговорила:
- Боже! Какие глупости я делаю!.. Вы имеете полное право принять меня за сумасшедшую… Мы видимся всего третий раз, я мало знаю вас и позволяю вам говорить мне о любви… позволяю себе выслушивать вас… И все почему? Потому что ваше лицо сначала напомнило мне о человеке, которого я не думала даже когда-нибудь забыть… - при этих словах ее голос дрогнул, точно оборвался. - Нет, я положительно сошла с ума! Правда, это все происходит под защитой маски, но ведь настанет же минута, когда мне придется снять ее…
Она понизила голос до шепота. Баскаков снова поцеловал ее руку и прошептал:
- Ах, если бы эта минута настала скорее!
Увлеченные разговором, занятые друг другом, они не заметили мрачной фигуры капуцина, появившейся на пороге. А капуцин видел, как Николай Баскаков запечатлел поцелуй на ладони своей собеседницы, видел, что она не отняла своей руки…
Правда, он не мог расслышать, что они говорили, но для него и этого было достаточно. Минуту он хотел было броситься к ним, предстать перед ними грозным призраком, отравить им их счастье мертвенной бледностью своего лица, тусклым, полным смертельной тоски взглядом, - но сдержался и снова застыл в неподвижной позе, стараясь по движению их губ догадаться, о чем они говорят.
А разговор между ними принял интересный оттенок.
- Так вам очень хочется видеть меня без маски? - спросила "пиковая дама".
- Я бы считал это счастливейшей минутой в моей жизни.
- Хорошо, - подумав несколько секунд, согласилась "пиковая дама". - Я сейчас уезжаю и позволяю вам, мой покорный подданный, проводить меня до дому.
Она встала и даже не стала слушать слов пылкой благодарности, вырвавшихся у ее кавалера.
Они прошли так близко от капуцина, что она даже задела его рукой. Это прикосновение заставило его пошатнуться и затем торопливо последовать за ними…
VIII
Перед смертью
Василий Григорьевич проследил "пиковую даму" и своего двоюродного брата до подъезда. А когда он увидел на карете, в которую они уселись, гербы Трубецкой, когда он узнал выездного лакея Анны Николаевны - все помутилось у него в Глазах, и он едва удержался за колонну подъезда. Теперь у него не было никаких сомнений. Слабая надежда, почти против воли теплившаяся в его сердце, окончательно рассеялась.
Но странное дело: убедившись теперь собственными глазами в измене любимой женщины, он не стал ни бесноваться, ни проклинать ее. Он даже не ощущал в душе злобы против своего счастливого соперника. Пусто и мрачно было теперь в его душе. Он перестрадал свое горе, сжег свое сердце пламенем отчаяния, и теперь даже проклятия не могли сорваться с его губ.
"Каждому - свое, - мысленно решил он, - мне - могила, им - счастье". Он, кстати, вспомнил, что теперь ему осталось очень недолго страдать. Дуэль с Головкиным назначена на рассвете сегодняшнего дня. Значит, через несколько часов все будет кончено. Как ни плохо, может быть, фехтует его противник, но лишь бы он держал в руках шпагу - он сумеет на нее наткнуться.
Баскаков уговорился с Милошевым отправиться на место дуэли вместе. Он зайдет к преображенцу в семь часов, а в восемь они уже будут на том берегу Невы, за крепостью. Там, около маленького чухонского поселка, есть очень удобное и совершенно пустынное место…
Василий Григорьевич медленным шагом дошел до своей квартиры, но не лег спать. Он хотел написать два письма: одно - Анне Николаевне Трубецкой, другое - двоюродному брату. Он не думал им этим мстить, он только хотел смутить их взаимное счастье, чтоб они поняли, что это счастье построено на развалинах его жизни.
Василий Григорьевич заглянул в комнату Антона Петровича, - тот спал. Поглядел он на диван, на котором вчера спал Николай, - диван был пуст. У Баскакова защемило сердце, и он вернулся в свою комнату, присел к столу и принялся за письма…