Сценарий биографического кинофильма о всемирно прославленном датском писателе.
Юрий Нагибин
Мартин Андерсен-Нексе
К перрону Дрезденского вокзала подходит поезд. Из спального вагона прямого сообщения (на запыленной табличке значится: "МОСКВА - ДРЕЗДЕН") выходит очень старый, но бодрый и крепкий человек с большой, хорошей лепки головой, вокруг которой светлым нимбом реют легкие седые волосы. Он элегантен в своем сером твидовом костюме и белой крахмальной рубашке с черной бабочкой. Это всемирно прославленный писатель Мартин Андерсен-Нексе.
Проводник ставит на платформу его небольшой саквояж. И тут же к нему кидаются высокая стройная женщина средних лет и девушка лет двадцати пяти.
- Здравствуй, Иоганна, жена моя! - скрывая в шутливо-торжественном тоне растроганную нежность, приветствует Нексе жену. - Здравствуй, Дитте - дитя человеческое! - обнимает он свою младшую дочь.
Деликатно уступив близким право первого приветствия, к Нексе порывисто шагнул пожилой, очень высокий и худой человек с поэтической гривой волос, - назовем его Гуго, - немецкий писатель, друг Нексе.
- Здравствуй, Мартин, старый боевой конь!
- Здравствуй, Гуго! Рад тебя видеть.
Гуго подхватил саквояж Мартина, и все трое направились к машине.
- Ты хорошо съездил? - тревожно спросила Иоганна - Как ты себя чувствуешь?
- Как утес!.. А мои розы?
- Благоухают на весь квартал.
Они усаживаются в машину и трогаются.
- Ты отлично выглядишь! - заметил Гуго.
- Спасибо. И все же я не тот. Мне трудно выдержать целое заседание. Клонит в сон.
- Я всегда спал на уроках, лекциях и собраниях…
- Ты - другое дело. Ленивый, беспечный поэт. А я воспитан президиумами. Что ни говори, Гуго, а старость есть старость.
- Не возводи на себя напраслину, отец! - возмутилась Иоганна.
- А кто сказал, что во мне нет былого энтузиазма? - лукаво спросил Нексе.
- Мартин! - вспыхнула Иоганна и показала глазами на Дитте.
- А как ваш Комитет? - спросил Гуго. - Будет новая война?
- Не допустим! - решительно отрубил Нексе. - Мы будем так драться за мир! - И он потряс большим крепким кулаком.
- Ого! Борцы за мир настроены по-боевому! - улыбнулся Гуго. - Кого ты видел?
- Всех старых товарищей: Эренбурга, Фадеева, Полевого. Тебе кланяются, а Иоганну, конечно, обнимают… - Он круто замолчал.
Машина достигла старого центра Дрездена и пошла мимо великолепных барочных зданий, зверски разрушенных в самом конце войны бессмысленной, лишенной каких-либо военных целей американской бомбардировкой: Цвингера, Оперного театра, Кафедрального собора… Восстановительные работы коснулись пока что лишь знаменитой галереи, все остальное лежит в развалинах, и эти черные горестно-прекрасные руины кажутся грозным памятником войне.
Машина свернула и стала забирать на крутизну отстроенной окраины. Вскоре она остановилась у небольшого, под черепицей домика, заросшего плющом. От калитки к дверям ведет песчаная дорожка, обсаженная кустами чайных, красных и белых роз.
Дитте первой выскочила из машины, схватила тяжелый отцовский саквояж и потащила к дому. Гуго кинулся к ней, чтобы отнять саквояж, а Иоганна замешкалась, поскольку муж вроде бы не собирался идти в дом. Что-то привлекало его внимание. Но вокруг не было ничего примечательного, если не считать старого дворника, подбиравшего в совок всякий сор.
Впрочем, дворник был по-своему примечателен: хоть и согнутый возрастом и недугами, он все равно был огромен, с непропорционально маленькой головой под синей форменной фуражкой. Свою работу он выполнял с обычной для немцев добросовестностью, но и с очевидной неохотой, даже отвращением. Он был некогда тучным человеком, но обхудал, и лишняя кожа висела на нем слоновьими складками. Все же трудно было предположить, что этот печальный монстр привлек внимание ее мужа.
- Мартин! - позвала Иоганна.
- Иди… Я сейчас, - рассеянно отозвался Нексе.
Иоганна знала, что с мужем лучше не спорить, и подчинилась.
Нексе достал сигару, откусил кончик, сплюнул, закурил и медленно двинулся к дворнику.
- Наконец-то вы приносите хоть какую-то пользу своему народу, Майер, - сказал он насмешливо.
Дворник тяжело обернулся. В его белых от дурной и тяжелой старости глазах постепенно затеплилось узнавание.
- Нексе?.. - сказал он неуверенно. - Что вы тут делаете?
- Я переехал в Дрезден вскоре после войны. А вот вас что-то давненько не было видно. - В голосе - веселая ирония.
- Ваши друзья кинули меня в тюрьму, - глухо проговорил Майер и с привычным надрывом: - За что?
- За сотрудничество с нацистами, надо полагать, - хладнокровно пояснил Нексе.
- С ними сотрудничала вся Германия, - пробормотал Майер.
- Так уж и вся? А коммунисты?
- Тогда будьте последовательны. - От злобы Майер даже как-то помолодел. - Пусть они строят коммунизм, а всех остальных - за решетку!
- Нет, мы отделяем немецкий народ от нацистов. Другое дело, те, кто, зная правду, сознательно натаскивал фашистское ярмо…
- Не надо громких слов! - перебил Майер. - Просто мы ставили на разных лошадей. Ваша пришла, а моя осталась за флагом.
- Майер, Майер, даже для вас это слишком! Вы хоть когда-нибудь верили в рабочее движение? Или уже родились предателем?
- Смотря что называть предательством… Да и к чему вся эта болтовня? Игра сыграна, мы оба уже ни к черту не годны. Единственная разница между нами, - добавил он злорадно, - я доживаю на своей родине, а вас Дания вышвырнула вон.
- Не Дания, нет! - Нексе улыбнулся, но чувствовалось, что удар попал в цель. - А датские майеры. Они не раз изгоняли меня, но всякий раз я возвращался назад…
- Как бы то ни было - вы изгнанник. И над нами мое небо, Нексе. - Майер воздел выцветшие очи горе. И, чувствуя, что "достал противника", по выражению фехтовальщиков, потащился прочь, накалывая острой палкой окурки, мятые сигаретные пачки и прочий сор.
Нексе глянул ему вслед, и память, острая, жгучая память, творила в нем свою работу…
…Большие, сильные рабочие руки разворачивают газету. Мы видим дату: 17 мая 1917 года - и снимок на первой полосе: солдат с перекошенным ртом ломит - штык наперевес - сквозь шрапнельные разрывы.
Сидящий на скамейке поездного вагона Андерсен-Нексе - ему под пятьдесят, но выглядит он куда моложе своих лет, несмотря на некоторую тучность и седые волосы, - переворачивает газетный лист. Огромная шапка перекрывает третью полосу: "МЫ МЕРЗНЕМ! ДАЙТЕ НАМ УГОЛЬ!"
Сидящие через проход наискосок девочки-гимназистки взволнованно шушукаются, пожирая глазами знаменитого писателя. Наконец одна из них решается. Она достает из ранца толстую книгу, подходит к Нексе и, мучительно покраснев, делает книксен.
- Что тебе, девочка? - Нексе сложил газету и сунул в карман пальто.
Та молча подает ему книгу: "Пелле-завоеватель".
- Автограф?.. Как тебя зовут?
- Дитте… - чуть слышно отозвалась девочка.
- Надо же!.. Это имя моей новой героини. - Нексе достал вечное перо и начал писать посвящение. - "Милой Дитте…" - Перо замерло. - Тебе очень нравится мой роман?
- Н-нет, - смущенно, но честно призналась девочка.
- Почему? - опешил Нексе.
- Скучно.
- Вот те раз! - Нексе искренне удивлен, но ничуть не расстроен, для этого он слишком уверен в себе. - Зачем же ты носишь с собой мою книгу?
- Папа велит. Он говорит… - девочка замялась, потом вспомнила, - это евангелие бедняков.
- Вот видишь! - обрадовался Нексе. - У тебя умный отец, Дитте, очень умный. Чем он занимается?
- Сапожник.
- И я был сапожником! - совсем развеселился Нексе. - Среди сапожников много башковитых людей. Сидячая жизнь приучает к размышлению. Передай ему мой привет. - И он быстро пишет на титуле: "…самой правдивой девочке на свете".
Поезд замедляет ход. Нексе встает и смотрит в окно. Типично зеландский пейзаж: плоская равнина в квадратах возделанных полей, луга, покрытые светлой весенней травой, дома под черепицей, купы берез, сосен…
…Нексе выходит из вагона на станции маленького городка Эсперьерде. Его узнают. Он ловит на себе любопытные взгляды. Слышит перешептывания. Все это ему привычно и… приятно. Он охотно отвечает на поклоны знакомых, полузнакомых и вовсе не знакомых людей. Хотя и светит солнце, но день холодный, ветреный, колючий, люди прячут простуженные носы в шерстяные шарфы.
Нексе переходит путь и оказывается возле будочки путевого обходчика. Рельсы еще гудят, а на полотно уже выскочили ребятишки обходчика, у каждого через плечо на лямке матерчатая сумка. Ребята принялись собирать меж шпал выпавший из тендера уголь.
Пожилой изможденный обходчик подымает шлагбаум на переезде.
- Добрый день, - говорит Нексе. - Я захватил для вас газету.
Обходчик закрепил веревку, подошел к Нексе, взял номер "Социал-демократен".
- Спасибо, но мы уже не ходим в уборную. Нечем. - Отчаяние во всем разуверившегося человека перешло в цинизм.
Нексе все еще поглядывает на ребятишек, собирающих уголь, и обходчик считает нужным пояснить:
- Что поделаешь, мы мерзнем по ночам, а уголь нам не по карману… кокс тоже.
- Погода устанавливается, будет тепло.
- Дай-то Бог! Ребята не вылезают из простуды… Отчего такое: Дания не воюет, а развал полный? Угля нет, жрать нечего… Скоро мы все передохнем.
- Ну, не все, кое-кому война выгодна.
- Да, мы пухнем с голоду, а спекулянты и промышленники наживаются. Послушайте, Нексе, почему молчит ваш Пелле, почему не вступится за нас?
Нексе вздохнул, лицо его омрачилось.
- Разве вы не видите, что происходит с лидерами социал-демократии? Они рвутся к пирогу власти, а на трудящихся им наплевать.
- Не хотелось этому верить, - грустно сказал обходчик. - Знаете, Нексе, я с молодых лет связался с рабочим движением. Участвовал во всех стачках, пикетах, демонстрациях и в результате скатился на самое дно. А наши лидеры, которым я свято верил, да что там верил, душу за них готов был отдать, пробрались в верха. Живут в особняках, носят фрак и приняты при дворе. А я все уговариваю себя, что это тактика…
- Какая там, к черту, тактика! Скоро они будут зубами и когтями отстаивать то, против чего боролись. Отстаивать от рабочих.
- Не хотел бы я дожить до этих времен, - проворчал обходчик и, заслышав далекий паровозный гудок, пошел к шлагбауму.
И Нексе двинулся дальше. На пороге домика стояла беременная жена обходчика, скрестив руки на необъятной груди. Целая стайка маленьких, похожих на воробьев ребят копошилась вокруг нее.
- Чудесно, когда столько малышей! - с улыбкой сказал Нексе.
- От этих чудес и очуметь можно, - хмуро отозвалась женщина.
- Да, конечно, с такой несметью нелегко справиться… Сколько их у вас?
- Я уж и считать перестала.
Подбегает один из ее старших с мешком, полным кокса.
- Смотри, мать, сколько набрал!
- Молодец, Вигго! Вечером затопим печь.
- А не опасно для ребятишек бегать по рельсам?
- Зачем бедняку думать об этом, - с покорным видом произнесла жена обходчика. - Господь забирает лишь тех, кто не может дольше жить.
На это Нексе нечего ответить. Он прощается и не спеша идет по тропинке между зелеными полями. Смеркается. На тропинку падает свет из окон небольшого дома. Это "Заря" - так назвала свой домик семья Андерсена-Нексе.
Домик невелик и довольно невзрачен, заметно, что его старательно латали, чинили, укрепляли, дабы привести в жилой вид. Хорош небольшой сад с кустами роз, боярышника, ежевики, с нерослыми березами и елями. Увидев мужа, на крыльцо выходит Маргрете, статная, видная женщина с серьезным и милым лицом. Она держит на руках толстощекого младенца. Остальные дети-погодки, от двух до четырех: Сторм, Олуф, Инге облепляют отца, тыкаясь в него перемазанными кашей лицами. Нексе улыбается, гладит детей по светлым головенкам и входит в дом. Маргрете следует за ним…
- Ну что в "Гюльдендале?" - озабоченно спрашивает она.
- Все отлично! Я с ними расплевался.
- Господи! - Маргрете опускается на стул. - Что же с нами будет?
- Завтра напишу в "Аскехауг", они давно приманивают меня.
- Я боюсь перемен. К тому же "Гюльдендаль-Соукал" - демократическое издательство.
- А что это дает? Они жмут из нас сок почище консерваторов.
- Но с "Гюльдендалем" мы как-то существовали. И срок уплаты за дом подходит. Где мы возьмем тысячу крон? Господи, мне так хочется сохранить наш домик. Ведь у нас ничего больше нет.
- А думаешь, мне не хочется? Тут каждый гвоздь вбит нашими руками, каждый кустик посажен нами. Но продаваться за это в рабство? Да пропади все пропадом!..
Маргрете удивленно смотрит на мужа.
- Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное! Тогда они готовы сунуть мне эту тысячу!
- Ишь, чего захотели! - Маргрете возмущена до глубины души. - Молодец, что послал их ко всем чертям.
Нексе с восхищением смотрит на жену.
- Ты чудо, Грета! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, - продолжал он задумчиво, - иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на семью обходчика, и стыдно становится за свое благополучие.
- Да, - тихо говорит Маргрете, - нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета!
- А главное - надо работать. Остальное приложится.
- Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.
- Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.
- Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф - что с него взять? - не на шутку рассердилась Маргрете.
Нексе сидит за своим рабочим столом, пишет. Что-то исправляет, зачеркивает, снова пишет. Прочитывает страницу, шевеля губами, в сердцах комкает лист и бросает в переполненную корзину для бумаг. Снова пишет. И видения, теснящиеся в его мозгу и становящиеся образами на бумаге, зримо возникают перед нами…
Вот мечется по улицам Копенгагена маленькая женщина, похожая на девочку-подростка, с нежным, тающим лицом. Ну конечно, это Дитте - дитя человеческое. Она разыскивает своего пропавшего возлюбленного Георга. Метет снег, ветер закручивает подол вокруг худеньких ног, но ее подгоняют отчаяние и надежда. Надо обойти все трактиры и погребки, где он бывал и куда могли его затащить. И обежать всех приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. Со слезами пробирается она по длинным коридорам разных трущоб, стучится во все двери, и жалобно звучит вопрос: "Простите, вы не видели Георга?" - "Нет, девочка", - слышится в ответ. Но вот на улице, в портовом квартале, где кабачки и веселые дома, открылось окошко, оттуда выглянула женщина в пестром капоре, навалившись грудью на подоконник, и крикнула: "Эй! С час назад в Нью-Хавне выудили одного… Видать, свалился в потемках. Ступай, взгляни, не твой ли!.."
Скрипнула дверь, прогнав видения. Нексе с раздражением обернулся. Входит Маргрете с подносом, на котором бутылка пива и три бутерброда.
- О Господи! - с досадой говорит Нексе. - Неужели нельзя не мешать? Я же просил…
- Милый, ты знаешь, который час?
- Н-нет…
- Без четверти двенадцать. Нельзя же ужинать на другой день.
- Неужели так поздно? О, быстротекущее!.. Ладно, поставь тут.
- Как идет работа? - спрашивает Маргрете.
- Как паралитик за молоком. Огромное рвение и никакой скорости.
- Ты наговариваешь на себя.
- Что за болезнь такая - писание? - Шутливый тон не скрывает искреннего огорчения. - Все, что я делаю, не то, в лучшем случае - рядом. Я, как слепой плотник, который бьет по доске, по пальцам, только не по шляпке гвоздя. Какая пропасть между замыслом и тем, что получается на бумаге. Это настоящая мука, клянусь тебе! - Но тут самолюбие берет верх. - Одно утешительно, что у других обстоит не лучше.
- У тебя все получится, - уверенно говорит Маргрете. - Как и всегда получалось.
- Ты думаешь? - спрашивает он с надеждой. - Должно, обязано получиться. Наш дом, каша для детей, тухлая конина для нас - все в этих жалких листках.
- Там и еще кое-что, Мартин. Твое бессмертие.
- Ого!.. Ну, так высоко я не заношусь. Но ты молодец, старушка! - смеется Нексе. - Здорово умеешь меня завести. А теперь - ступай.
И она уходит, покорно, бесшумно, и прикрывает за собой дверь.
Он опять склоняется над столом, даже не притронувшись к ужину.
…Тот же кабинет. Утро. На столе нетронутый ужин. Небритый, усталый, с красными глазами, Нексе сидит над рукописью. Едва ли он сознает, какой сейчас час, даже какой сейчас день. Ведь у Дитте, его Дитте, несчастье: у нее отбирают швейную машинку, которую она почти выкупила. Он видит страдание огромных глаз на худеньком лице. Ласковый приемыш Петер утешает свою мамочку:
- Когда ты опять возьмешь машинку, мы будем ее караулить. Я все время буду стоять у двери, а если придут, скажу, что никого нет дома.
И Дитте улыбается сквозь слезы своему мальчугану…
Конечно, Нексе не замечает, как возле стола появляются Олуф и Инге. Мать послала их посмотреть, что делает отец: спит или бодрствует, но они не вытерпели у дверей и ворвались в кабинет. Олуф трется о локоть отца, тот безотчетно кладет ему руку на голову.
- Петер? - вздрогнув, произносит Нексе. - Как ты сюда попал?
- Какой Петер? - обиделся Олуф. - Я - Олуф.
- Олуф… - Нексе все еще во власти своих грез.
- А я Инге!.. - кричит девочка.
- Что такое?..
- Мы твои дети, папа, - укоризненно говорит Инге.
- Знаешь, чего я сегодня видел? - лепечет Олуф. - Божью коровку!
- Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! - поет Инге.
Нексе приходит в себя, но не испытывает раскаяния.
- Грета! - кричит он раздраженно. - Забери своих детей!
Входит Маргрете. Несколько обиженно говорит:
- Наших детей, Мартин.
- Наших, твоих, моих, всех! Они мне мешают.
- Ты же говорил, что любишь, когда крошки путаются в ногах.
- Да, но не в литературе.
Маргрете уводит детей. Видно, она оскорблена.
…Под уклон дня, когда удлиняются тени, приходит почтальон и вручает Маргрете послание для Мартина в большом официальном конверте. Обратный адрес: издательство "Аскехауг". Взволнованная Маргрете решает потревожить мужа, несмотря на строгое предупреждение.
Она входит в кабинет, где ничего не изменилось, разве лишь прибавилось табачного дыма да переполненная корзина уже не вмещает литературных отходов.
- Я же просил… - начал Нексе, но жена молча протянула ему письмо.
И по тому, как жадно он его схватил, как задрожали его пальцы, разрывая конверт, поняла Маргрете, в каком страшном напряжении живет ее муж.
- Ну, вот и договор, - чуть устало говорит Нексе. - Видишь, можно обойтись и без "Гюльдендаля".
- А условия? - робко спрашивает Маргрете.