- Знамо, прокламация! - радостно воскликнул Василий. - В Троицкосавске на всех стенках болталась...
- Не пригодное дело для проповеди.
- Куды там! - подхватил Василий. - Может, в нужнике висела, а вы ее в божьем храме, с амвона...
Василий говорил, а сам все разгадывал, что за человек этот поп. "Не должен бы склоняться к большевикам, - соображал он. - Сан не дозволит... Ишь, за киотом сберегает прокламацию-то, в святом месте... Однако правильный человек, храни его бог".
- Ничего, - ровным голосом прервал его мысли Амвросий, - перебьемся без проповеди. Пускай паства подюжит, жизнь покажет, куда податься.
- Она, бумага-то эта, какой дорогой до вас добралась? - словно невзначай спросил Василий, в котором все горело от желания выведать поповскую душу.
- Да так... - сердито махнул рукой Амвросий, - заезжал тут один, оставил... Сказал, будто проповедь. Посмеялся, однако, сучий хвост. Ежели встречу, отобью охотку шутковать...
- Вам не гоже драться, - попробовал успокоить попа Василий. - Господь покарает. Сан священницкий, с вас у всевышнего спрос особый.
- Намну бока, - сурово отрезал Амвросий, - не будет людей за дураков считать, шкура.
Вскоре после этого разговора Василий выпросил у попа ружье и на целую неделю исчез из Густых Сосен. Сказал, что пошел в тайгу за прокормлением - и верно, приволок домой гурана...
Василий стал редко выходить из дому. Посидит на завалинке, погреется на солнышке и опять в избу. Разляжется на печке, закроет глаза, мечтает. Не мечтает, а так, вроде грезит... Вспоминает свой дом, чистый, просторный двор... Дочка Настенька чудится, обнимает за шею тепленькими ручонками. А то смутно привидится Катерина - она или не она, не поймешь. Лицом будто с поповной Антонидой схожа...
Василий откроет глаза, видение пропадет. Закроет - опять Антонида склонилась над ним, широкий ворот платья оттопырился, шея белая... "Вот беда, - шепчет Василий. - Никак плоть у меня взыграла? Ослобони, господи, от искушения, пронеси и помилуй..."
Под кирпичами в печи спрятан кисет Спиридона с золотишком, принес, когда ходил в тайгу. Печка не топлена, а телу тепло: "Золото согревает, богачество, - рассуждает про себя Василий. - Благодать во всем естестве. И сила. Золото дает силу".
Мысли приходят клочками, обрывками. Будто где-то лежит толстый лохматый клубок разных приятных рассуждений. Василий тянет ниточку, а она рвется. Как её связать? "Ничего, - успокаивает он себя. - Ничего... Жизня подарена человеку господом богом. Возлюби ближнего. А кто ближний? Егор Васин с сынками? Поп Амвросий? Поповна Антонида? Ничего девка. Хороша Маша да не наша... Все вздор, чепуха... - Василий стал смотреть в угол, где паук деловито опутывал липкой паутиной муху. Вот настоящая жизня, как у людей: дави, будешь сыт, брюхо наростишь. В своей сети паук, в тайге медведь, в озере щука - хозяева. Кошка еще хитрый зверь, подкрадывается на тихих лапках - цап и нет мышонка. - Василий довольно поежился, усмехнулся: - Змея тоже господня тварь: подползет, даже шелесту не учуешь... У них, у тварей, здорово это устроено. В Троицкосавске, в Красных казармах, одного арестанта, красного большевика, ночью крысы до смерти заели. В подвале их полно было, накинулись - и конец, не отбился. Сотворили над антихристом праведный суд. На все божья воля".
Некоторое время Василий лежал без дум, ощущал такую легкость в теле, словно парил под закопченным потолком, поднимался над селом, глядел на все сверху. Посередине села строили школу, стучали топоры, звенели пилы. Мужики подвозили на конях лес, бабы теребили паклю, разбирали мох. Люто ругался Лука, у которого Васин мобилизовал на строительство четырех коней. Напротив будущей школы, в избе с зеленой дверью, с зелеными ставнями торговал толстый Нефед - раньше у него была своя лавка, а теперь будто от какого-то кооператива. Кто его поймет... Торговля, курам на смех: хомуты, спички, лампадное масло. Дальше понаставлены избы: у кого побогаче - с крышами на четыре ската, за высокими, глухими заборами. Есть и победнее, есть и совсем развалюхи.
Василий потрогал под шубой, постеленной на печи, тот кирпич, под которым золото. Там вроде билась живая жила, тихонечко трепыхалась. Василий облизнул губы, улыбнулся: "Золото! Хорошая жизня".
Опять пришли всякие мысли. "Ныне не поживешь во благости. Не лезть же в петлю, как Катерина... Дура баба, жизней попустилась. Не, я не таковский. Кошка ловит мышей ночью. Хорек давит кур тоже, когда темно. Совы охотятся по ночам... Это не зря богом умышлено".
Он слез с печи, вышел во двор, повесил на дверь большой амбарный замок. За воротами сел на завалинку, под самые окна. Мимо проходил Лука. Василий поздоровался. Лука задержался, будто раздумывая, подойти или нет.
- Греюсь на божьем солнышке, - проговорил Василий. - А вы все в трудах, все в хлопотах.
- Хозяйство, язва его задери, - вздохнул Лука, присаживаясь рядом, доставая кисет. - Закуривай. Ходил, глядел, как сено мне косят... Канавы, кусты не обкашивают, пропадает трава. Хальной убыток. Разорение...
Василий скрутил цыгарку, спросил:
- Наемные работники, что ли? За ними строгий глаз нужен.
- Не, не наемные, так... - махнул рукой Лука. - Хуже... За долги отрабатывают. Зимой выручал, чтобы с голоду не передохли. Пожалеешь голодранцев, после покаешься. Все мое хозяйство прахом пустить готовы.
- Хозяйство, - печально повторил Василий. - Было и у меня хозяйство. А теперь вот...
Лука остро взглянул на Василия, криво ухмыльнулся.
- А чего тебе? На колокольне возле самого бога находишься.
- По земле иссох весь, - произнес Василий. - Какой хлебушек ране выхаживал... Амбары ломились.
- А чего бросил все?
- Да вот, разорили злые люди, над женой надругались, доченьку, кровиночку мою, похитили, жива ли, нет ли, не ведаю...
Лука поднялся с завалинки, ехидно ответил:
- Не бреши, звонарь... Не прикидывайся. Товарищ уполномоченный, по продразверстке который, твой сродственник, расписал нам твою картину. Подосланный ты, вот кто.
Василий всплеснул руками.
- Христос с тобой, Лука Кузьмич... Сквозь землю провалиться, ежели словечко соврал, доченьку никогда не увидеть... Пойдем в избу, здеся неспособно... Богом молю.
Лука молча смотрел на Василия.
- Пойдем, пойдем в избу, - вскочил с завалинки Василий. - Потолкуем.
- Нету тебе веры, - махнул рукой Лука. - Брешешь все... И толковать нам не о чем, чего я с тобой стану шептаться?
- Как же так, Лука Кузьмич? - обиженно проговорил Василий. - Я по-простому... Одиноко жительствую, тоска напала. Вас увидел, обрадовался, дай, думаю, побеседую с благородным человеком...
Они стояли, смотрели друг другу в глаза, словно разгадывали один другого. "А не пощупать ли, что ты за человечишко? Может, на что сгодишься?" - подумал Лука, усмехнулся, равнодушно сказал:
- Ну, зайдем. Послухаю, что болтать станешь.
Василий побежал вперед, снял с двери тяжелый замок. Лука переступил порог, повел носом, поморщился.
- Вонища у тебя в избе, паря. Окошки открывал бы, что ли...
...Он вышел от Василия не скоро, когда начало темнеть. У калитки сказал:
- Ладно... Не ходи со мной, один дорогу найду. Харчей, так и быть, пришлю, опосля сочтемся. И Нефед пришлет. Чтобы ты, еловая голова, с голоду не подох. В город съезди... Веры тебе у меня нет, но адресок дам. Проживает там стоющий человек.
Отец отпустил Антониду в город - не по комсомольским делам, понятно, а договориться с кем надо об учительской должности: по всей видимости, школа к зиме будет поставлена. Васин согнал на постройку чуть не всю деревню, да мужики и бабы сами бегут туда: у всех дети, каждому охота, чтобы знали грамоту...
Вместе с Антонидой поехал Василий: Амвросий уговорил приглядеть за девкой - время неспокойное, чуть не за каждым кустом по бандиту, того и гляди надругаются, да и живой не оставят. Сначала совсем не хотел отпускать, а после решил: может, в учительстве ее счастье.
Василий не показал, что и ему надо и город, будто сделал Амвросию одолжение. Антонида притащила узел харчей, чайник - в дороге вскипятить чайку.
- Блюди девку, - еще раз строго наказал Василию Амвросий.
Телега выкатилась за деревню. Неторопливо побежали под колеса длинные деревенские версты, поплыли навстречу поля с редкими, тощими колосьями, двинулись сопки - то желтые от сгоревшей на солнце травы, то темно-зеленые, поросшие хвойным лесом.
Лето в тот год стояло знойное, дождей не было, засуха спалила все, что посеяно. Запустение... Низкая, жухлая трава там, где раньше колосились хлеба.
Василий погонял сытого поповского мерина, Антонида тряслась в задке телеги - сидела, свесив ноги. Ехали молча, не знали, о чем разговаривать. Антонида вдруг соскочила с телеги, побежала на луг, набрала пучочек блеклых, выгоревших на солнце цветов, догнала телегу, протянула цветы Василию. Он взял, непонимающе поглядел на девушку.
- Чего это?
- Цветы...
- Нашто они?
Антонида растерялась.
- Ну глядеть на них... Нюхать. Приятно же...
- Нюхать? - Василий со смешком швырнул букетик в канаву, сердито сказал:
- Залезай на телегу. Сиди смирно, а то угодишь к бандитам. Уж они-то на тебя поглядят, они понюхают...
Антонида села на свое место. Дорога лениво выползала из-под телеги, от колес поднималась бурая летучая пыль. По обочинам торчала серая трава, будто ее посыпали пеплом. На кустах висели вялые листья, тяжелые от пыли. В безоблачном белесом небе катилось горячее солнце, вокруг в траве громко и сухо трещали кузнечики.
У Антониды больше не было сил молчать, подвинулась к Василию.
- Дядя Вася... Захотела я стать учительницей, еду за назначением. Учительница в новой школе! Ребятишки прибегут на занятия, я раздам книжки, тетрадки. Вот, скажу, буква "а"...
Дорога пошла ямами, колдобинами. Чтобы не упасть, Антонида прижалась к Василию, вцепилась ему в плечо. Василий обхватил ее и вдруг задохся, зашептал нехорошим голосом:
- Залеточка, Катеринушка, жизня моя...
Антонида увидела возле своего лица его вздрагивающие глаза, потные щеки с трясущейся, дряблой кожей. "Сошел с ума", - с ужасом подумала девушка.
- Дядя Вася, - закричала она со слезами. - Это же я, Антонида! Не Катерина я... Остановите коня, дайте вожжи.
- Антонида... Эва как, - пробормотал Василий, вытирая ладонью влажный лоб. - А мне почудилось... Ничего, пройдет. Дай-ка испить. - Он схватил чайник, захлебываясь, стал пить, вода стекала по подбородку на рубаху. Хрящеватый кадык судорожно дергался.
- Христос-спаситель, приблазнилось. Не пужайся, Антонида. Сумрак находил, теперича все минуло. Пронесла, помиловала пресвятая богородица... На-ка вожжи, я пройдусь маленько.
Скоро Василий снова сел на телегу. Он объезжал стороной деревни, бурятские улусы. Антонида с опаской посматривала на него, не понимала, почему он так делает. Наконец, спросила. Василий ответил, что опасается: ныне каждый другому волк. "А буряты и того хуже - нехристи, идолищу поклоняются. Одним воздухом не хочу дышать с ними".
Смеркалось, надо было подумать о ночлеге. И есть хотелось, целый день всухомятку. И конь едва тащил ноги. Поблизости оказался бурятский улус, Антонида подумала, что дядя Вася ни за что не заедет - он же бурят не терпит. А Василий даже обрадовался, повеселел, сказал, что буряты самые подходящие люди принимать гостей. Стал учить Антониду:
- Когда войдем в дом, скажи мэндэ или амар сайн, это по ихнему будет здравствуйте. Нас сразу на почетное место, на хоймор, рядом с хозяином. И начнут потчевать... Тут не будь дурой. Попервоначалу подадут белое угощение. Ну творог, молочные пенки, масло, лепешки, чай... На это сильно не кидайся. Отведай маленько, и все... Сиди и жди, чего еще будет. Я-то ученый, знаю! Опосля хозяйка приволокет горячее мясо в деревянных корытцах. Вот такими кусищами. Жирное, сок так и брызжет. По-бурятски это мясо бухулер будет... Тут валяй, резвись! Чайник аракушки, молочной водки, поставят. Еще подогреют, чтобы покрепче была. - Василий проглотил слюну. - Ладно, замолчу пока, а то и так в брюхе сосет.
- Вы же говорили, что не любите бурят...
Василий дробно засмеялся.
- Когда в дороге застает ночь, для меня и буряты хорошие люди. Когда в брюхе поет с голоду, и к черту, прости боже, заедешь. Буряты для русского ничего не пожалеют. Я им не рассказываю, что меня нужда загнала, показываю всякое уважение. Сама увидишь, как надо... Вот только сыщем дом побогаче.
Он остановил коня у большого, высокого дома. На крыльцо вышел хозяин, высыпали ребятишки. Антонида удивилась, что хозяин в старом, вылинявшем тэрлике, детвора чумазая, в драных халатишках; заплаты всех цветов, понизу бахрома... Василий решил, что бурят хитрит, нарочно прибедняется.
Хозяйка засуетилась, поставила на низенький столик молоко, немного масла, творог, разлила по деревянным чашкам зеленый чай. Появились горячие лепешки... "Все, как говорил дядя Вася, - улыбнулась Антонида. - Сейчас мясо подадут".
Есть хотелось, но Василий и Антонида сдерживались, ждали... Хозяин расспрашивал, с трудом подыскивая русские слова, кто они такие, куда едут, Василия величал даргой - начальником. Под конец, когда жена стала убирать со стола, вздохнул:
- Беда, паря, бедно живем. Баранов нету, мяса нету. Дорогих гостей попотчевать нечем. Молоко, масло соседи пока дают, выручают.
Василий и Антонида переглянулись.
- Пошто так? - с сомнением спросил Василий. - Дом вон какой, всего у вас по такому хозяйству должно быть в достатке. Поди, утаиваете от новой власти?
- Зачем утаивать. Нам нечего утаивать... А дом, - хозяин усмехнулся. - Дом богатый человек строил, Радна-бабай, у него все было - и коровы, и кони, и овцы... Удрал в Монголию, всю скотину угнал. Дом хотел спалить, улусники не дозволили. Ревком мне отдал дом. Нехорошо, однако, возле чужого очага жить, а ревком говорит: "Ладно, ты на Радну всю жизнь спину гнул, будто он тебе за работу дом подарил". Как же, Радна-бабай подарит, жди...
Антонида потихоньку спросила Василия, не принести ли свои харчи, тот затряс головой, сказал, что до утра можно передюжить, в дороге поедим...
Антониде постелили в избе, Василий лег в сарае. Утром, когда стал запрягать, заметил, что хозяин смазал оси телеги дегтем. Хозяйка напоила гостей чаем, протянула Антониде маленький туесок масла - в дорогу.
В Верхнеудинск въехали вечером. Амвросий наказал остановиться у священника в соборе на Николаевской улице, но Антонида не захотела. Заехали в женскую гимназию, на Троицкую улицу, сторожиха позволила переночевать в порушенных, покинутых классах.
Утром Антонида заторопилась к знакомым. Василий пошел по своим делам...
Сбыть золотишко оказалось не просто. Когда Василий сказал часовщику на Приютской улице, в домишке возле самой железной дороги, что хочет продать с фунт золота, тот без лишних слов вытащил блестящий револьвер и приказал отдать ему по-хорошему, без греха все золото. Василий побледнел и тихо спросил:
- На тебе креста нет, али как? Рази же это по-православному?
- Давай золотишко, а то живо прикончу, - ответил часовщик.
Василий будто испуганно полез за пазуху и вдруг громко рассмеялся:
- Здеся у меня граната. Как хлобысну, кишки не соберешь. И как помянуть тебя, никто не узнает.
Часовщик тоже попробовал засмеяться, но у него не получилось. Сказал, что пошутил. Василий покачал головой, не велел больше пугать смирных людей.
Вечером Василий пошел с запиской, которую дал Лука. Дом с глухими ставнями стоял во дворе по Лосевской, чуть не возле самой Уды. Двери отворила высокая, молчаливая старуха. Ничего не спросила, провела в полутемную комнату, засветила лампу. Василий робко стоял посередине просторной комнаты, не смея присесть. Скоро вошел полный, невысокий господин средних лет, в чесучовом легком пиджаке, вытер платком лысину, сказал приятным, вкрадчивым голосом:
- Я ожидал вас, господин Коротких. Не будем тратить дорогое время, я знаю о вас почти все. - Он значительно помолчал. - Присаживайтесь на диван. Постараюсь быть понятным и кратким. Готовятся решающие события... Объединенное наступление вооруженных сил верховного правителя Сибири и Дальнего Востока генерала Семенова, барона Унгерна. Нам помогает союзническое командование. Нам надлежит оказать им всяческую поддержку... Ваша задача вот в чем: к вам будут привозить оружие, прячьте его. Делайте гранаты, лейте пули. И чтобы тихо, скрытно... Никто не должен знать, кроме тех, кому мы сами сочтем нужным сказать. Организуйте провокации, уничтожайте большевиков. Тайно, не оставляя следов Вы понимаете, что мы от вас хотим?
Василий вытер рукавом мокрый лоб, чуть слышно выдавил:
- Боязно... А как изловят?.. С нами крестная сила...
- Изловят, - не помилуют, - жестко ответил лысый. - Надо умно, осторожно... Пусть полыхают пожары, льется большевистская кровь, надо скрывать от новой власти скот, прятать хлеб. А когда будет дан сигнал - восстание, конец красной диктатуре. Единым ударом с нашими доблестными войсками. Что вы хотите сказать?
У Василия пересохло во рту. Запинаясь, он проговорил:
- Боязно... Самая дорога под расстрел. У меня жена погибла, дочка...
Лысый строго посмотрел на него, сухо сказал:
- Подойдите под благословение.
Только тут Василий увидел, что в комнате еще двое: старик в архиерейской мантии и молодцеватый монах. Старик поднял руку с крестом, торжественно возгласил:
- Благословляю на святой подвиг, сын мой. Влагаю в десницу твою карающий меч божий.
Василий упал на колени и зарыдал.
- Тайная сила наша, - с большим подъемом произнес лысый, показывая архиерею на Василия. - Целуй крест, Василий Коротких, присягай. - И сурово закончил: - На вечные времена... Ты связан теперь с нами на вечные времена... Пусть эта минута всю жизнь питает твою неистребимую ненависть к большевикам.
- Аминь, - закончил преосвященный.
У Василия по спине покатился противный холодный пот.
- Ну вот... - обычным голосом заговорил лысый, отводя взволнованного Василия к столу. - Мы собираем верных людей, для этого я приехал сюда за многие тысячи верст. Спасем Россию! Вас никто не должен подозревать... Руководить людьми будет другой, все нити у него.
- Это отец Амвросий, - сказал архиерей. - Ему окажем доверие.
- Он не будет знать о вашей деятельности, не выказывайте себя. Мы будем следить за вашей работой во славу святой Руси. - Он вдруг переменил тон. - Да! Вы ведь большой шутник, веселый человек!
Василий поднял глаза, в них отразилось что-то вроде удивления.
- Как вы напугали часовщика! Забавно. Золото никому не продали? Отнесите завтра тому же часовщику, он хорошо заплатит. Он полезный человек... Ну, теперь прощайте. Меня не разыскивайте... Имейте в виду: я буду знать о каждом вашем шаге.
Василий был совершенно ошарашен тем, что о нем все известно, каждый шаг... Вон какие умные, хорошие люди есть... На прощанье он с благоговением поцеловал руку архиерея, тот напутствовал его словами:
- Если кому из воинства нашего придется отдать жизнь свою за великое дело, пусть и смерть его прибавит врагу несчастья и беды. Запомни слова сии. Не ропщи... Не сгибаясь, неси тяжкий крест господень.