Обе счастливо засмеялись. Луша вдруг спросила:
- А почему ты Антонида Николаевна? Отец же Амвросий...
- Крещен-то он Николаем... Ладно, не интересно это. Как думаешь, где поставят школу?
Они осмотрелись вокруг. В лунной ночи лежала родная деревня: черные дома, черные деревья, кружевная ограда церкви. Смутно поблескивал крест на круглой маковке церкви. Кое-где в окнах горели тусклые огоньки... Все притихшее, сказочное.
- Вот там, однако, - Луша показала на середину деревни. - Самое подходящее место.
- Верно, Луша. Высоченный дом, два этажа. Вечером весь в огнях, там по вечерам взрослые станут учиться. И библиотека будет... А утром - динь-динь-динь... Звонок. Заходите, ученики, в классы... Будет три учительницы. Нет, лучше пять...
- Сторожем дядю Василия поставим, он поправляется уже. И пускай зимой печки топит!
- Противный он какой-то, - поморщилась Антонида. - Старый, облезлый... Злющий, видать.
- Что ты, подружка, - с осуждением возразила Луша. - Нельзя так о людях. Добрый он, душа хорошая. И совсем не старый еще. Одинокий, жена погибла, дочка неизвестно где... Мне его жалко.
Антонида схватила Лушу за руку.
- Побежим к берегу!
- Побежим!
Через несколько шагов Луша остановилась, смущенно сказала:
- Нельзя мне бегать...
В голосе у нее были радость и счастье.
Счастье! Для Луши счастье в том, что она станет матерью, что возвращается домой тятя, а за ним и Дима, наверное. Начнется долгожданная спокойная жизнь. Счастье в том, что вон как все хорошо вокруг. Тревожно еще, но налаживается, жизнь входит в новую колею. Вскоре и вовсе ладно будет... Вот в чем Лушино нетребовательное счастье.
Антонида счастлива тем, что сбывается ее мечта стать учительницей. Немного грустно, что у Луши скоро будут свои заботы, они не смогут уже дружить, как дружат сейчас. Но ничего, придет и к ней ее судьба, не обойдет стороной. Чуть завистливое, беспокойное чувство мешает полному ощущению счастья, но это девичье, стыдливое, тайное, его никто не видит, не знает...
С озера повеяло холодом, девушки плотнее прижались друг к дружке и пошли к дому. В окне Василия Коротких вздрагивал, покачивался огонек коптилки. Надо бы зайти, проведать, но уже поздно. Подружки сговорились сходить утром.
V своей избы Луша вдруг пригорюнилась, завздыхала.
- Чего ты, подружка?
- Тятенька придет, - сквозь слезы ответила Луша, - а у меня хозяйство в разорении... Вспахано плохо, посеяно мало. Огородина худая, скотины никакой нету, даже лошаденки...
- Нашла о чем горевать! Отец-то у тебя какой, сама знаешь, все наладит.
- И то верно, - улыбнулась Луша. - Еще братики возвернутся, Дима...
- Все будет хорошо, - успокоила ее Антонида. - Утром забегу, сходим к больному, к дяде Васе.
Василий первый раз после болезни выбрался на завалинку. Он был выбрит, в опрятной рубахе... Жмурился от летнего солнца, от густого чистого воздуха кружилась голова. Кружилась она и от беспокойных дум... "Господь отметил меня среди всех людей, - рассуждал про себя Василий, - приставил ангела-хранителя. Из любой беды сухим выбираюсь..." Эта успокаивающая мысль неожиданно разбудила в нем злое раздражение: "Откуда лезут все эти беды? Почему бросил родную деревню? Бежал от красных. Катерина повесилась - красные виноваты, из-за них все озверели... И дочки лишился из-за них. Из Троицкосавска удрал - за свою шкуру дрожал перед красными. Спиридона... того - боялся, что выдаст большевикам. Приобрел богачество, золота, хоть с головой засыпься, а сижу голодный - нельзя объявиться богачом, красные все отберут, да еще и засудят. Как жить дальше, что делать?" Он подумал, что надо все же добраться до лесной землянки, где под половицей припрятан узелок с золотыми тараканами, с тяжелым песком. "Опосля и в Никишкину падь можно... Куда девать золотишко, как обратать себе в пользу? Оздороветь бы поскорее... Подкоплю силенок, доберусь до города, продам... Дешево не отдам, не ждите... Заведу хозяйство, стану на твердые ноги".
Думы Василия перебили Антонида и Луша - пришли веселые, разговорчивые. Не прогонишь, хоть и охота побыть одному. Еды притащили, в избе прибрались. Лушка похвалилась, что скоро отец вернется, у нее отец главный советчик в деревне... Для Василия не велика радость, что Егор Васин приходит домой. Спросил у Антониды про ее отца - она засмеялась, не захотела разговаривать.
- Побежим на озеро! - озорно крикнула она Луше. - Там народу полно!
Только девки с шумом выкатились за ворота, к Василию подошел коренастый мужик с черной бородкой, присел на завалинку, спросил:
- Ну, как здоровье?
- Слава богу, - осторожно ответил Василий, разглядывая мужика.
- Бог-то бог да сам не будь плох, - усмехнулся бородатый.
- Все под ним ходим... Под божьей десницей.
Бородатый сердито махнул рукой.
- Ладно это... Не на клиросе стоишь. После сыпняка жрать сильно хочется, приходи к нам обедать.
Василий удивленно поднял глаза, хотел спросить мужика, кто он такой. Бородатый, видать, догадался, сказал с густым хохотком:
- Я здешний священник Амвросий. Родитель Антониды.
- Беда, - всплеснул руками Василий. - А я и не знал. Не сподобился лицезреть...
- Ты почему так странно разговариваешь? Потешаешься над моим саном, что ли?
- Что вы, - испугался Василий, - как можно, батюшка! С детства приучен к почитанию. Тятенькой, маменькой... Тверд в вере христианской.
Амвросий посидел молча, спросил:
- Как жить думаешь? Хлеба не посеял и жать не придется... Какие у тебя соображения?
Василий вздохнул:
- Все раньше было - семья, хозяйство, достаток. Теперь ничего нету... Жена померла, дочка в приюте. Один култыхаюсь на божьем свете. Не знаю, как быть. И сир, и наг...
- Надо зацепку иметь для жизни.
Амвросий поднялся.
- Приходи, одним словом. Антонида тебя доведет.
Разговор со священником вызвал у Василия новые размышления, уже не столь отчаянные, как недавно. "Ничего, - сказал он себе. - Проживу, все наладится. Ознакомлюсь с хорошими людьми, не дадут пропасть".
Антонида повела Василия домой, как наказывал отец. По дороге Василий осторожно спросил:
- Антонидушка, у меня, поди, горячка была?
- Ну да... Высокая температура.
- Беда, девка. - Василий покачал головой. - Метался?
- Я теплым укрывала. Лукерья тоже, Фрося.
- Потемнение находило. Однако, всякую чушь городил.
- Какого-то Спиридона вспоминали.
- Спирю, царство ему небесное... А еще чего говорил?
- Не знаю. Не разборчиво так, да и я не вслушивалась.
- Да... Чуток будто помню, золото какое-то блазнилось.
- Ну про золото не слышала. - Они подошли к поповскому дому. Антонида отворила калитку. - Вот и пришли.
<Часть текста отсутствует. В электронной версии журнала в этом месте не было двух страниц>
Скоро вскипел самовар, Лукерья нарезала хлеба, поставила на стол масло, вареное мясо. Разлила чай по белым фаянсовым стаканам.
Цырен поглядел на Лушины приготовления, погладил рукой свою стриженую голову, спросил:
- Вы своим бородатым богам какие жертвы приносите?
- Как это? - не поняла Луша.
- У нас, когда дорогие гости приедут, когда радость бывает, богам угощение делают. Аракушкой маленько балуют, в очаг жирный кусочек бросают.
Луша растерялась.
- Нету у меня... Самогонку дядя Лука гонит, задаром не даст... В печку можно кусочек чего-нибудь, если хотите...
- Я о богах-то не сильно думаю, - рассмеялся Цырен. - С дороги самому хорошо бы...
Он что-то сказал по-бурятски дочке, та выбежала во двор, вернулась с большим берестяным туеском.
- Свата нет, жалко, - проговорил Цырен, разливая по чашкам молочную водку. - Познакомиться, бурятской араки выпить, о важных делах поговорить.
Он обмакнул в вино палец, брызнул на все стороны, сказал "мэндэ" - пожелал всем здоровья. Только хотел выпить, на улице послышался топот, ржание, кто-то круто осадил коня у ворот, нетерпеливо загремел кольцом у калитки.
- Открывай, дочка, привечай отца!
- Тятенька! - вне себя от радости закричала Луша, со всех ног бросилась из избы. Все вышли на крыльцо.
Егор Васин въехал во двор верхом. Лихо соскочил с коня, Луша кинулась отцу на шею. Расцеловав дочку, он передал ей коня, велел расседлать, увидел гостей, гулко крикнул:
- Сайн байна, сватушки!
- Здравствуй, - по-русски степенно ответил Цырен. - Здравствуй, сват.
Зашли в избу, Луша засуетилась у печки, Должид помогла принести дров.
- Умаялся, тятенька, с дороги... - торопливо говорила Луша, гремя чугунами. - Живой, здоровый... Димка-то как, родной мой?.. Господи... Братишки как? Насовсем возвернулся, тятенька? Не раненый?
- Не, не раненый. Отпустили для укрепления новой власти в деревне. Во как! - Егор рассмеялся.
- Не мне, сват, а тебе на северную сторону надо, - усаживал Егора за стол Цырен. - Самое почетное место, у бурят называется хоймор... Выпьем араки, степенного угощения, скажем мэндэ - пожелаем здоровья нашим красным солдатам... Большой разговор после поведем, сейчас полная изба народу будет, весь твой русский улус сбежится.
- Верно, сват, погляди в окошко, уже идут... Наши вояки в добром здравии. Дима, Дамдин, значит, пулеметчиком теперь. Раньше на коне был, с шашкой, а теперь пулеметчиком. Всем вам кланяется до самой земли. - Егор поднял чашку.
Цырен объяснил жене и дочери все, что сказал Егор.
- Иди, Лукерья, отхлебни маленько за здоровье наших красных героев, за боевое счастье. И вы тоже выпейте. Полагается. - Он налил женщинам. Ну, мэндэ!..
Скоро в избу набилась чуть не вся деревня - каждому хотелось поглядеть на Егора, который сколько лет воюет. У многих в сражениях были мужья, братья, отцы. Сдерживая густой бас, Егор отвечал на вопросы.
- К концу дело идет, к завершению. Скоро все дома будут, Семенова из Читы выкурят - и все...
- Голодуха, паря. Ни хлеба, ничего нет, - с тоской в голосе пожаловался бывший солдат Калашников. - Посеяли мало, кое-как...
- Наладимся, - уверенно сказал Егор. - Руки не отсохли.
- Большевики граблят, - взвизгнул Лука, протискиваясь из сеней в избу. - Последнюю корку отымают. У меня дети хворые, баба лядащая, с печи не слезает.
- У тебя на десять годов хлеба припрятано! - отрезал Калашников.
- Детей, бабу сам изувечил!
- Скупилянт! - голосисто закричала солдатка Наталья. - Из хлеба самогонку гонишь! Мужиков спаиваешь, окаянный!
- Кулачье отродье!
- Ладно, граждане, - попробовал успокоить сельчан Егор. - Разберемся, мы теперь сами - власть.
Кричали, курили, плакали и ругались чуть не до света. Когда разошлись, Луша вскипятила для своих самовар.
- У меня в тороку сахар, тащи сюда. Сухари белые там же, давай на стол. Как у буржуев! - рассмеялся Егор.
Должид настежь открыла дверь, подмела пол. Из избы на улицу клубами повалил густой махорочный дым.
Женщины забрали шубы и дохи, ушли спать в сарай. Сваты остались в избе.
- Завтра, паря, уедем, - проговорил Цырен, подсаживаясь к Егору. - Тебе отдыхать надо, но послушай маленько. Дело большое есть...
- Раз дело, какой сон. Давай, говори.
Цырен рассказал Егору, что в бурятских улусах неспокойно. Бывший зайсан Дондок Цыренов собирает богачей, похоже, что они вооружаются. Будто, хотят укочевать в Монголию, кое-кто уже удрал. Подбивают середняков и бедноту. Режут скот, чтобы не достался большевикам. Ламы ходят по домам, по юртам, сулят всякие беды, гнев богов.
- Однако, паря, долго еще стрельба будет, - вздохнул Цырен, - Даши Цоктоев, который вернулся с фронта, стал говорить против богачей, у него ночью дом подожгли, чуть дети не сгорели. Дондок хвалится, что его люди скоро начнут убивать по улусам всех красных. К нему и дальние богачи ездят, сговариваются... Барона Унгерна вспоминают, говорят, у него сила.
- И в русских селах тревожно, - проговорил Егор. - Кулаки прячут хлеб, убивают уполномоченных. Недавно бандитская шайка отбила обоз с продразверсткой, порубила продармейцев. Из города понаехали меньшевистские прихвостни, всякие эсеры, сбивают крестьян с толку. Кулаки хоронят по задворкам оружие, в банях льют пули, картечь. Добра от них не жди... Похоже, готовятся к мятежу. Да, до мирной жизни далеконько, видать... Дремать нельзя... Не знаю еще как в родной деревне дела. Тоже не мало вражины однако. В общем, сват, надо готовиться к новым боям.
- Вместе надо готовиться. Если улусы и деревни вместе - нас никакая сила не одолеет. Народная власть крепко будет стоять. Вместе будем готовиться. Вместе драться.
Глава третья
КРЕСТ ГОСПОДЕНЬ
Отзвонив к обедне, Василий спускался с колокольни и чуть не всю службу простаивал на коленях. Народу в храме бывало не густо. Когда священник возглашал "аминь!" - Василий кидался прибирать к месту облачение, кадило, наперсный крест...
Из церкви они выходили вместе, Амвросий частенько зазывал Василия к себе. Придут, отец кликнет Антониде, чтобы собрала пожевать, придирчиво оглядит, не забыла ли поставить чего из еды, кое-как перекрестит стол, со смешком пробасит:
- Да ясте и пиете на трапезе моей, во царствии моем. - Повернется к дочери, прикрикнет: - Не фырчи, Антонида, не мною сие измышлено, в евангелии от Луки сказано...
Василий прижился в доме попа, почувствовал себя вроде своим. Антонида относилась к нему после болезни, после вести о гибели жены с состраданием. Отец Амвросий отводил душу разговорами об охоте, о рыбалке, о том, кончится ли, наконец, война. Василий один раз осторожненько ругнул большевиков. Амвросий по-мужичьи грубо оборвал:
- Не лезь, ежели не понимаешь. Большевики соли тебе на хвост не насыпали.
Василий закатил под лоб глаза, залепетал:
- Что вы, батюшка... Я не супротив, так только, к слову... Мне што - пущай...
Он никак не мог разгадать, что у попа на уме.
- Батюшка, - искательно проговорил за чаем Василий, - я вот что соображаю. Кругом смута, темное время. Идет смертоубийство, скотской бойне подобное... Паства мечется, аки овцы безмозглые.
Амвросий сердито дернул головой:
- Говори натуральными словами, а то слушать противно. Чего удумал?
- Не серчайте, святой отец. Вот какая мечта посетила: пособите людям осмысленно разобраться, что к чему.
- Не пойму, чего тебе надобно.
- В превеликом смятении находимся без пастырского научения. Аки корабль без руля, без ветрил.
Амвросий побагровел, но сдержал себя, почти спокойно сказал:
- Какого лешего тянешь из меня душу? Говори, чего надобно?
Василий суетливо закрестился
- Не хитрое дело, батюшка. Скажите прихожанам проповедь, куда, в какую сторону кинуться. А то люди в сумлении: здеся красные, здеся белые, тута американы с японцами. Унгерн себя показывает... А другие говорят - атаман Семенов всему голова.
В первые годы после семинарии молодой Амвросий любил поучать паству слову божию, наставлять в житейских делах. За усердие и похвальное старание в этом был удостоен от владыки наперсного креста. Теперь же давно не проповедует... Самому не разобраться в том, что творится, куда уж вылезать с наставлениями да поучениями. "Хотя, - вдруг вспомнил Амвросий, - владыко оставил мне какую-то проповедь... Вот и скажу ее. Однако в самый раз будет!"
- Что ж... - встал он со стула. - Проповедь - это можно. Раньше о блудном сыне возглашал, о раскаявшейся грешнице Марии Магдалине...
Василий почтительно слушал.
- А ныне есть у меня готовенькая, в самую точку... Для разъяснения момента.
Амвросий прошел в передний угол, вытащил из-за киота сложенную вчетверо бумагу, развернул, глянул: вверху было напечатано крупными типографскими буквами: "Бей христопродавцев, красную сволочь!" Ниже вытянулись ровные печатные строки: "красная чума... выжигать каленым железом... все в отряды защитников свободы под белые победоносные знамена... никакой пощады большевикам... деревни, где есть красногвардейцы, будут преданы огню... слава белому воинству..." Амвросий посмотрел в самый конец, там стояло: "Главнокомандующий вооруженными силами Российской Восточной окраины генерал-лейтенант Г. Семенов".
- Вот, паря, штука... - Амвросий удивленно покрутил головой. - Семеновская прокламация, а не проповедь.
Он протянул бумагу Василию. Тот принялся читать - зашевелил тонкими губами.