Компания проследовала дальше. Слава, а за ним Вова с Васей пошли Мише навстречу.
…В воздухе лежали густые сумерки, когда Вова подходил к дому. Но он приметил в переулке, что начинался против дома, длинные тени. Присмотрелся. Узнал того, который час или два назад дрался с Саней. И еще троих с Тарасовской улицы. А с ними какие-то неизвестные… Значит, побитый привел их и они ждали: вот Санька выйдет на улицу… Или собирались выманить его?
Вова скользнул в калитку. Семья была в сборе, за столом. Илья крикнул с места:
- Явился наконец! Я тебе покажу, босяк, как приставать ко мне, когда я иду с барышней!
- Лучше бы ты ехал учиться, скоро занятия начнутся, - дерзко ответил Вова.
- Он не босяк, - сказал Саня.
- Ах, вон как они разговаривают! - Илья выскочил из-за стола.
- Не трогай его! - сказала мать, подымаясь вслед за Ильей. Она внимательно посмотрела на Вову и белыми своими руками стала ласкать его голову. - Умойся да сядь поешь, день-деньской в беготне…
- И верно, Илья, чего ты в Казань не едешь? - сказал Санька.
Илья сурово посмотрел на Саньку, но ничего не ответил. Он был не злой человек - Илья, и только казался братьям немного чужим.
- Я тебе, Владимир, больше не дам по улицам бегать, - сказала мать. - Тебе на лето задачки задали, ты их сделал?
- Сделал! - ответил он явную неправду.
- Все равно не пойдешь больше в контору. Проживем и без выручки твоей.
- Не пойду, - согласился он.
В этот день он не продал всех газет, "посолил" целую пачку. Ни в убийство на Агарянской, ни в новые подвиги Кузьмы Крючкова или воскресение несуществующего генерала Половцева, ни в прорицания Тэб больше никто не верил, и Алексей встретил Володю словами: "Ну что: лопнул твой банк? Разорение! Крах! Банкир пустил себе пулю в лоб!"
Вот и сейчас Алешка с легкой гримаской передразнил:
- "Прорицательница Тэб предсказывает…" Нашла дураков, они и слушают. Еще в газетах печатают. Что же она напрорицала?
- Она в январе напророчила, что в этом году война будет еще более кровавой, что осенью у русских будут успехи на фронте и в этом году умрет один из королей Европы.
- И умер?
- Не знаю. Что-то не помню.
- Много врешь, выдумываешь, вот у тебя все и перепуталось в башке. - И добавил презрительно: - Дура она, твоя Тэб. Мама могла бы на картах нагадать лучше.
Ужин был бедный, хлеб да селедка, и за столом не засиделись. Едва Саня поднялся, Володя шепнул ему об этих совсем не призрачных фигурах, растворившихся в сумерках, в переулочной пыли. Но Саня, к его удивлению, спокойно застегнул ворот сатиновой рубахи и пошел вон. Пошел один, с голыми руками, против восьми… Алешка с Ильей заметили перешептыванье братьев, посмотрели с подозрительностью. Вова скользнул за дверь.
На улице стемнело. Калитка едва успела скрипнуть за Саней, и вокруг него сомкнулось кольцо. Взошел месяц, и при свете его стали видны лица. Да, это были те, тарасовские, и еще четверо совсем незнакомых, страшноватых. Среди них - рослый армянин. Уж такая она - Астрахань. Тут, помимо русских, и татары (эти занимают целые кварталы), тут и персы, тюрки, армяне, грузины, евреи, ассирийцы, немцы. По рынкам толпами ходят калмыки и киргизы в вывернутых шубах, в малахаях на голове. А в войну прибавились еще беженцы из Польши и Галиции.
Кто-то взял было Саню за руки. Он вырвался, сказал:
- Зря вы, ребята. Я дрался по-честному. Если хотите, могу с кем-нибудь из вас. Только не с ним, - он показал на рослого армянина, - ему не сегодня-завтра в солдаты идти. Я не виноват, что у меня крепкие кулаки и острые костяшки.
- Вот я тебе покажу костяшки. - В воздухе мелькнула рука и как бы отдельно - что-то похожее на стальной брусок, но Саня перехватил эту быструю руку, дернул к себе, и брусок выпал из разжавшихся пальцев, ударился, зазвенев, о кирпич тротуара.
Вова вложил в рот три пальца и пронзительно свистнул. И во второй раз, и в третий. Из подворотен, здесь и там, отряхиваясь, повылезли дворовые псы. Калитка стукнула: Алешка, Илья. Начали появляться Санины сверстники. И кое-кто повзрослей. Слава Бельский, ремесленники из общежития, пекаря… Даже Горка заявился.
Саню вновь брали за руки, толкали.
- Убери руки! - крикнул Саня, и чувствовалось, он теряет терпение.
- Бандитская ваша улица, - сказал армянин, имя которого кто-то назвал: Сурен.
- На нашей улице еще никогда не было убийства, - тяжело дыша, ответил Саня.
Слава и Илья с Алешкой подскочили с двух сторон.
- Он вас обидел? - сказал Илья, вплотную придвинувшись к Сурену. - За товарища вступились?.. Саня капал на него?.. Ах, дрались по уговору! В чем же дело? Где логика?
Эти слова Ильи, особенно выражение "где логика?", почему-то подействовали на Сурена, и он, несколько опешив, сказал:
- Нельзя кастетом бить.
- А есть доказательства? Вы видели кастет?.. Доказательств никаких. Значит, не может быть и речи о возмездии, - тотчас с энергией ответил Илья. И вновь его слова странным образом показались Сурену убедительными. Это были непривычные для улицы слова. Из какого-то другого лексикона. И Сурен смирился.
- Пошли, ребята, - сказал он. - До-ка-зательств нет. Будем считать - ошибка.
Пришлая ватага помялась, помялась и гуськом потянулась к углу улицы.
Вова вздохнул. Что-то эта сцена подсказала ему. Что Саня - бесстрашный человек? Это он знал, но все же… Что хорошо не быть одному, иметь братьев, друзей. Что и слова могут иметь силу. И еще что-то. И всего его, от головы до ног, объяла радость, но вместе с тем и чувство острой, подчас опасной многозначности да и зыбкости жизни.
- А ты, Илья, дипломат, - сказал Слава Бельский.
Воскресный день кончился. И месяц в небе пропал, закатился. Братья вошли во двор. Они были здесь одни.
- Не хочу я уезжать, - вдруг сказал Илья. - Ну, не могу…
- Я знаю, почему не можешь, - сказал Саня. Он еще раньше кое-что слышал от матери, а сегодня - от Вовки. - А ты укради эту гимназистку. Русанов взял с собой в экспедицию на Шпицберген, а потом на Новую Землю свою невесту Жюльетту Жан. Француженку. Она была очень красивая. И училась в университете. В Париже.
Илья посмотрел на него. Даже в темноте видно было, как внимательно Илья посмотрел. И затем угрюмо, как бы обиженно повторил:
- Жюльетта Жан! На Шпицберген!
Глава вторая
БЕЗОТЦОВЩИНА
1
На столе у Ильи стопой лежали "Нормальная анатомия", "Неорганическая химия", "Органическая химия" и еще кое-какие книги, не медицинские. Он с утра погрузился в чтение.
- Хорошо учиться в университете. Можно и на занятия не ходить, - сказал Санька. - Не то что в приходской школе или реальном училище. А тебя не выгонят, Илья?
Мать, услышав эти слова, сказала:
- Погубит тебя твоя барышня, Илюша. Езжал бы ты…
Что ж, если это погибель - пусть так.
- Я останусь с вами, - ответил он, стараясь не смотреть на мать. Зато, подняв глаза, встретил отчужденные взгляды Саньки и Алексея.
- Кем же ты будешь? - сдержанно спросил Санька.
- На завод пойду. Или землекопом. Санитаром в госпиталь!
- Санитаром?.. Лучше водовозом! Будешь на бочке сидеть, - сказал Алексей.
- Его в солдаты возьмут.
Только мать молчала. Она стояла у печи, как распятие - раскинув руки. Руки сползли, опустились вдоль туловища. Значит, рухнула ее надежда.
- Ну вот что, - сказала мать сухо. - Пойдите сегодня по гостям. Двоюродного брата Колюшку навестите. Надо и мне день отдохнуть. Не все мотаться по закоулкам порта, принимать рыбу, шить мешки… Ты и на счетах считай, и пол мой, и тару готовь, и дома детей накорми. Кто ее, проклятую, выдумал - войну?
- Войны вели еще дикие племена, - сказал Санька. - И даже съедали пленников. А потом рыцари, короли, императоры… Что же мы, так вчетвером и ввалимся? Да они взбесятся!
- Ты с Ильей к тете Ане пойди. И заодно к тете Саше. Квартиры - рядом. А Леша с Вовой - к тете Марусе.
Дети все ждали, не скажет ли она чего насчет Илюшкиного сумасшедшего решения не ехать в Казань, бросить университет, но мать словно и не слыхала тех шальных слов. Только видно было: ожесточилась враз.
- Слава богу, что у тебя не дюжина сестер, а лишь четыре! - сказал Алексей. - Еще счастье, что тетя Феня живет в Саратове. Бабушка нарожала, а мы навещай разных теток, дядей, двоюродных белоподкладочников и дурочек с косичками! По полу в сапогах не топай, рот ладошкой не вытирай, мясо руками не бери. А уж скука - помереть можно.
Мать заставила Володю натянуть какие-то особенно короткие штанишки и шерстяные чулки, матроску, видно для того и купленную, а ему все это была противно до ужаса, и когда, Алексей, посмотрев сбоку, презрительно фыркнул, Володя мигом сорвал с себя и чулки и матроску, облачился в привычные линялые штаны и суконную косоворотку.
- Неужто Илюшка не поедет учиться? - дорогой сказал Вова.
- Дурак он! - отрезал Алешка.
- Есть хотите? - спросила тетя Маруся. Она всегда встречала их как сирот из приюта.
Алеша с Володей переглянулись.
- Гуси, гуси… - начал Володя.
- Га-га-га, - откликнулся Алеша.
- Есть хотите?
- Да-да-да.
- Будет, будет, - сказала тетя Маруся и проводила их в столовую. Завтрак был хоть куда - пирожки и прочее, но у чужих Гуляевы стеснялись.
Двоюродный брат Николашенька, белокурый, стройный, восторженный, оставшись с Вовкой и Алешкой, неожиданно спросил:
- А вы в карты играете?
- У кого деньги есть, с тем играем, - спокойно ответил Алешка.
- Деньги? Ах, вы на деньги? - растерялся Николашенька. - У меня есть немного на подарок Нюрке - нашей двоюродной сестре.
- Запомнишь их - всех двоюродных сестер! - небрежно сказал Алексей.
Они мигом обыграли Николашеньку в очко.
- У меня есть марки и старые монеты, - вздохнув, сказал Николашенька. - Целый альбом марок. Давайте еще играть. Мама не узнает. Скажу: потерял.
- Ты вот что, Николка, - со своим неподражаемым спокойствием сказал Алешка, - никогда не старайся отыграться! И не прикупай к семнадцати очкам. А родителям врать нехорошо, - прибавил он, хотя сам порой врал напропалую.
Еще по дороге к тете Марусе Вовка с Алешкой набрали на улице окурков, а потом высыпали в Алешкин кисетик, который он тщательно прятал от матери. Николка забыл свою досаду и просто задрожал от восторга, узнав, что его братья курят, и они втроем отпросились погулять. Алешка свернул Николаше аккуратную сигарку - он все делал удивительно точно и аккуратно: и лодочки вытачивал, и паял, и умел сделать деревянный пистолет - и Николка, кашляя, задыхаясь, стал тянуть.
- Хорошо? - спросил Алексей.
- Ах, какая прелесть! - давясь дымом и вытирая слезы, ответил Николашенька.
Они вышли к Кутуму, и Николашенька спросил, хорошо ли они плавают, и Володька удивился вопросу: он поверить не мог, что Николка, почти ровесник Алешке, не умеет плавать.
- Давай научу, - сказал Володька.
- Ну что ты! - в свою очередь изумился Николашенька. - В такой холод! Воспаление легких схватишь!
Воспаление легких! Вовка слышал про такую болезнь, но для него это были пустые слова.
- Мы и в октябре купаемся, - сказал он. И скинул рубаху.
- Некоторые круглый год закаляются, - сказал Николка. - А где же у тебя сорочка?
- Какая еще сорочка? Зачем? - Володя засмеялся: - Круглый год закаляются, а ходят в сорочке! - Он взбежал на баржу, уперся ногами о выступ. - А ты в одеже когда-нибудь купался? - сказал он. - Эх, ты… - Прыгнул и сразу вынырнул, тряхнул головой.
- Ну, как водичка? - спросил Алексей.
- Дерет и фамилии не спрашивает! - ответил Володька и запустил грубым словечком, от которого Николашка вновь пришел в восторг.
- Как грузчик! - сказал Николашенька.
Володька вылез и стал отряхиваться, как отряхиваются после купанья собаки.
- Холодно? - спросил Николашенька. - Вытерся бы…
- Дашь сорочку - вытрусь.
- Меня мама заругает, - сказал Николашенька. - Думаешь, мне жалко? На, возьми, пожалуйста…
- Не надо, - сказал Володька, но Николашенька уже снял с себя куртку, а затем и белоснежную сорочку, Володька помахал ею в воздухе и вытер ноги.
- Возьми, - сказал он.
- На что она мне? - Николашенька скомкал свою сорочку и бросил в Кутум. Она поплыла, и он проводил ее любопытным взглядом.
Они поднялись горбатой улицей. Володька щурился от осеннего солнца, посылавшего приятное тепло, и думал, что бы еще такое сделать, чтоб окончательно согреться. Он было попытался шугнуть величавых верблюдов, важною поступью пересекавших улицу, но верблюды не обратили на него ровно никакого внимания, а один, двугорбый, поворотил к нему голову, вытянул шею, чем очень развеселил своих собратьев, которые шли следом и заулыбались, приподняв губы. Николашенька весело захлопал в ладоши, и даже лошадь, запряженная в арбу и стоявшая у обочины в одиноком ожидании, помахала хвостом.
Но эта хмуроватая лошадка как раз и обратила на себя особенное Володино, да, пожалуй, и Алешкино внимание.
- Прокатимся, что ли? - сказал Володя.
- Конечно, - ответил Алешка. Он протянул руку, чтобы погладить кобылку по морде, и тотчас отдернул - кобылка оскалила свои глупые лошадиные зубы. Это было зловещее предзнаменование, но Вовка уже начал отвязывать веревку. Николашенька засомневался:
- Нагорит нам, ребята. Лучше извозчика нанять.
- Которые носят сорочки, те пусть и нанимают извозчиков, - ответил Алешка.
- Или которые свою газету имеют, - прибавил Володька.
Но Николашенька тут и сам загорелся:
- Ах как хорошо, ах как хорошо! - восклицал он, пританцовывая на месте.
Они уселись в арбу, Алешка взял вожжи, но притихшая лошаденка, казалось, только этого момента и ждала. Она взяла с места рывком, бешено, встряхивая задом; арбу вихрем понесло вдоль мостовой, и Алешка от неожиданности выпустил вожжи. На повороте арба наехала колесом на большущий камень, резко накренилась, и Николашенька, вскрикнув, вылетел комом, а Вова с Алешкой только чудом удержались.
Бешеный мустанг, мчавший их, и не думал замедлять ход, и Вовка в великом смятении стал шептать единственную молитву, какую знал. "Отче наш, иже еси на небеси… Да приидет царствие твое", - шептал он, а его било в зад и мотало во все стороны и подбрасывало, и один раз они с Алешкой больно стукнулись головами, в то время как нечистая сила все взбрыкивала и взбрыкивала и неслась галопом, лишь минутами переходя на рысь, распугивая обомлевших прохожих и минуя улицу за улицей. Арба стояла торчком; шут ее знает, как она держалась, но, слава богу, держалась, иначе давно бы Вовка с Алешкой разбили себе голову о мостовую. Они не замечали, где едут, куда едут, деревья и дома мелькали, а им бы только удержаться, окончательно башку не свернуть…
Алешка попытался было схватить вожжи, но мустанг и это учуял, взял под уклон, под гору, и тут молниеносно стал приближаться конец света.
Все стихло как-то мгновенно, и изнемогшие братья внезапно увидели перед собой серебряно и счастливо текущую во всю свою ширь Волгу. Кобылка медленно подошла к воде и, как ни в чем не бывало, стала пить. Братья проворно выскочили из арбы, потирая ушибленные бока и колени.
- Никогда не видел такую человеконенавистную лошадь, - сказал Вовка.
Лошаденка развернула арбу и сноровисто стала подыматься в гору. Братья погрозили ей и пошли берегом. По дороге отдышались, очухались, нарвали сладкого "салотского корня", стали грызть.
Николашеньку они нашли на его улице. Он сидел, пригорюнясь, на каменных ступенях чужого дома. Тонкая курточка его была продрана на локте, и брючина продрана…. Он поднял голову - экая размалеванная фотография: на одной щеке фиолетовое пятно и ссадина и на другой. А уж шишка на лбу!.. И губы вспухли.
- Здорово тебя!.. - сказал Алешка. - Шишку надо медным пятаком растереть. - И полез в карман за пятаком.
Гуляевы, как могли, почистили Николашину куртку и брюки навыпуск, отскоблили грязь с ботинок. И Николашенька повеселел. Он потребовал закурить.
Николашенька дымил вовсю, горланил бранные слова, услышанные за день, и вообще старался выглядеть сорвиголовой. Лишь перед самым домом он затоптал окурок, оглянулся - позади следовал его отец. Отец схватил Николашеньку за шиворот и потащил к калитке.
Но и Гуляевым отступать было поздно, несогласно с правилами, и они поднялись по лестнице Тетя Маруся с великим укором покачала головой и провела их в гостиную, а сама ушла в комнату, где производился допрос. Должно быть, дядя Осип, Николкин отец, полез ему в карман и нашел колоду карт, потому что он и о карточной игре спрашивал - сквозь стенку дядины слова доносились гулко, как из бочки, а тетины и Николкины невнятно, слабо - эти двое, видно, совсем смешались.
Дядя Осип обращался попеременно то к тете Марусе, то к Николке:
- Я тебя сколько раз предупреждал: они его испортят за один день! Скверный мальчишка! Как еще они не затащили тебя в какой-нибудь притон?.. Сам он никогда бы не стал играть в карты, да еще на деньги!.. Надо проверить серебро… Все возможно. Посмотри в ящиках. Дети улицы. Безотцовщина! Завтра они начнут плавить сейфы, грабить банки. Я знаю этот народ!.. Мне какое дело! Не мной начата мировая война!..
Насколько Гуляевы могли судить, дядя Осип не слушал возражений, и сквозь его громкий голос изредка прорывался лишь Николкин плач.
На пороге вновь появилась тетя Маруся:
- Я вас накормлю обедом, дети, и идите домой. Очень нехорошо!
- Не надо нам обеда, - сказал Алешка, решительно поднявшись с места.
Тетя Маруся загородила собой выход:
- Не обижайся, Алеша. Это он так, под горячую руку. Мы все-таки родня.
Но еще не родился человек, который мог бы заставить Алешку забыть гордость и самолюбие.
Тетя Маруся успела лишь протянуть им по яблоку, Алешка и от яблока отказался, и Володя взял за обоих, сунул в карман.