Возле него сновали и шумели солдаты, ревели хором верблюды. Кое-кто из турок развязывал вьюки, другие толклись вокруг котлов. В лагере царили суета и сутолока.
Гергей искал глазами Тулипана, но увидел его только на мгновение. С ним беседовал какой-то янычар. Тулипан что-то доказывал, пожимая плечами, а потом прошел вместе с этим янычаром к шатру свекольного цвета. Ему, очевидно, выделили место в одном из янычарских шатров.
Но что, если Тулипану пришлось уйти только потому, что он захотел сторожить невольников? Ведь тогда они оба станут рабами. А что же будет дальше?
Мысль эта камнем легла Гергею на грудь.
Стражников всех сменили. Их заменили шатерники - незнакомые люди, не обращавшие на Гергея никакого внимания.
В лагере появились и верблюды-водовозы.
- Суджу! Суджу! - слышались отовсюду крики водоносов.
Солдаты пили дунайскую воду из глиняных сосудов, из рогов, из шапок или из оловянных стаканов.
Гергею тоже хотелось пить. Примяв донышко своей шапки, он подставил ее, и турок-водонос налил ему из бурдюка воды.
Вода была тепловатая, мутная, однако он пил ее жадно. Затем вспомнил о мальчике, который по дороге все плакал и просил пить. Гергей оглянулся, заметил во мгле пушки и неподалеку от них пасущихся волов. Возле пушек сидели и лежали топчу. Ребенка он не нашел.
Выпив еще воды, Гергей выплеснул остаток и снова надел шапку на голову.
- Дома-то мы пьем воду получше этой, правда? - обратился он к стражнику, долговязому бритому асабу, по-видимому желая расположить его к себе.
- Молчи, песий сын! - заорал в ответ асаб и угрожающе замахнулся на Гергея пикой.
Закованному в кандалы юноше стало вовсе не по себе, и он почти обрадовался, увидев Юмурджака. Держа в руке обнаженную саблю, тот разводил караульных.
- Юмурджак! - крикнул Гергей, будто приветствуя старого друга, так ему было тяжело от мучительного чувства одиночества.
Турок обернулся. Откуда его зовут? Из толпы невольников? Он удивленно взглянул на Гергея.
- Кто ты такой?
Юноша встал.
- Я раб, - ответил он удрученно. - Я только хотел спросить… Как же случилось, что вы живы?
- А почему бы мне не жить? - ответил турок, вздернув плечами. - Почему бы мне не быть в живых?
По тем движениям, которые он делал, вкладывая саблю в ножны, видно было, что левая рука у него искалечена. Казалось, будто он когда-то давно схватил щепотку соли, а теперь не может разжать пальцы. От Юмурджака несло таким же отвратительным запахом пота, как и от великана.
- А я слышал, будто вас повесили.
- Меня?
- Да, вас. Девять лет назад один священник в Мечекском лесу.
При слове "священник" турок широко раскрыл глаза.
- А где этот священник? Ты что-нибудь знаешь о нем? Где он живет? - спросил турок, схватив Гергея за грудь.
- А вы что-нибудь плохое хотите сделать ему? - пролепетал юноша.
- Да нет, - ответил турок уже более мягко. - Хочу поблагодарить его за то, что пощадил меня. - И он положил руку на плечо Гергею. - Так где же этот священник?
- А вы разве тогда не поблагодарили его? - спросил Гергей.
- Все произошло так внезапно, - развел руками Юмурджак, - тогда не до благодарностей было. Я думал, он шутит.
- Так он, вместо того чтобы повесить, отпустил вас?
- Да, по-христиански. Тогда я этого не понял. А с тех пор узнал, что христианская вера велит прощать.
- А вы сделали бы ему добро?
- Сделал бы. Я не люблю оставаться в долгу. И деньги привык возвращать, и за добро платить добром.
- Что ж, священник этот здесь, - доверчиво сказал Гергей.
- Здесь? В лагере?
- Да, здесь, в лагере. Он пленник султана. Его обвиняют во взрыве на мечекской дороге.
Юмурджак отшатнулся. Взгляд его застыл, как у змеи, готовой ринуться на жертву.
- Откуда ты знаешь этого священника?
- А мы живем с ним по соседству, - осторожно ответил Гергей.
- Священник не показывал тебе кольцо?
- Может, и показывал.
- Турецкое кольцо. На нем полумесяц и звезды.
Гергей замотал головой.
- Возможно, он кому другому и показывал, а мне нет, - сказал он и сунул руку в карман.
Юмурджак почесал подбородок. Длинное страусовое перо на его колпаке заколыхалось. Он повернулся и отошел.
Караульные по очереди приветствовали его. И только по движению их пик видно было, где он проходил.
Гергей снова остался в одиночестве. Он присел на траву. Невольникам принесли суп в котле и раздали грубые деревянные ложки. Турок, принесший еду, стоял, почесываясь, возле рабов, пока они ели, а если кто-нибудь шепотом обращался к соседу, давал обоим изрядный пинок.
- Прочь, песье племя!
Гергей тоже отведал супу. Это была мучнистая болтушка - бурда без единой жиринки, без соли, обычная еда невольников в турецком лагере. И утром и вечером одно и то же.
Юноша отложил ложку и, отвернувшись от котла, прилег на траву. Другие рабы тоже кончили есть, ложились и засыпали.
Не спал только Гергей. Слезы заволакивали ему глаза и стекали по лицу.
Луна поднялась уже от края неба на полтора копья, осветила золотые шары и конские хвосты бунчуков над шатрами, острия пик и пушки.
Каждый раз, когда долговязый часовой проходил мимо Гергея, он окидывал юношу взглядом.
Гергея это пугало, и он вздохнул с облегчением, увидев, что к нему опять приближается широкоплечая фигура великана.
Парень обирал ртом семечки с подсолнуха, как это делают обычно свиньи. Он не был в карауле, не нес никакого наряда и мог шататься где ему вздумается.
- Шатерники нас опередили, - пожаловался он долговязому солдату. - Едва один подсолнух нашел.
- А может, неверные постарались все убрать, - ответил асаб угрюмо. - Это ведь такой народ! Только прослышат, что турки идут, и все убирают с поля - поспело или не поспело.
Караульный продолжал шагать возле невольников, иногда останавливаясь и почесывая себе бок или ляжку.
Великан съел все семечки и надкусил даже сердцевину подсолнуха, но выплюнул ее.
- Тебе не дали поесть? - спросил его Гергей.
- Пока еще нет, - ответил турок. - Сперва кормят янычар. Я ведь впервой в походе.
- А кем ты был раньше?
- Пастухом. Стадо слонов пас в Тегеране.
- Как тебя зовут?
- Хасаном.
Рядом с ними на траве сидел янычар. Он держал в руке кусок вареной грудинки и ел, срезая с кости мясо.
Янычар заговорил:
- Мы его просто Хайваном зовем, потому что он скотина.
- Почему скотина? - спросил Гергей.
- Потому что ему всегда снится, будто он янычар-паша, - ответил янычар, бросив кость за спину.
7
Гергей вытянулся на траве, положив руку под голову.
От усталости у него слипались глаза, но спать он не мог. В голове вертелась одна неотвязная мысль: как освободиться?
Он с неудовольствием заметил, что Хайван вернулся и, чавкая, снова примостился возле него. Парню, видно, досталась баранья ножка из какого-нибудь котла.
- Неверный, - окликнул Хайван юношу, пнув его в колено, - если ты голоден, я и тебе принесу.
- Спасибо, - ответил Гергей. - Я не голоден.
- Ты не ел с тех пор, как мы схватили тебя?
- Говорю тебе, что я не голоден.
Великану, очевидно, непривычно было слышать, что кто-то не голоден. Он покачал головой.
- А я всегда голоден, - и продолжал чавкать.
Чтобы не слышать запаха Хайвана, Гергей отвернулся, опустив голову на руки, и уставился на луну. Багровый ее круг все выше поднимался с востока над шатрами. Голова караульного, стоявшего шагах в тридцати от них, наполовину прикрыла лунный диск, и силуэт этого турка напоминал тень епископа в высокой шапке. Пика его казалась подставкой луны.
- Не спи, - тихо сказал Хайван. - Я тебе кое-что сказать хочу.
- Успеешь и завтра.
- Нет, мне нужно сегодня.
- Тогда говори живей.
- Подожди малость, пока луна ярче засияет.
На одной стороне полукруга, куда их согнали, началось движение. От группы вооруженных караульных отделились шесть теней.
Это были новые невольники - пятеро мужчин и одна женщина.
Мужчины с виду казались знатными особами. Женщина куталась в большой темный платок. Лица ее не было видно. Она плакала.
- Пустите меня к султану! - заревел по-венгерски один из мужчин глубоким, медвежьим басом. - Я не немец! Немец - собака, а я человек. Меня трогать не положено. Турок теперь не враг венгру. Как вы смеете трогать меня!
Но солдаты не понимали, что говорит венгр, и, как только он останавливался, подталкивали его в спину.
Возле Гергея была маленькая лужайка. Туда привели вновь прибывших.
Заметив, что никто его не слушает, венгр стал ворчать себе под нос:
- Хоть бы бог покарал этих свиней басурман! Смеют еще говорить, что они друзья венграм. Холера бы забрала таких друзей! Дурак тот был, кто первый им поверил. А еще глупее тот, кто позвал их. Чтобы они провалились вместе со своим жуликом султаном!
Женщину увели туда, где стояли волы да буйволы, которые тащили пушки. Тщетно она кричала и отбивалась - ее уволокли силой. Четверо мужчин молча сидели на траве. Это были немецкие солдаты. На груди одного блестел панцирь. Голова его была не покрыта, длинные волосы взъерошены.
Гергей обернулся к венгру и спросил:
- Откуда эти немцы? Из-под Буды бежали?
- Наверно, - нехотя ответил венгр. - Я встретился с ними только здесь, в винограднике… Воду тут дают? Пить хочется.
Только теперь рассмотрел Гергей, что венгр, говоривший густым басом, был худенький, низкорослый человек с круглой бородой.
Он сидел среди остальных в одной сорочке.
- Ночью вряд ли дадут, - ответил Гергей. - А как вы попали в рабство?
- Я в погребе прятался, червяк их заешь. Эти ослы меня, наверно, за лазутчика принимают. Какой я, к черту, лазутчик! Я честный чеботарь и до смерти рад, когда не вижу турок, не то что еще за ними подглядывать. Ух, гады поганые!
- А вы сами-то из Буды?
- Конечно, из Буды. Лучше б я там и сидел!
- А вы знаете Петера Цецеи?
- Старика с деревянной ногой? Как не знать! У него и рука одна деревянная.
- А что он поделывает?
- Что поделывает? Сражается.
- Сражается?
- Да еще как! Велел привязать себя к седлу и вместе с господином Балинтом бросился на немцев.
- С одной-то рукой?
- С одной. Налетел на них, точно молодой воин. Я его видел, когда отряд возвращался. Господин Балинт повел Цецеи к королеве.
- Балинт Терек?
- Он самый. Вот человек! Видно, он вскормлен на драконьем молоке. Каждый день возвращался забрызганный по самые плечи вражеской кровью. Но уж лучше бы он не только немцев, а и басурман колошматил!
- Ничего дурного со стариком Цецеи не случилось?
- Как же, случилось! - Чеботарь засмеялся. - В битве ему деревянную руку отхватили.
- А дочку его вы знаете? - робко спросил Гергей.
- Знаю, конечно. Две недели назад я сшил ей желтые башмачки. Изящные, низенькие, с золотой бахромой. Теперь барышни такие носят, конечно те, что побогаче.
- Красивая девушка, правда?
Сапожник пожал плечами.
- Ничего, хорошенькая. - Он замолчал на миг и дернул себя за ус. - Чтоб господь покарал этих басурман! - сказал он вдруг изменившимся голосом. - Ментик-то мой они вернут? Верхнюю рубаху не жаль. Стащили ее с меня, да бог с ней. Но вот ментик…
- А когда вы уехали из Буды? - продолжал допытываться Гергей.
- Три дня назад удрал. Только лучше б не удирал. Хуже, чем здесь, мне бы и там не было. А турки все же сущие собаки. В Нандорфехерваре они поклялись, что никого не тронут, а весь народ в крепости изрубили. Так ведь?
- Неужто вы думаете, что и Буда попадет в их руки?
- Наверняка попадет.
- Почему же наверняка?
- А потому, что уже больше недели турецкие духи служат в нашем храме свою мессу.
- Что такое? Что вы говорите?
- Верно, верно… В храме Богородицы каждую полночь зажигаются огни и слышится "Иллаллах": турки орут, кричат, славят своего бога.
- Этого быть не может!
- Ей-богу, правда! Вот так же было и в Нандорфехерваре. Там тоже каждую ночь слышалось из храма турецкое пение, а через неделю турки взяли крепость.
Гергей вздрогнул.
- Это все пустяки, суеверие.
- Уж как хотите, но я сам видел и своими ушами слышал. Иначе разве я ушел бы из крепости!
- Так вы потому и удрали?
- Конечно! Семью свою я еще перед усобицей с немцами отправил в Шопрон, к бабушке. Поехать с ними не мог - жалко было хорошие заработки оставить. Вы же, барич, знаете, как только господа дворяне приезжают в Буду, они первым делом заказывают себе новые башмаки. И господину Балинту Тереку я тогда сшил башмаки. Его милости господину Вербеци тоже. И еще его милости господину Перени.
Не успел сапожник закончить свой рассказ, как Хайван схватил его за шиворот, приподнял, точно котенка, и отшвырнул шагов на десять от Гергея.
Сапожник со стоном упал на траву. На его месте устроился Хайван.
- Ты сказал, что умеешь и читать и писать. Так вот я покажу тебе кое-что.
Он вытер обе пятерни о шаровары и снял со спины белую торбу из воловьей шкуры, еще раз вытер пальцы и, порывшись в торбе, вытащил из нее связку сложенных листиков пергамента.
- Погляди, - сказал он, - это я нашел на груди одного мертвого дервиша под власяницей. Дервиш помер от какой-то раны в пояснице. Его не то пикой прокололи, не то пулей хребет перебили. Но это не важно. Были у него и деньги: тридцать шесть золотых. Они тоже здесь у меня, в сумке. Так вот, если ты скажешь мне, что тут написано, я дам тебе один золотой. А не скажешь - так стукну по башке, что ты сдохнешь!
Луна ярко сияла. Вокруг все спали. Сапожник тоже клубком свернулся на траве; быть может, и он заснул.
Гергей развернул связку бумаг. Это были листки пергамента величиной с ладонь; на них виднелись какие-то значки, квадраты, пятиугольники и шестиугольники.
- Я плохо вижу, - сказал юноша, - очень мелко написано.
Турок поднялся, выхватил из костра горящую ветку толщиной в руку и поднял ее над юношей.
Гергей внимательно и мрачно разглядывал чертежи и письмена. Пламя почти обжигало ему лицо, но он этого не замечал.
Вдруг юноша вскинул голову и спросил:
- Ты показывал кому-нибудь эти листки?
- Показывать-то показывал, да никто в них не разобрался.
Ветка погасла. Турок бросил ее на землю.
- Деньги твои мне не нужны, - сказал Гергей. - Кулака твоего я не боюсь. Я невольник султана, и если ты меня ударишь, тебе перед ним придется держать ответ. Но раз ты просишь объяснить, что написано на этих листках, позволь и тебя кое о чем попросить.
- О чем же?
- Эти бумаги дороги тебе, ибо они принадлежали священному дервишу. Счастье твое, что ты показал их мне. Турок отнял бы их у тебя. Я же готов тебе все разъяснить, но только при условии, что ты пойдешь к священнику, который нынче в полдень устроил взрыв. Впрочем, он, может, тут ни при чем и оказался у дороги совсем случайно.
- Нет, это он сделал, наверняка он!
- Ну, да все равно, один черт! Ты посмотри - жив он или помер.
Турок взялся за подбородок и задумчиво посмотрел на Гергея.
- А пока ты сходишь туда, я пересмотрю твои бумажки, - уговаривал его Гергей. - Теперь уже и горящая ветка не нужна. Луна и без того ярко светит.
И он снова углубился в чертежи.
Это были нарисованные свинцовым карандашом чертежи венгерских крепостей. Кое-что стерлось. На одном чертеже Гергею бросились в глаза значки Х и О. Внизу на листке дано было на латыни объяснение: Х - самое уязвимое место крепости; О - место, самое подходящее для подкопа. Кое-где от значка О шла стрелка, в других местах ее не было.
Гергей в отчаянии встряхнул головой. В руках его оказались рисунки какого-то лазутчика, планы более тридцати венгерских крепостей.
Что ж теперь делать?
Украсть? Невозможно.
Сжечь? Турок задушит.
Бледный от волнения, Гергей держал в руке бумажки, потом вынул из кармана поддевки заостренный кусочек свинца, зачеркнул на всех чертежах значки О и Х и расставил их по другим местам.
Вот и все, что он мог сделать.
Так как турок все не возвращался, Гергей долго разглядывал последний чертеж. На нем была изображена Эгерская крепость в виде лягушки с перебитыми лапками. Рисунок привлек внимание юноши, потому что он заметил там четыре подземных хода, а между ними - залы и четырехугольное водохранилище. Что за причудливое сооружение! Казалось, его строители рассчитывали продолжать битву и под землей. Если и там не удастся одолеть врага, они отступят из крепости подземными ходами, а преследователи погибнут в водохранилище.
Гергей поднял глаза, посмотрел, не идет ли турок.
Турок уже приближался, двигаясь высокой, огромной тенью мимо пушек, и при этом почесывался, засунув руку под мышку.
Гергей быстро скатал в шарик последний чертеж, сунул его в карман поддевки, пальцем проделал в кармане дыру и спустил в нее шарик за подкладку. Затем снова склонился над разложенными чертежами.
- Священник еще жив, - сказал турок, присев на корточки, - но, говорят, до утра не протянет.
- Ты видел его?
- Видел. Все лекари сидят вокруг шатра. А священник лежит на подушках и хрипит, как издыхающий конь.
Гергей прикрыл глаза рукой.
Турок уставился на него, как тигр на свою жертву.
- Ты, может, сообщник его?
- А что, если и сообщник? Счастье твое в моих руках!
Турок захлопал глазами, но вдруг присмирел.
- А эти бумаги приносят счастье?
- Не бумаги, а их тайна. Но только турку! - сказал Гергей, возвращая Хайвану листки пергамента.
- Так говори же! - прошептал великан, глядя на него алчными глазами. - Я исполнил твое желание.
- Ты должен еще освободить меня.
- Ишь ты, чего захотел!
- Но ведь для тебя дорога эта тайна?
- А я у кого-нибудь другого узнаю.
- Не узнаешь. Турок отнимет у тебя листки. А христианин? Когда ты еще найдешь христианина, который знает и турецкий язык и латынь! И кому ты можешь оказать такую услугу, что взамен он отомкнет тебе замок счастья!
Турок схватил юношу за горло.
- Задушу, если не скажешь!
- А я всем расскажу, что у тебя священная реликвия дервиша.
Но больше он не мог проронить ни слова - турок точно тисками сдавил ему горло.
У юноши занялось дыхание.
Но турок вовсе не собирался его душить. Какой прок, если он задушит школяра! Может, с ним и счастье свое погубишь. А Хайван пошел на войну не для того, чтобы сложить голову. Как и любой солдат, он мечтал выйти в большие господа.
- Ладно, я успею убить тебя, если ты на меня беду навлечешь. Но как мне освободить-то тебя?
Гергей еще не отдышался и не мог говорить.