Вельмож ввели в шатер. Все трое поклонились. Султан, протянув руку, сделал шаг по направлению к гостям. Монах шагнул навстречу и приложился к его руке. Поцеловал руку султана и старик Петрович.
Балинт Терек вместо целования руки снова поклонился и хотя побледнел, но гордо взглянул на турецкого владыку.
Это уже было дерзостью. У монаха все похолодело внутри. Знал бы заранее - ни за что не стал бы уговаривать Балинта Терека ехать с ними.
Султан даже бровью не повел. Поднял руку, протянутую было для поцелуя, и положил ее на плечо Балинту Тереку, обнял его.
Все вышло так по-семейному и по-венгерски, словно иначе и быть не могло.
Позади султана стояли два его сына. Оба крепко пожали руки венгерским вельможам. Должно быть, их научили заранее, как себя вести. Потом они снова стали за спиной отца и воззрились на Балинта Терека.
А поглядеть на него стоило! Какой величественный красавец венгр! Он затмевал собой всех вельмож. Балинт Терек был в красной атласной одежде с прорезными рукавами.
Бараньи глаза старика султана тоже чаще обращались к Балинту, чем к монаху, который, отвешивая поклоны, витиевато и хитро объяснял по-латыни, что немецкая опасность устранена и венгры счастливы, чувствуя над собой крылья такого высокого покровительства.
Толмачом был Сулейман-паша - болезненный, сухощавый старик; он попал с венгерской земли к туркам, будучи еще стройным юношей, и поэтому безукоризненно знал оба языка.
Сулейман-паша переводил речь монаха, фразу за фразой.
Султан кивал головой. Когда монах Дердь закончил свою речь глубоким поклоном, султан улыбнулся.
- Ты хорошо сказал. Я потому и пришел, что король Янош был моим другом. Судьба его народа мне не безразлична. В Венгрии должен снова наступить мир, и венгры впредь могут спать спокойно: моя сабля будет вечно охранять их.
Монах поклонился с выражением счастья на лице. Старик Петрович утер слезинку. И только чело Балинта Терека омрачилось. Он смотрел куда-то вдаль.
- Что ж, посмотрим, с каким народом вы совладали! - проговорил султан.
Он сел на коня и в сопровождении венгерских вельмож проехал тихим шагом мимо пленников. Пленных немцев выстроили двумя длинными рядами на песчаном берегу Дуная. Некоторые стояли вытянувшись, другие ждали, преклонив колени.
По правую руку султана ехал монах, по левую - Сулейман-паша. Султан оборачивался иногда назад и обращался то к Петровичу, то к Балинту Тереку, то к своим сыновьям.
Пленные пали ниц перед султаном; иные с мольбой протягивали к нему скованные руки.
- Дрянной народ, наемники! - заметил султан по-турецки. - Но попадаются и сильные люди.
- Были среди них и посильней, - ответил Балинт Терек по-венгерски, когда султан обратился к нему. - Несколько сотен. Да только их нет здесь. - И в ответ на вопросительный взгляд султана спокойно добавил: - Я их изрубил.
Вернулись к шатру. Султан не пожелал войти, и ему вынесли кресло. Но ни послам, ни сыновьям султана стульев не предложили.
- Что же делать с пленными, ваше величество? - спросил Ахмат-паша.
- Отрубите им головы, - ответил султан так равнодушно, будто сказал: "Почистите мне кафтан".
Он сел в поставленное перед шатром кресло, на расшитую золотом подушку. За спиной его стали двое слуг с опахалами из павлиньих перьев - стали вовсе не ради блеска, а для спасения султана от мух. Время шло к концу августа, и вместе с войсками кочевали мириады мух.
Рядом с султаном стояли оба его сына, а перед ними - венгерские вельможи с непокрытыми головами.
Султан смотрел некоторое время задумчиво, потом обратился к Балинту Тереку:
- Дорогой схватили какого-то попа. Из твоих владений. Может быть, ты знаешь его?
Балинт Терек понял, что сказал султан, однако выслушал толмача и ответил по-венгерски:
- Всех священников из моих владений я не знаю. У меня их несколько сотен, причем разной веры. Но может статься, что этого я знаю.
- Принесите его сюда, - приказал султан и, подняв брови полумесяцем, со скукой уставился куда-то в пространство.
С берега Дуная донесся шум - там рубили головы пленникам. Крики и мольбы смешались с гомоном турецкого стана.
Двое турок быстро принесли труп, завернутый в простыню. Положив его на землю у ног султана, они откинули простыню с головы мертвеца.
- Знаешь его? - спросил султан, искоса глядя на Терека.
- Как же не знать! - ответил потрясенный Балинт. - Ведь это мой священник.
И он обвел взглядом присутствующих, словно ожидая от них объяснения. Но лица придворных султана были холодны. Он встретился только с ледяным взглядом черных глаз.
- С ним случилась какая-то беда, - сказал султан. - Он был болен уже и тогда, когда его принесли в мой лагерь. Похороните его с честью, - сказал он, обернувшись к слугам, - по обрядам христианской церкви.
Слуги начали разносить на серебряных подносах серебряные чаши с напитком из апельсинового сока и розовой воды. Шербет был ароматный и холодный, как лед.
Любезно улыбаясь, султан угостил первым Балинта Терека.
13
Супруга Цецеи постелила Гергею в маленькой комнатке, выходившей окнами во двор. Юноше нужна была не столько постель, сколько возможность остаться наедине со своим горем.
Он не удивился тому, что королева полюбила его маленькую Эву, ибо считал, что во всем мире нет создания более достойного любви, чем она. Но то, что Цецеи так загордились, обидело его до глубины души. Вицушка попала теперь в королевский замок, где бывают только герцоги и прочая знать. Как же подступиться к ней какому-то ничтожному юноше, у которого нет ни герба, ни дома, ни даже паршивой собаки!
Он прилег на лавку, покрытую вытертой медвежьей шкурой, и склонил на руку мокрое от слез лицо.
У грусти есть хорошее свойство: она усыпляет и вдобавок еще тешит сладкими снами.
Гергей проспал на медвежьей шкуре добрых полдня и проснулся с улыбкой.
Он удивленно окинул взглядом комнату и висевший на стене образ кривоногого святого Имре, потом вдруг помрачнел, приподнялся на ложе и закрыл лицо руками. Вихрь черных мыслей закружился у него в голове и слил воедино события двух последних дней: большой турецкий стан, неволя, смерть отца Габора, спасение, Будайская крепость, разлука с "маленькой женой" и перемена, которая произошла с его приемными родителями. Все это вихрем кружилось у него в голове. Потом он вспомнил про своего коня - про старого серого конягу. Напоили, накормили ли его? Как поплетется он на этой кляче в Шомодьвар? Что ответит, если его спросят, где отец Габор? Кто будет их теперь учить? Наверно, Шебештьен Тиноди - добрый лютник с парализованной рукой.
Гергей встал, встряхнулся, словно желая освободиться от пут дурного сна. Пошел к приемным родителям.
- Матушка, - сказал он супруге Цецеи, - я приехал только для того, чтобы предупредить о турецкой опасности. Сейчас поеду обратно.
Жена Цецеи сидела у окна и обшивала золотыми нитками край воротничка из тонкого полотна. В те времена женщины носили воротнички, расшитые золотом. Вышивка предназначалась для ее дочери.
- Куда же ты торопишься? - удивилась хозяйка. - Ведь мы еще и не поговорили толком. Мужа нет дома. Может быть, он хочет побеседовать с тобой. А ты был у господина Балинта?
Гергей смущенно заморгал глазами.
- Нет. И не пойду к нему. Я удрал из дому, никому не сказавшись.
- Со священником нашим тоже не хочешь побеседовать?
- А где он живет?
- Здесь, с нами. Где ж ему еще жить! Да только его нет дома. Он хоронит.
- Они все так же бранятся меж собой?
- Пуще прежнего. Теперь наш поп - сторонник Фердинанда, а муж - короля Яноша.
- Прошу вашу милость передать ему от меня поклон.
Он намеренно не назвал ее матушкой.
Жена Цецеи перевернула свою вышивку и после минутного молчания ответила:
- Что ж, сынок, что ж, Гергей, тогда я не стану тебя удерживать, только покушай перед отъездом. Я оставила тебе обед, да будить не хотела.
Гергей опустил голову. Должно быть, размышлял, стоит ли ему принять угощение. Подумав, решил принять, чтобы не обидеть хозяев.
Жена Цецеи накрыла стол желтой кожаной скатертью, положила на тарелку холодное жаркое и поставила вино.
Вернулся и отец Балинт. Обычно он возвращался после своих милосердных трудов только вечером, а в этот день, устав от жары и работы, пришел раньше.
Вслед за ним приковылял и Цецеи.
Гергей поцеловал руку священнику. Тот усадил его за стол, и юноше пришлось отвечать на вопросы во время еды.
- Как ты вырос! - Отец Балинт смотрел на него и только диву давался. - Совсем мужчиной стал. А ведь словно только на время ушел от нас! - И он оглянулся. - А где Вица?
- Во дворце, - ответил Цецеи.
Священник взглядом требовал объяснения, поэтому Цецеи сказал, оправдываясь:
- Королева очень полюбила ее, не отпускает…
- С каких это пор?
- Несколько дней.
- Уж не за ребенком ли она там ходит? - спросил священник, фыркнув.
- За ребенком, - ответил Цецеи. - Только не подумай, что няней, нянь там достаточно. Вица просто там время проводит, вот и все.
- Твоя дочь ходит за сыном Сапояи? - воскликнул священник и вскочил, покраснев.
Цецеи беспокойно заковылял по комнате.
- А что ж тут такого? - проворчал он, обернувшись. - Ты ведь сам говорил: лучше уж пес, да венгр, чем ангел, да немец?
- Но твоя дочь баюкает сына Сапояи! - Отец Балинт свирепо заорал на Цецеи: - Да что ж у тебя, мозги раскисли на старости лет? Или ты забыл, что отец этого ребенка был палачом? Забыл, как вместе со мной лакомился мясом Дердя Дожи?
И он так хватил стулом об пол, что стул разлетелся вдребезги.
У Гергея кусок застрял в горле. Он бросился вон из комнаты, стремглав сбежал по лестнице, вывел своего коня и умчался, ни с кем не попрощавшись.
14
Возле королевского дворца он соскочил с коня и взял его под уздцы.
На стене дворца Гергей заметил солнечные часы величиной с колесо телеги. Солнце как раз скрылось за тучи, и позолоченный столбик только бледной тенью указывал на римскую цифру IV.
Гергей пытливо рассматривал окна. Оглядел по очереди окна нижнего, потом верхнего этажа, а затем и башенные оконца.
В ворота дворца входили и выходили солдаты. Шаркая ногами, подошел к воротам седобородый, сгорбленный старик венгр. За ним следовало двое дьяков.
- Прочь с дороги! - крикнул страж двум зевакам-мальчишкам. - Чего рты разинули?
Старик с трудом передвигал ноги. Он был, видимо, очень знатной особой, так как с ним здоровались все, а он никому не отвечал на приветствия. Дьяки несли свернутые трубкой бумаги. За борт суконных колпаков были засунуты гусиные перья, у пояса болтались медные чернильницы. День стоял солнечный, и тени дьяков величественно передвигались по стене. Гергей приметил и стройного белокурого солдата. Ему сразу бросилось в глаза, что солдат в красных сапогах, а тонкие ноги его обтянуты красными штанами, - он понял, что это солдат из сигетварской стражи. И тут же узнал в нем Балинта Надя.
Гергей повернулся и, взяв коня за повод, поспешно направился на площадь Сент-Дердь. Ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из людей Балинта Терека.
Но дальше он опять встретил знакомого. Это был подвижный низенький человек с круглой бородой - Имре Мартонфалваи, дьяк, ключник, управитель, - словом, во всех отношениях полезный и близкий человек Балинта Терека.
Гергей спрятался за своего коня, но дьяк Имре заметил его.
- Ба, кого я вижу! - крикнул он. - Братишка Гергей!
Гергей покраснел до ушей и поднял голову.
- Как ты попал сюда? К господину нашему приехал? Где ты раздобыл этого буйвола с конской мордой? Не из наших же он коней!
Гергею хотелось провалиться сквозь землю вместе с достопочтенной лошадью, прозванной буйволом.
Но вскоре он собрался с духом.
- Я приехал к нашему господину, - ответил он, смущенно моргая глазами. - Где он?
- Не знаю, вернулся ли уже в Буду. Он отправился провожать пленных немцев к султану. Эх, и герой же наш господин! Видел бы ты, как он крошил немцев! Неделю назад, когда он вернулся из сражения, вся правая рука у него была в крови. Королева сидела у окна. Он проехал перед нею и показал ей правую руку и саблю… А как у нас дома? Не было падежа скота?
- Нет, - ответил Гергей.
- Невольники вычистили старый колодец?
- Вычистили.
- А на молотьбе не воруют?
- Нет.
- Баричи здоровы?
- Здоровы.
- А госпожа наша?
- Тоже здорова.
- В Реметеудваре ты не побывал?
- Нет.
- Отаву начали косить, не знаешь?
- Не знаю.
- Ну, где ж ты остановишься? - спросил дьяк, обмахиваясь шапкой. - Нашел себе пристанище?
- Нет.
- Тогда пойдем ко мне. Ты какую-нибудь важную весть привез нашему господину или письмо?
- Нет. Просто так приехал.
- Тогда подожди здесь. Я зайду во дворец. А то пойдем вместе на конский двор, оттуда ко мне домой, а там переоденешься в парадный костюм. Но, может, у тебя и одежды нет? Ничего, найдем. А с господином успеешь поговорить.
Он ввел Гергея во двор и поставил его в тени.
Провожая взглядом болтливого проворного человечка, Гергей видел, как он взбегает вверх по широкой лестнице из красного мрамора. Потом начал размышлять - не улизнуть ли от гнева господина Балинта?
Эх, от него не удерешь! Он даже издали притягивает к себе властным взглядом. Придется сказать правду, признаться, что… Ой, в этом уж никак нельзя признаваться!
Голова у него пошла кругом от таких мыслей. Он почесал за ухом, потом снова уставился на окна.
Озираясь вокруг, он вдруг заметил, что за оградой зеленеют деревья парка. А что, если проникнуть туда? Хоть издали поглядеть на свою маленькую Эву, только издали, ибо такому простому смертному, как он, не положено близко подходить к королеве.
Да, но где же они? Должно быть, гуляют по тенистым дорожкам сада или сидят у какого-нибудь окошка. Эву он сразу узнал бы. Узнал бы ее нежное, белое лицо, ласково улыбающиеся кошачьи глазки. Махнул бы ей шапкой, и пусть она хоть неделю гадает, кто это был: Гергей или только мальчик, похожий на него, а может, только призрак Гергея.
По двору было разбросано сено. В стенке торчали вбитые в ряд большие, тяжелые железные кольца, к которым приезжие привязывали своих лошадей.
Гергей тоже привязал коня и, погруженный в тихие мечты, прошел между солдатами, потом проскользнул в тот проулок, где из-за ограды выглядывали зеленые кроны деревьев.
Гергей думал, что там и есть вход в парк. Вот недогадливый! Да разве стали бы строить ворота большого парка в таком узеньком переулке! Ворот тут не было и в помине. По одну сторону переулка - высокая чугунная ограда, по другую - здание. Некогда здесь жили ученые и художники короля Матяша, затем, во время Уласло, - польские попы и слуги, а позднее - дворцовая женская прислуга.
Но всего этого Гергей не знал. Он рассматривал ограду. Решетка белая, а концы чугунных прутьев позолочены. Кое-где из-за ограды свешивались ветки деревьев.
Гергей то и дело заглядывал в парк. Он видел дорожки, посыпанные гравием, и маленькие садовые постройки с зелеными крышами. На решетке то здесь, то там сидели чугунные вороны, но от большинства сохранились одни только лапки. Сквозь ветви мелькало несколько розовых пятен. Женские платья!
Сердце у юноши застучало, как водяная мельница.
Осторожно крадучись вдоль ограды, заглядывал он в парк. Наконец под старой липой увидел группу женщин.
Они сидели вокруг колыбельки. Все были в светло-розовых платьях. Только одна, с узким лицом, длинным носом и тонкими руками, была в черном. Лицо ее было бледно, черные глаза печальны. Улыбалась она только тогда, когда склонялась над колыбелькой, но и улыбка ее была грустной.
Гергей не мог заглянуть в колыбель - ее заслоняла толстая женщина в белом платье. Она обмахивала ребенка веточкой липы.
Стараясь рассмотреть все получше, Гергей то сверху, то снизу заглядывал за ограду. Он уже приметил, что вокруг колыбельки сидят четыре женщины, а пятая стоит возле большой мраморной вазы, изваянной в форме чаши, и все время то наклоняется, то поднимается.
К ней-то и побежал Гергей вдоль ограды. И правда, это была его маленькая Эва, Но как она выросла! Девушка собирала в корзину упавшие с дерева дикие каштаны.
- Вицушка! Кисушка! - тихо окликнул он Эву.
Девушка была шагах в двадцати от него. Она напевала какую-то песенку и потому не слышала Гергея.
- Вицушка! Кисушка!
Девушка подняла голову. Серьезная и удивленная, повернулась она лицом к ограде.
- Кисушка! - повторил Гергей уже сквозь смех. - Кисушка! Вицушка! Поди-ка сюда!
Гергей был скрыт ветвями тамаринда, но Эва узнала его по голосу.
Она поскакала, точно козочка. Останавливалась, вновь пускалась вприпрыжку. Ее большие, широко раскрытые глаза были полны изумления.
- Это я, Вицушка! - повторял Гергей.
Подбежав к нему, девушка всплеснула руками.
- Герге! Как ты попал сюда?
Вся просияв от радости, она просунула лицо сквозь прутья ограды, чтобы Гергей поцеловал ее. И Гергей услышал какой-то приятный запах - так пахнет в апреле цветущая жимолость.
Потом оба ухватились за решетку, и руки их соприкоснулись. Решетка была холодная, а руки теплые. Лица обоих разрумянились.
Не сводя глаз с девушки, юноша коротко рассказал, как он попал сюда.
Как она выросла, как похорошела! Только глаза, открытые и невинные, красивые кошачьи глазки, остались прежними.
Может быть, кому другому Эва и не показалась бы красавицей - ведь она была в том неблагодарном возрасте, когда руки и ноги кажутся большими, черты лица еще не определились, стан худой и плоский, волосы короткие, - но Гергею все в ней казалось бесподобным. Ему нравились ее большие руки - они казались белыми и бархатистыми; а на ноги ее, обутые в хорошенькие башмачки, он бросал долгие, восторженные взгляды.
- Я привез тебе кольцо, - сказал Гергей и вытащил из кармана большой турецкий перстень. - Кольцо это завещал мне мой добрый учитель. А я подарю его тебе, Вицушка.
Вица взяла кольцо в руки и с восхищением разглядывала топазовый полумесяц и алмазные звездочки, потом надела перстень на пальчик и улыбнулась.
- Какое большое! Но красивое!
Так как кольцо было велико и болталось на пальчике, девушка просунула в него два пальца.
- Наверно, придется мне впору, когда я вырасту, - сказала она. - А до тех пор пусть хранится у тебя. - И добавила с детской откровенностью: - Знаешь, кольцо будет мне в самый раз, когда мы поженимся.
Лицо Гергея омрачилось, глаза подернулись влагой.
- Не будешь ты. Вица, моей женой.
- Почему это не буду? - оскорбилась девушка.
- Ты ведь теперь знаешься только с королями и герцогами. Тебя не отдадут за такого маленького человека, как я.