Я гляжу на своих детей, на их детей и детей их детей - и знаю, что им придется драться. И пока существует семья Утредов, пока существует королевство на овеваемом ветрами острове, будет существовать и война. Поэтому мы не можем в страхе отшатываться от этой войны. Мы не может прятаться от ее жестокости, крови и вони, от ее зла и веселья, потому что война придет к нам, хотим мы того или нет.
Война - это судьба, а от судьбы не уйдешь.
Поэтому я рассказываю свои истории, чтобы дети моих детей знали, какова их судьба. Моя жена хнычет, но я заставляю ее слушать. Я рассказываю, как наш корабль врезался в борт вражеского судна, а толчок развернул нос корабля противника в сторону южного берега.
Именно это и было мне нужно, и Ралла мастерски этого добился. Теперь он вел свой корабль так, что его борт скреб по вражескому борту, а наш натиск ломал весла датчан. Мои люди тем временем уже прыгали на борт чужого корабля, размахивая мечами и топорами.
Я пошатнулся, нанеся свой первый удар, но убитый мной воин упал с площадки и перекрыл путь тем двоим, что пытались до меня добраться. Я прокричал боевой клич и прыгнул, чтобы встретить их лицом к лицу.
Вздох Змея нес смерть.
Он всегда был отличным клинком - и сейчас таков. Его выковал на севере кузнец-сакс, хорошо знавший свое дело. Кузнец взял несколько прутьев, четыре железных и три стальных, нагревая их и стуча по ним молотом, сработал из них длинный обоюдоострый клинок с листообразным острием. Четыре более мягких железных прута были скручены в огне, и их изгибы подарили клинку призрачный рисунок, похожий на завитки пламенного дыхания дракона. Вот почему Вздох Змея получил такое имя.
Человек с ощетиненной бородой замахнулся на меня топором, и, приняв топор на щит, я вонзил драконье дыхание ему в живот. Неистово крутанул правой рукой, чтобы плоть и внутренности умирающего не вцепились в мой клинок, а потом выдернул меч, и кровь хлынула с новой силой. Перебросил щит, в котором торчал топор, в другую сторону и парировал удар меча.
Ситрик был рядом и вонзил свой короткий меч снизу вверх в пах нового атакующего. Тот завопил.
Кажется, я что-то кричал. На борт поднималось все больше и больше моих людей, с поблескивающими топорами и мечами. Дети плакали, женщины выли, викинги умирали.
Нос вражеского корабля повернулся к илистому берегу, в то время как корму разворачивало в сторону реки, к тискам быстрого течения. Некоторые викинги, чувствуя, что погибнут, если останутся на корабле, спрыгивали на берег; началась паника. Все больше и больше врагов прыгали за борт - и тут с запада появился Финан.
Над речными лугами курился легкий туман, над затянутыми льдом лужицами вились жемчужные пряди, и великолепные конники Финана ехали сквозь них. Они скакали двумя шеренгами, держа мечи, словно копья. Финан, мой беспощадный ирландец, знал свое дело: он направил первую шеренгу туда, где она галопом отрезала путь к спасению убегающим врагам, а вторая шеренга врезалась в противника. Потом Финан повернулся и повел своих людей в бой.
- Убейте их всех! - закричал я ему. - Убейте всех до последнего!
Ответом Финана была волна покрасневших от крови мечей.
Я увидел, как Клапа, мой огромный датчанин, пронзает врага копьем на мелководье. Райпер рубил мечом съежившегося человека. Меч Ситрика стал красным. Сердик размахивал топорам, что-то бессвязно крича; его клинок крушил шлемы датчан, забрызгивая кровью и мозгами перепуганных пленников.
Думаю, что убил еще двоих, хотя помню это смутно. Зато помню совершенно ясно, как толкнул человека, швырнув того на палубу, и, когда тот извернулся, чтобы оказаться ко мне лицом, вонзил Вздох Змея в его глотку и наблюдал, как исказилось лицо врага, как из крови, хлынувшей из-за почерневших зубов, высунулся язык.
Когда тот умер, я оперся на меч и принялся наблюдать, как люди Финана развернули лошадей, чтобы вернуться к пойманным в ловушку врагам. Всадники рубили и полосовали, викинги вопили; некоторые из них пытались сдаться. Один юноша встал на колени на гребцовой скамье, бросив топор и щит, и умоляюще протянул ко мне руки.
- Подними топор, - сказал я ему по-датски.
- Господин… - начал было он.
- Подними! - перебил я. - И жди меня в пиршественном зале мертвых!
Я подождал, пока тот вооружится, после чего позволил Вздоху Змея забрать его жизнь. Я сделал это быстро, оказав юноше милость тем, что вспорол ему горло одним быстрым полосующим ударом. Убивая его, я смотрел ему в глаза и видел, как отлетает его душа. Потом перешагнул через дергающееся тело, которое соскользнуло со скамьи и рухнуло, окровавленное, на колени молодой женщины. Та начала истерически вопить.
- Замолкни! - крикнул я ей.
Я сердито посмотрел на остальных женщин и детей, сгрудившихся на днище, вопящих и плачущих, и переложив Вздох Змея в левую руку, вцепился в ворот кольчуги умирающего и втянул его обратно на скамью.
Один ребенок не плакал. То был мальчик лет десяти, который молча смотрел на меня, разинув рот, - и я вспомнил себя в том же возрасте. Что видел этот мальчик? Он видел металлического человека, потому что я сражался, закрыв нащечники шлема. Так было хуже видно, зато я имел более устрашающий вид. Мальчик видел высокого мужчину в кольчуге, с окровавленным мечом, с закрытым металлом лицом, шествующего по кораблю смерти.
Я снял шлем и потряс головой, высвобождая длинные волосы, а потом швырнул мальчику шлем с волчьей головой.
- Присмотри за ним, мальчик, - велел я и отдал Вздох Змея девочке, которая закричала от ужаса.
- Вымой клинок в реке, - приказал я ей, - и вытри плащом мертвеца.
Я отдал щит Ситрику, широко раскинул руки и запрокинул голову, подставив лицо лучам утреннего солнца.
Пятьдесят четыре человека отправились в набег, и шестнадцать из них все еще были живы. Их взяли в плен. Ни один не ускользнул от людей Финана.
Я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, столь смертоносный в "стене щитов", где люди прижимаются друг к другу теснее, чем любовники.
- Если кто-нибудь из вас, - обратился я к женщинам, - хочет убить того, кто над вами надругался, - сделайте это!
Две женщины пожелали отомстить, и я позволил им пустить в ход Осиное Жало. Обе убили свои жертвы, как мясники. Одна раз за разом наносила колющие удары, вторая рубила, и оба насильника умерли медленной смертью. Из оставшихся четырнадцати пленников один не носил кольчуги. То был капитан вражеского корабля, седовласый, с чахлой бородкой и карими глазами, воинственно взирающими на меня.
- Откуда ты явился? - спросил я его.
Судя по всему, сперва тот решил не отвечать, но потом передумал.
- Из Бемфлеота.
- А в Лундене был? В старом городе, который все еще в руках датчан?
- Да.
- "Да, господин", - поправил я.
- Да, господин, - уступил он.
- Тогда ты отправишься в Лунден, - велел я, - потом - в Бемфлеот, а оттуда - куда пожелаешь. Ты будешь рассказывать северянам, что Утред Беббанбургский охраняет реку Темез. И еще скажешь им - пусть приходят сюда, когда пожелают.
Этот человек остался в живых. Прежде чем отпустить его, я отрубил ему правую руку, чтобы тот никогда больше не смог держать меч. К тому времени мы уже разожгли костер, и я пихнул кровоточащий обрубок в красные угли, чтобы прижечь рану.
Капитан был храбрец. Он вздрогнул, когда мы прижгли культю, но не завопил; кровь его пузырилась, плоть шипела. Я обмотал раненую руку куском ткани, отрезанным от рубашки одного из убитых.
- Иди, - приказал я капитану, указывая вниз по реке. - Просто уходи.
Тот пошел на восток. Если ему повезет, он выживет в этом путешествии, чтобы разнести весть о моей свирепости.
Остальных мы убили, всех до единого.
- Почему ты убил их? - как-то раз спросила моя последняя жена.
В ее голосе явно слышалось отвращение - я был так педантично жесток.
- Чтобы те научились бояться, конечно, - ответил я.
- Мертвецы уже не боятся, - сказала она.
Я пытаюсь быть с ней терпеливым.
- Тот корабль покинул Бемфлеот и не вернулся, - объяснил я. - И люди, тоже хотевшие совершить набег на Уэссекс, услышали, какая судьба постигла пропавший корабль. Я убил всю команду для того, чтобы избавить себя от необходимости убивать сотни других датчан.
- Господь наш Иисус не хотел бы, чтобы ты проявлял такого рода милосердие, - широко раскрыв глаза, проговорила жена.
Она - идиотка.
Финан отвел некоторых жителей деревни обратно к их сгоревшим домам, где те выкопали могилы для погибших, в то время как мои люди подвесили трупы наших врагов на деревьях возле реки, сделав веревки из полос, отрезанных с их одежды. Мы забрали их кольчуги, оружие и браслеты. Мы обрезали длинные волосы мертвецов, потому что мне захотелось проконопатить свое судно волосами убитых врагов, - а потом подвесили трупы, и бледные голые тела закрутились на легком ветерке. Вороны слетелись, чтобы выклевать мертвые глаза.
Пятьдесят три тела висели над рекой. Предупреждение тем, кто может последовать за ними. Пятьдесят три сигнала, что другие викинги рискуют жизнью, поднимаясь вверх по Темезу.
А потом мы отправились домой, забрав вражеский корабль.
И Вздох Змея спал в своих ножнах.
Часть первая
НЕВЕСТА
- Мертвец. Он встал и разговаривает! - Этельвольд все пристально смотрел на меня; на лице его было написано негодование. - Это правда, - добавил он. Судя по его тону, он понимал, что я ему не верю.
Я пододвинул скамью ближе к очагу.
Прошло десять дней с тех пор, как я убил викингов и подвесил их тела над рекой. Ледяной дождь шуршал по тростниковой крыше и колотил в запертые ставни. Две мои гончие лежали перед огнем; одна печально посмотрела на меня, когда я зацарапал по полу скамьей, а потом снова опустила голову.
Дом этот построили римляне, поэтому пол был выложен плиткой, стены сделали каменными, но тростниковую крышу я уложил сам. Дождь плевался сквозь проделанное в ней дымовое отверстие.
- И что же говорит твой мертвец? - спросила Гизела, моя жена и мать двоих моих детей.
Этельвольд ответил не сразу, может, потому, что считал - женщина не должна принимать участия в серьезном разговоре. Но по моему молчанию он понял: Гизела вольна говорить в собственном доме. И Этельвольд слишком нервничал, чтобы настаивать, чтобы я ее отослал.
- Он говорит, что я должен быть королем, - негромко признался он и посмотрел на меня, боясь, как я отреагирую.
- Королем чего? - прямо спросил я.
- Уэссекса, конечно, - ответил Этельвольд.
- А, Уэссекса, - отозвался я, словно никогда не слыхал о существовании подобного места.
- И я должен быть королем! - запротестовал Этельвольд. - Мой отец был королем!
- А теперь король - брат твоего отца, - сказал я. - И люди говорят, что он хороший король.
- А что скажешь ты? - с вызовом спросил Этельвольд.
Я не ответил. Многие знали, что мне не нравится Альфред, как и я ему, но это не означало, что племянник Альфреда, Этельвольд, будет хорошим королем. Ему, как и мне, было под тридцать, и он имел репутацию пьяницы и распутного дурака.
Однако у него и впрямь имелись притязания на трон Уэссекса. Его отец в самом деле был королем, и, обладай Альфред хотя бы крупицей здравого смысла, он вспорол бы своему племяннику горло до самых позвонков. Вместо этого Альфред положился на то, что Этельвольд не доставит ему неприятностей лишь благодаря своему пристрастию к элю.
- Где ты видел живой труп? - ответил я вопросом на вопрос Этельвольда.
Он махнул рукой на север.
- На другой стороне дороги. Прямо на другой стороне.
- На другой стороне Веклингастрет? - спросил я, и тот кивнул.
Значит, Этельвольд разговаривал с датчанами, а не только с мертвецом. Дорога Веклингастрет проходила к северо-западу от Лундена, тянулась через Британию и заканчивалась у Ирландского моря к северу от Уэльса. Все, что лежало к югу от этой дороги, было землей саксов, а все, находившееся к северу, покорилось датчанам.
Тогда, в 885 году, царил мир, но то был мир, бурлящий мелкими стычками и ненавистью.
То был труп датчанина? - спросил я.
Этельвольд кивнул.
Его зовут Бьорн, он был скальдом при дворе Гутрума. Он отказался принять христианство, поэтому Гутрум его и убил. Бьорна можно вызвать из могилы. Я видел его.
Я посмотрел на Гизелу. Она была датчанкой, но я ни Разу не встречал среди моих соотечественников-саксов колдовства, описанного Этельвольдом. Гизела пожала плечами - значит, подобная магия была незнакома и ей.
- И кто вызывает мертвеца? - спросила она.
- Свежий труп, - ответил Этельвольд.
- Свежий труп? - переспросил я.
- Надо послать кого-нибудь в мир мертвых, - объяснил Этельвольд как нечто само собой разумеющееся, - чтобы он разыскал там Бьорна и привел обратно.
- Итак, кого-то убивают? - спросила Гизела.
- А как еще можно отправить посланца к мертвецу? - воинственно отозвался Этельвольд.
- И Бьорн говорит по-английски? - осведомился я.
Я задал этот вопрос, потому что знал - Этельвольд почти не понимает датского языка.
- Он говорит по-английски, - угрюмо подтвердил Этельвольд.
Ему не нравилось, что его допрашивают.
- Кто тебя к нему отвел?
- Какие-то датчане, - неопределенно ответил тот.
Я издевательски ухмыльнулся.
- Итак, явились некие датчане, сказали, что с тобой хочет поговорить мертвый поэт, и ты покорно отправился во владения Гутрума?
- Мне заплатили золотом! - в свое оправдание сказал Этельвольд.
Он вечно был в долгах.
- А зачем ты пришел к нам?
Этельвольд не ответил. Он ерзал и смотрел на Гизелу, которая пряла шерсть.
- Ты отправился в земли Гутрума, - настойчиво продолжал я, - поговорил с мертвецом, а потом явился ко мне. Почему?
- Потому что Бьорн сказал - ты тоже будешь королем! - ответил Этельвольд.
Он говорил негромко, но я все равно поднял руку, призывая его умолкнуть, и тревожно оглянулся на дверь, словно ожидал, что в темной соседней комнате притаился шпион. Я не сомневался: среди моей челяди есть шпионы Альфреда. Мне казалось, я знаю - кто именно, но не был полностью уверен, что распознал их. Поэтому я позаботился, чтобы слуги находились подальше от комнаты, в которой велась наша беседа с Этельвольдом.
И все равно говорить громко было бы глупо.
Гизела перестала прясть и пристально смотрела на Этельвольда. Я - тоже.
- Что он сказал? - переспросил я.
- Он сказал, что ты, Утред, будешь коронован как правитель Мерсии, - тише проговорил Этельвольд.
- Ты что, пил?
- Нет. Только эль. - Он подался ко мне. - Бьорн-мертвец желает поговорить и с тобой, чтобы рассказать, какая судьба тебя ждет. Мы с тобой, Утред, будем королями и соседями. Боги этого хотят, и они послали мертвеца, чтобы тот выразил их волю.
Этельвольд слегка дрожал и потел, но и вправду не был пьяным. Что-то так его испугало, что отбило охоту пить, и это убедило меня, что тот говорит правду.
- Боги желают знать, согласен ли ты встретиться с мертвецом. И если ты согласен, они пошлют его к тебе.
Я посмотрел на Гизелу, а та посмотрела на меня - ее лицо ничего не выражало. Я не сводил с нее глаз не потому, что ожидал ответа, а потому, что она была так красива! Моя темноволосая датчанка, моя любимая Гизела, моя невеста, моя любовь. Она, должно быть, поняла, о чем я Думаю, потому что ее длинное суровое лицо медленно расплылось в улыбке.
Утред должен стать королем? - спросила она, прервав молчание, и посмотрела на Этельвольда.
- Так сказал мертвец, - с вызовом отозвался Этельвольд. - А Бьорн услышал об этом от трех сестер.
Он имел в виду норн - богинь судьбы, трех сестер, что прядут наше предназначение.
- Утред должен стать королем Мерсии? - с сомнением спросила Гизела.
- А ты будешь королевой, - ответил Этельвольд.
Гизела снова взглянула на меня. То был недоуменный взгляд, но я не дал ответа, которого она ожидала. Вместо этого я стал думать о том, что в Мерсии нет короля. Их прежний король, ублюдок-сакс на поводке у датчан, умер, не оставив наследников. Королевство было поделено между датчанами и саксами. Брат моей матери был олдерменом Мерсии, пока не погиб от рук валлийца, поэтому во мне текла и мерсийская кровь. И в Мерсии не имелось короля.
- Думаю, тебе следовало получше расслышать, что сказал мертвец, - сурово проговорила Гизела.
- Если за мной пришлют, я откликнусь на зов, - пообещал я.
Потому что мертвец разговаривал и хотел, чтобы я стал королем.