- Я очень близко к сердцу принимаю вашу судьбу, милочка, - продолжала Клара Ивановна. - Мой муж сделал все, чтобы спасти проект господина Пятова в морском ученом комитете. К сожалению, из этого ничего не вышло. Вы очутились на грани разорения и нищеты. Но вчера мой муж рассказал мне, что господину Пятову, оказывается, предлагали колоссальные деньги, и он сгоряча отказался от них. Я не могу до сих пор придти в себя от огорчения, - говоря это, она всем своим видом искусно изображала сострадание. - Подумайте только - двести тысяч! Ах, милочка, вы должны повлиять на своего мужа. Ведь вы, наверно, мать семейства и любите Василия Степановича. Так ради него самого, ради детей, их будущего…
Варя низко склонила голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. Гостья умолкла. Тогда Варя тихо сказала:
- Я, право, не знаю, что ответить, сударыня… Муж говорит, что его изобретение ждет весь русский флот. У меня вот дядя служил на флоте. Он приезжал перед войной на побывку и много рассказывал нам о Севастополе, о Нахимове. Как моряки любят этот город! Как они любили адмирала Нахимова! А англичане и французы чуть не отняли у нас Севастополь и Нахимова убили и дядю моего тоже.
Варя тяжело вздохнула и продолжала:
- Нет, не думаем мы о деньгах, сударыня. Уж если придется, так и в бедности проживем. Ведь и деньги-то не свой человек предлагал, а англичанин. Вон у нас на заводе такой же был, Пиль его звали. На что уж пьяница и вообще пропащий человек, а от него только и слышали: "Моя Британия, моя Британия…" Так уж нам-то сам бог велел Россией гордиться. Судьба, видно…
- Ах, оставьте такие мысли, голубушка, - с досадой перебила ее Клара Ивановна, - ведь дело-то все равно проиграно. И флот не станет сильнее, если ваши дети голодать будут. Да и вы сами такая молодая, красивая, вам-то разве не хочется лучше пожить? А англичане теперь друзья наши, чего же тут постыдного деньги от них принимать?
"Откуда у нее столько упрямства?" - с изумлением спрашивала себя госпожа Русилович. Она чувствовала, как нарастает в ней глухое раздражение. Слова Вари, казалось ей, были специально рассчитаны на то, чтобы побольше уколоть ее, Клару Ивановну. А она в разговоре невольно переходила на тон какого-то оправдания перед этой женщиной. И от этого чувство раздражения еще больше усиливалось.
- Англичане не друзья нам, - возбужденно ответила Варя. - Они думают, что в России все купить и продать можно. А вот пусть они попробуют Васю купить! - с вызовом закончила она.
Слезы у нее уже давно высохли, она теперь смотрела прямо в глаза гостьи, щеки ее пылали, и губы дрожали от волнения. Она была так хороша в этот момент, что госпожа Русилович против воли на минуту залюбовалась ею. "А какая я должно быть некрасивая сейчас", - ревниво подумала она, чувствуя, как злая усмешка кривит ее рот, а глаза начинают растерянно бегать по сторонам. Ей захотелось сказать Варе что-то обидное, такое, отчего бы ее лицо тоже стало злым и некрасивым. Но она сейчас же взяла себя в руки и с грустной улыбкой, которой она так искусно владела и которая, она знала, очень шла к ней, обратилась к Варе:
- Ах, милочка, можно подумать, что я приехала спорить с вами. Между тем, мне только хотелось помочь, мне было так жалко вас! Мой муж…
- А кто ваш муж, сударыня? - спросила Варя. - Не адмирал ли Невельской?
- Нет, - в замешательстве ответила Клара Ивановна, - нет, он крупный инженер и… и…
Варя, сама того не зная, нанесла своей гостье удар по самому больному месту. Госпожа Русилович хорошо знала жену Невельского, знала, что эта маленькая и хрупкая на вид женщина самоотверженно перенесла вместе с мужем все трудности и опасности его экспедиции на далекий Амур. О Невельской с откровенным восхищением говорили в морских кругах Петербурга. При встрече с ней Клара Ивановна всегда чувствовала ужасную, повергавшую ее в отчаяние неловкость и смущение. Она с трудом признавалась себе, что завидует этой женщине. Но это было не совсем так… К жгучему чувству зависти примешивалось сознание огромного морального превосходства над собой светлой, прямой и мужественной натуры Екатерины Невельской. За это чувство унижения перед ней и ненавидела ее Клара Ивановна.
И вот теперь Варя не только вновь вызвала в ней это чувство, но и прямо указала на его первоначальный и главный источник. Это было слишком даже для такой опытной и умевшей владеть собой женщины, какой была госпожа Русилович. Наигранная улыбка исчезла с ее лица, уже с раздражением и злостью она продолжала:
- А вы… а вы просто глупы и ничтожны в своих рассуждениях о морали и патриотизме. И вовсе я…
Но тут она опомнилась, быстро поднялась со своего места и, направляясь к двери, презрительно бросила через плечо:
- Я так и знала, что мой визит ни к чему не приведет: кого Юпитер хочет наказать, того он лишает разума!
Варю в первый момент ошеломила та внезапная перемена, которая произошла с гостьей, но в последней фразе она почувствовала ее оскорбительный смысл. Варя вспыхнула от негодования и громко сказала, когда госпожа Русилович уже открыла дверь в коридор:
- А вас он, кажется, лишил чести и совести.
Госпожа Русилович в ответ изо всех сил швырнула дверью и бросилась к выходу из Пассажа. В подъезде она столкнулась с Пятовым. Он с удивлением посторонился и пропустил ее.
Войдя к себе в комнату, Василий Степанович увидел, что Варя лежит на кровати и горько плачет.
- Варенька, что случилось? - с тревогой спросил он, обнимая жену.
Варя рассказала ему о визите незнакомки.
- Это англичанин ее подослал, - задумчиво сказал Пятов. - Ну, а ты у меня молодец, больше эта барынька сюда не сунется. Зато у меня, Варя, такая радость, - добавил он, - такая, что я даже шел всю дорогу осторожно, чтобы не расплескать ее, ей богу!
Варя улыбнулась сквозь слезы и сказала:
- Ну, рассказывай, Вася, а то у меня на душе совсем никакой радости нет.
- А вот слушай, и радостно и смешно.
Он поудобнее уселся на кровати, а Варя снова прилегла, не выпуская его руки из своей, и приготовилась слушать.
- Нашел я, значит, этот журнал, - начал он. - Захожу в переднюю, вижу, какой-то господин одевается, а лакей ему помогает. "Пальто давай", - говорит барин. "Холодно", - отвечает лакей и подает шубу. "Пальто, тебе говорят". - "Холодно", - и опять шубу дает. Барин шубу-на пол, говорит: "Давай пальто!" Лакей ворчит, подает пальто и меховую шапку. "Шляпу", - говорит барин, а лакей опять: "Холодно". - "Тебе говорят - давай шляпу!" - "Холодно". Барин опять шапку на пол. Тут я уже вступаю, говорю: "Господина Некрасова видеть можно?" А лакей сразу и отвечает: "Спит". Тут уж барин на него сурово так посмотрел и говорит: "Ты что, Василий, окончательно спятил? - и мне: - Я Некрасов". - "Так вы ведь в типографию спешите, Николай Алексеевич, - говорит лакей, - а этот господин в редакцию пройти может".
Варя не выдержала и рассмеялась. Пятов с улыбкой провел рукой по ее волосам и продолжал:
- Только я собрался сказать о цели своего визита, входит еще человек, молодой, серьезный, в очках - Добролюбов, сотрудник журнала. Стал я им все рассказывать. Как нашел новый способ броню для кораблей изготовлять, как стан построил, как в Петербург приехал подавать свою докладную записку. Слушают оба внимательно, с сочувствием. Когда стал рассказывать про заседание комитета, где на смех меня подняли, Некрасов стукнул кулаком об стол и говорит: "Ах, негодяи, как над человеком издевались". А Добролюбов отвечает: "Тут не люди отдельные негодяи, Николай Алексеевич, тут система вся негодяйская. Если человек из народа и о родине печется, то хода ему в сегодняшней России нет". Каково сказано, Варенька? Потом я рассказал, как иностранцам на отзыв изобретение мое послали, и вижу Добролюбов что-то в книжку к себе записывает. Потом я про Фелюгина рассказал, как он меня к Гобсу затащил. Тут Добролюбов внимательно посмотрел на меня и говорит: "А я вас знаю, вы - Пятов". Я, конечно, удивился: ведь фамилии-то своей я при нем не называл. А он и говорит: "У нас этот проходимец Фелюгин однажды был. Статью хотел поместить, чтобы ваше изобретение охаять". Вот ведь память у человека! А о Гобсе Добролюбов сказал: "Этой заморской акуле только в петербургских салонах и министерствах плавать: кругом взяточники и воры". Наконец, рассказал я им о своей второй докладной записке и о генерал-адмирале. Добролюбов ответил мне на это так: "Истинный патриотизм присущ лишь народу, а царская фамилия только играет в него, рядится. Не верю, - говорит, - генерал-адмиралу". Потом посмотрел на Некрасова и добавил: "Мы, Николай Алексеевич, не имеем права остаться в стороне от такого важного дела. Вопрос здесь не только в броне, а в престиже русском, в слепом преклонении перед заграницей". Я слово в слово запомнил это. "Мы, - говорит, - обязательно статью об этом дадим и все фамилии назовем". А Некрасов покачал головой и говорит: "Опять с цензором воевать придется.
Уверен, не пропустит статью". А Добролюбов в ответ: "Это мы еще посмотрим".
Пятов на минуту умолк. Варя, едва дыша, не сводила с него глаз. Василий Степанович посмотрел на жену, весело улыбнулся и продолжал:
- А как горячо благодарил меня Добролюбов и все время довольный повторял: "Россия неслыханно богата талантливыми людьми!" Некрасов, хотя и очень торопился, не ушел до конца нашего разговора. А когда я с ними попрощался, то снова услышал, как он в передней с лакеем своим воюет: "Сани!" - "Ветер, Николай Алексеевич, в карету пожалте".- "Сани, тебе говорят!" - "Да, ветер…"
Варя опять не выдержала и рассмеялась.
- Ты знаешь, Вася, - сказала она, - у меня на душе легче стало от твоего рассказа. Каких хороших людей ты видел! Мне бы хоть краешком глаз на них поглядеть.
- Как-нибудь увидишь, дорогая моя, - ласково ответил Пятов. - А я завтра к академику Якоби Борису Семеновичу должен пойти. Он и так, верно, обидится, что я сразу, как приехал, у него не побывал.
На второй день вечером на квартире академика Якоби собрались гости. Последним приехал Невельской. Встречая его в передней, Якоби пошутил:
- Ага, сам виновник приезжает последним. Это вам зачтется, милостивый государь. Пожалуйте в кабинет, мы вас сейчас именем русской науки судить будем.
В кабинете Невельской застал профессора Остроградского и невысокого, худощавого человека в очках - академика Ленца, ректора Петербургского университета.
- Итак, господа, - сказал Якоби, - мы уже знаем подробности обоих заседаний морского ученого комитета. Последнее состоялось, кажется, совсем недавно. Нам надо решить, как помочь Пятову, о котором я вам только что рассказывал, как сделать, чтобы вторую его докладную записку не постигла судьба первой.
Невельской с удивлением оглядел собравшихся.
- Вы не понимаете, откуда я все знаю? - спросил Якоби. - Дело в том, что Василий Степанович Пятов - мой старый знакомый и вчера он у меня был. Как это тяжело, - покачал он головой, - когда науку великого народа стараются связать по рукам и ногам и выдать на съедение иностранцам. Какие колоссальные усилия тратим мы на борьбу с этим.
Остроградский шумно вздохнул, и кресло под ним жалобно заскрипело. Невельской нервно поглаживал седеющие усы и думал: "Сказать или не сказать? А вдруг ничего не выйдет, только совестно потом будет? Э, да все равно - скажу".
- Знаете, господа,- нерешительно произнес он, - когда я с последнего заседания вернулся домой, то, как обычно, все рассказал Екатерине Ивановне. Она была возмущена не меньше меня. И я написал в поддержку господина Пятова и отнес в "Морской сборник" очень резкую статью о решении ученого комитета. Снова, конечно, будут неприятности, но молчать нельзя!
- Браво, браво, Геннадий Иванович, - почти одновременно воскликнули Якоби и Остроградский, а Ленц только одобрительно кивнул головой.
- Благородная и смелая женщина Екатерина Ивановна, - с чувством добавил Якоби.
- А напечатает ли "Морской сборник" вашу статью? - спросил Ленц.
- Сомнительно, конечно, - ответил Невельской, - но во всяком случае отклик она получит, а это самое главное. Нельзя допустить, чтобы Пятов снова ни с чем уехал из столицы. Этот талантливый человек должен, наконец, спокойно работать.
Нет ничего невыносимее ожидания, пассивного, бесконечного, когда знаешь, что где-то там, в неизвестных тебе кабинетах, неизвестными, но в большинстве своем враждебными людьми решается твоя судьба. Все, что возможно было, Василий Степанович уже сделал, теперь от него ничего не зависело, и оставалось ждать, ждать и надеяться. На кого? На Якоби, который горячо обещал помочь, на "Современник"? Еще на кого? На Матюшкина? Но он болел и в комитете последние дни не бывал. За это время вышел очередной номер "Современника", но ожидаемой статьи там не оказалось. "Некрасов был прав, - подумал Пятов, просматривая журнал в публичной библиотеке на Невском, - цензор не пропустил статью". В комитете Пятову предложили оставить свой адрес и сказали, что вызовут, как только будет принято решение по его делу.
Большую часть времени Василий Степанович и Варя проводили дома. Он перебирал свои бумаги, возился с расчетами, что-то исправлял в чертежах. Варя обычно вязала. Иногда они гуляли по Петербургу, вспоминали завод, беспокоились, как Анфиса смотрит за сыном; ведь он такой шустрый, того и гляди куда-нибудь залезет, что-нибудь перевернет и, не дай бог, выскочит раздетый на улицу и простудится, а то как бы еще под лошадь не попал, - заводские возчики любят позабавиться быстрой ездой. И Варя, растревоженная этими мыслями, уже не находила себе места. Часто вспоминали они старика Першакова и многих заводских с Холуниц. Как-то там теперь идут дела при новом управляющем? За полгода Першаков прислал только два письма, но в них были одни поклоны и пожелания здоровья. Одно письмо получили от Колесникова, он писал подробно, и было видно, что на заводах дела идут плохо.
Но о чем бы ни думали Василий Степанович и Варя, мысли неизменно возвращались к тому, чего они ждали с таким нетерпением и с такой надеждой, - к решению, которое будет принято о производстве брони. Каждый раз при этом Пятов с волнением и беспокойством вспоминал гневные слова Добролюбова: "…Не верю генерал-адмиралу!" "Неужели прав Добролюбов? - с тоской спрашивал себя Василий Степанович и тут же отвечал, - не может этого быть, не может…"
И вот, наконец, пришло долгожданное письмо. Пятова не было дома, и Варя с замирающим сердцем разорвала большой пакет с сургучной печатью. В письме господину Пятову предлагалось немедленно явиться к председателю морского ученого комитета.
Матюшкин встретил Пятова, как всегда, приветливо, но на этот раз в его голосе чувствовалась радость.
- Здравствуйте, господин Пятов. Вчера я был у его высочества. Ведь сколько у него хлопот-то оказалось с вашим делом. Сначала прислали из "Морского сборника" статью адмирала Невельского. Он в ней, правда, с излишней резкостью, все ваше дело описывает. Потом из цензорского комитета присылают корректорские листы другой статьи, уже из "Современника", и тоже о вас, и тоже самыми последними словами нас ругают: на поклон, мол, к иностранцам пошли, ума у них подзанять… И, главное, уже об этих статьях весь Петербург знает…
Матюшкин рассказывал, и видно было, что ему приятно, что все надежды его на проект Пятова оправдались.
- Вы подумайте, эдакая общественная буря! И в результате вот решение его высочества: вы составляете проект бронепрокатного завода в Колпино и сами его выполняете. Я сказал, что такой проект вами уже составлен. Его высочество объявил на это свое полное согласие. Постройка же завода пока откладывается за неимением средств. На это следует испросить высочайшее разрешение. Как только ассигнования поступят, вы будете обязаны немедленно прибыть в Петербург, на этот счет велено отобрать у вас подписку…
Чувство глубокого счастья охватило Пятова. Облокотившись на каменный парапет набережной, он смотрел, как весело плескались внизу прозрачные волны. Река уже освободилась от сковывавшего ее льда, и вода в ней струилась легко и свободно, искрясь и переливаясь на солнце. "Господи, неужели все будет так, как мечталось?… Неужели суждено мне такое счастье?…" - думал Василий Степанович, пристально глядя вниз на пляшущие волны.
Когда он вернулся домой, Варя по одному его виду поняла все, что произошло. Она бросилась к нему, и Василий Степанович молча целовал ее душистые, мягкие волосы…
Проездом через Москву Пятов посетил знакомого купца.
- Дела складываются как нельзя лучше, любезный Афанасий Ильич, - весело сказал он. - Великий князь утвердил мой проект. Но Ижорские заводы своего чугуна и железа не имеют, а должны с уральских заводов получать, да к тому же только раз в год. А с моего потребное количество можно доставить дешевле и в любое время. Для этого я свой завод и буду теперь оборудовать. Бери с меня, любезный, какой хочешь процент, только дай мне взаймы еще тысяч сорок.
Купец долго отказывался и, наконец, под большой процент дал деньги. Но даже это не омрачило радости Пятовых. Счастливыми уехали они на Раменский завод.