Утром, когда Юро должен был уйти на охоту, Марушка, его молодая жена упрашивала не ходить, снились ей белые розы, а это, мол, к скорби. Но он только посмеялся над нею. Мать моя, старушка, не хотела его пускать, умоляла остаться, говорила, что месяц на ущербе, а для Юро это роковая пора.
- А почему роковая? - спросил Богуш.
- Потому что, когда мальчик родился, старая гадалка, которая живет в лесу, наворожила, что он будет счастливым, но, отправляясь в путь на ущербе месяца, должен быть осторожным. Этому, как говорит в проповедях пан священник, верить нельзя, но ведь гадалки как ведьмы, им известно много такого, чего другие люди не знают. Моя старуха им верит, и, чтобы успокоить ее, я тоже упрашивал Юро остаться дома. Но ни мое слово, ни просьбы матери и жены не помогли. Уговорам он не поддался и все-таки пошел на охоту.
- Не надо было вам, деверь, разрешать ему, - сказала невестка хозяину, - ведь вы глава семьи и мы все вас слушаемся.
- Ты же знаешь, Улка, я не умею быть строгим ни с вами, ни с кем другим. Пусть, думаю, получит удовольствие, а то, что оно несчастьем обернется, не предполагал, - сказал хозяин.
- Когда он вышел из дому, соседка Мара перешла ему дорогу с пустыми ведрами, - вспомнила старушка. - В последний раз просила я его, чтобы не ходил, говорила про дурные приметы. И все-таки пошел. Ах, лучше бы оленьи его ножки к порогу приросли! - вздохнула она и заплакала.
- Тогда мы видели его живым в последний раз, - сказал чуть погодя хозяин, подперев рукой седую голову. - Среди стрелков оказался один помещик из равнинного края, он впервые был на медвежьей охоте, да и медведя-то, наверно, никогда не видел. Поставили рядом с ним Юро - защищать в случае опасности. Ну так вот, разъяренный медведь аккурат под выстрел Юро пришелся. Юро выстрелил, смертельно раненный медведь взревел от боли и бросился в ту сторону, где стоял помещик. В тот же миг в зверя угодила вторая пуля из двустволки Юро, медведь рухнул, и тут раздался третий выстрел, и Юро, в которого попала пуля помещика, предназначенная медведю, упал мертвым рядом со зверем. Чтоб у этого злополучного стрелка рука отнялась перед тем, как выстрелить!
Вечером охотники принесли Юро домой на медвежьей шкуре, которая причиталась ему как первому стрелку, - продолжал хозяин с глубоким вздохом. - Какое это было горе, и рассказать невозможно. Мы все чуть с ума не сошли от ужаса! Парень он был видный и очень добрый, был хорошим сыном и хорошим мужем. Ах, бедная наша Маруша! У нее от горя сердце чуть не разорвалось. С той поры она стала чахнуть и увядать, как та яблонька, которой подрубили корни, а через год и она отправилась вслед за Юро. И осталась нам после нее одна-единственная веточка, - завершил свой рассказ хозяин, показав глазами на плачущую Катюшку.
- А что тот помещик, кто он был? - спросил Богуш, участливо глядя в опечаленное Катюшкино лицо.
- Он очень страдал из-за этого, - сказал хозяин, - ружье свое тут же разбил о дерево и поклялся, что никогда больше не выстрелит. Приходил он и к нам, умолял, чтобы мы его простили, готов был отдать все свое состояние вдове и Катюшке. Только на что нам его деньги? Господь бог и так нам все дал, а богатство его и одной нашей слезы не осушило бы. Простили мы его!
- Ну-ка, дети, вставайте и приготовьте пану постель, он, наверно, устал с дороги, - сказала хозяйка.
Хотя гость и уверял, что он вовсе не устал, хозяйка, однако, все же вышла из-за стола. Вместе с нею поднялись дочь, внучка и невестка, убрали посуду и вышли. Зять, которого в семье звали Блажо, тоже встал, сходил в соседнюю комнату, принес в маленьком сите нарезанный табак, три короткие глиняные трубки с проволочными крышечками и все это положил на стол.
- Не угодно ли пану выкурить трубочку? - спросил он гостя.
- Хотя я и не настоящий курильщик, но в компании курю с удовольствием, - ответил тот и хотел взять одну из трубок. Но Блажо удержал его.
- Сперва ее надо запечь, - сказал он.
Богуш не понял, что он имел в виду. И тогда хозяин сказал:
- У нас тут на Гроне считается, если табак в трубке запечь, он становится крепче, вот почему мы только так и курим. Пусть-ка тут в припечке огонь разведут, чтобы нам к очагу не ходить, - велел он.
Блажо выбежал из дома, а вскоре пришла Катюшка с большой охапкой хвои, и минуту спустя на припечке потрескивал огонек, Катюшка же опять убежала, мимоходом глянув вполглаза на гостя. Когда хвоя сгорела, Блажо сгреб угли в кучку, а рядом с краю положил в горячий пепел трубки, набитые смоченным табаком, который не высыпался благодаря крышечкам.
Когда трубки запеклись, Блажо подал одну гостю, другую хозяину, а третью оставил себе.
- Ей-богу, хорош табак, - блаженствуя, заметил хозяин после нескольких затяжек. - Это штитницкий, настоящий. Пару трубочек выкуришь - сразу легче становится.
- Истинно так, - подтвердил Блажо, но Богуш не мог с такими заядлыми курильщиками ни согласиться, ни потягаться, он не привык много курить, тем более столь крепкий табак, какой курили гроновцы.
- Пан прямо домой направляется, - спросил хозяин Богуша, после того как он сделал несколько затяжек, - или хочет в наших краях побывать где-нибудь еще?
- Я бы рад побыть в здешних местах подольше, да не могу, решил двигаться прямо домой, - ответил Богуш.
- День-другой вас не выручат, а мы были бы искренне рады, если бы вы решили пожить у нас несколько дней. Можно сходить на Дюмбьер, на пастбище, а завтра канун Яна Крестителя. Увидите такое, чего в Праге не показывают даже за деньги. А вы когда-нибудь видели, как жгут костры в день Яна?
- Я-то не видел, но в Чехии еще кое-где жгут костры в канун Яна Крестителя, хотя с некоторых пор этот обычай постепенно забывается, а потом, наверно, вовсе исчезнет, как исчезли другие замечательные обряды. А жаль, потому что наши древние обычаи, привычки, нравы - надежная защита жизни нации, - сказал Богуш.
- И здесь многие обычаи забываются, но мы не даем погаснуть этому огню и следуем старым обрядам, - сказал хозяин.
- Только бы завтра не было такого ненастья, как сегодня, а то оно нам все испортит, - с тревогой произнес Блажо.
Тут вошла Катюшка, неся три рюмки наливки. Она поставила их на стол и, краснея под взглядом Богуша, с трудом смогла произнести, что постель для гостя приготовлена и он может идти отдыхать, когда ему будет угодно. Богуш поблагодарил ее, а хозяин спросил: идет ли еще дождь?
- Уже проясняется, дедушка, и небо усыпано звездочками, наверно, завтра будет хороший день, - ответила девушка.
- Если распогодится, вам стоит остаться на завтрашний праздник. Так вы завтра от нас не уйдете, обещаете? - обратился хозяин к гостю.
- С удовольствием побуду у вас этот день, мне здесь так хорошо, словно меня мать баюкает, - ответил тот, подавая хозяину руку.
- Нам приятно это слышать, - одобрительно кивнул довольный хозяин. У Катюшки заблестели глазки, она выбежала из комнаты, за дверью подпрыгнула и запела так, что было слышно по всему дому.
После ухода Катюшки хозяин стал расспрашивать о Праге.
Когда мужчины вдоволь наговорились, выкурили трубки и выпили наливку, все отправились отдыхать. Старуха, взяв горящий каганец, из сеней повела Богуша по ступенькам в маленькую чистенькую комнатку, где была приготовлена белоснежная постель с одеялом из медвежьей шкуры. На стене висели два ружья, сабля и две валашки, затейливо украшенные пастушьи посохи-топорики. На противоположной стене - мужская одежда. Мебели в комнате было немного, но вся из ясеня, чисто сработанная. На окнах белые полотняные занавески, вышитые красным по краю. Пол застелен половиками. Богуш во всем чувствовал зажиточность, удобство в доме сочеталось с простотой, было заметно, что чистота и порядок наведены женской рукой. От всего тут исходил дух мудрой доброты.
Войдя в комнату, старушка поставила каганец на столик, затем подошла к постели, слегка взбила подушку, провела рукой по одеялу, глянула на оружие над кроватью, а когда повернулась к Богушу, в глазах ее стояли слезы.
- Здесь, в этой комнате, жил мой покойный сын с Марушей. Вон то ружье и та красивая валашка, пастушья сумка и бутылка из тыквы - все его. А эту медвежью шкуру он на охоте добыл. Весело было в комнатке, когда тут молодожены жили, а теперь смотрю и в каждом углу вижу печаль. Ну, пошли вам господь бог спокойной ночи, сынок, пусть вам приснится что-нибудь хорошее, - взволнованно сказала старуха и, погладив гостя по руке, вышла.
В сенях она задержалась у очага, потому что на ней, бабушке, самой старшей в семье, лежала забота о том, чтобы огонь в очаге не угас никогда. Она осторожно сгребла все тлевшие угли на середину, засыпала их золой, а сверху положила хвою. Не дай бог огню в очаге погаснуть и хозяйке просить его у соседей! Даже брат брату неохотно дает свой огонь, плохая это примета - с огнем вроде бы из дому уносят счастье. Приносить жертвы огню тоже было обязанностью бабушки. От каждого блюда, которое готовилось на очаге, огонь получал свою долю. Все объедки, все крошки старуха бросала в огонь со словами: "В жертву". Управившись с огнем, хозяйка ушла спать, и вскоре в доме все затихло. Но Богуш, как ни был он утомлен дорогой, долго еще не мог уснуть. Мысли его возвращались к тому, что видел и слышал, и прежде всего к двум глазкам-искоркам. Он и предполагать не мог, что глазки эти тоже не спят.
Солнце во всей своей красе уже стояло в небе, когда Богуш проснулся. Быстро вскочив с постели, он начал одеваться, так как хозяйка сказала гостю, что утром он мог бы пойти с теткой на Мухово, где облюбовал пастбище их пастух.
Снова надев костюм Зверки - его одежду еще не отдали, - Богуш через вторую дверь вышел на галерею, тянувшуюся вдоль всего дома.
Он остановился в изумлении, увидев со всех сторон, куда только хватало глаз, зеленые горы, поднимавшиеся до облаков.
Дом стоял на склоне холма, высившегося над долиной Грона у самого леса. Справа виднелся маленький костел с домом священника, а ниже, как бы во впадине, были разбросаны деревянные дома с галереями. Но ни одна из них не выделялась такими красивыми балясинами, ни одна галерея не была украшена такой искусной резьбой, как та, на которой стоял Богуш. Ни одна постройка не была такой большой и благоустроенной, как верхний дом.
На просторном дворе росло старое развесистое ореховое дерево, поодаль находились голубятня и колодец. Вымощенная камнем завалинка была чисто подметена. По сторонам расположились хозяйственные постройки.
На солнечном склоне к дому примыкали сад и небольшой палисадник. Двор окружала низкая каменная ограда, а на ней росла дереза. На дворе бродила и копошилась всякая домашняя птица, в навозной куче рылась свинья с поросятами, у ворот лежал великолепный белый волкодав Дунча, заклятый враг волков, а на бревне перед чуланом сидел головастый кот.
Над ним под крышей, на которой местами зеленели веточки трилистника, прилепились гнезда ласточек. Обидеть их считалось грехом, а обидчик за это всегда был наказан. В кроне ореха воробьи расшумелись так, словно шло заседание парламента.
В это время из дома вышел Зверка и, увидев Богуша на галерее, в два прыжка оказался рядом с ним.
- Доброе утро... ну как, выспались? - спросил он улыбаясь.
- Слишком долго я спал, - ответил Богуш.
- Я уже подходил к дверям послушать, встали вы или нет, но вы спали, как уж зимой. Мы встаем до зари, работы ведь много. А вам нравится вид отсюда?
- Вид прекрасный! - воскликнул Богуш и, показывая на самую высокую вершину, спросил: не Дюмбьер ли это?
- Он и есть, Дюмбьер, вон тот, самый высокий, с плешивой макушкой. Я там был с дедом, ой, до чего же круто наверху! Приходится карабкаться то на коленях, то на четвереньках, а то и ползком, как змея. И ничего там нет, ни дубов, ни буков, одни скалы да карликовые сосны. Зато видно оттуда почитай полсвета. Ну, а там, ниже Дюмбьера, голая вершина, Баба называется, а вон там Магура, Пекло, Чертова гора, через нее идет путь на Липтовскую, а вон та черная - Кралув лаз. А те, что поменьше, - Окошена, Градек, Мухово, где наше пастбище находится, а за костелом Брезина, там мы будем жечь костры на Яна Крестителя.
Как раз когда Зверка показывал на костел, оттуда вышло несколько мужчин одинаково одетых, одного роста. На них были синие куртки с черными шнурами, такие же синие штаны, пояса, короткие черные жилеты, сапоги и круглые шляпы с небольшими полями. Среди них был священник в сутане, а позади шли женщины. Под липами у костела они остановились, каждый мужчина подал священнику руку, несколько женщин тоже протянули им руки для прощания, потом все разошлись. Мужчины и некоторые женщины повернули от костела в сторону полей, священник вошел к себе в дом, а остальные направились вниз в деревню.
- Кто эти мужчины? - спросил Богуш.
- Это леготяне, жители вон той деревни, что внизу, они торгуют кружевами по всему свету. Когда возвращаются из чужих стран, первым делом идут в костел, а когда снова соберутся странствовать, прежде чем двинуться в путь, опять идут в костел, это уж всегда так. А пан священник дает им благословение, желает успеха в их делах, - пояснил гостю Зверка.
- Очень хороший обычай. А где они берут кружева?
- Да около Быстрицы, у шахтерских жен покупают, те плетут кружева сами. Живут очень бедно. Наши девчата тоже умеют кружева плести, но самые лучшие все-таки на ярмарке в Брезно покупают. Ну а теперь идемте завтракать.
Завтрак, но только для гостя, уже стоял на столе.
- Вы уж извините, что мы вас не подождали, - стала оправдываться хозяйка. - Работники уходят рано, а в доме уж так заведено, завтракать всем вместе.
- Из-за одного сони не стоит нарушать домашний обычай, - улыбнулся Богуш и с аппетитом принялся за завтрак.
В комнату вошли хозяин и Катюшка, оба пожелали гостю доброго утра. Его уже не стеснялись, смело смотрели ему в глаза, ведь он отведал с хозяевами хлеба-соли, делил с ними кров и таким образом стал уже как бы своим, чему помогли и национальный костюм, и умение говорить по-словацки!
- А пан пойдет с нами? - спросила тетка.
- С большим удовольствием, если только вы возьмете меня, - ответил Богуш.
- Да отчего же не возьмем? Пойдемте, нам будет веселее. Ну, а ты, сынок, давай-ка к Катюшке, пусть собирается.
Богуш, услышав, что и Катюшка пойдет в горы, быстро сбегал за шляпой и захватил принадлежности для рисования. Он не знал, куда их сунуть, в этом непривычном для него костюме не было карманов. Поэтому нес все в руках. Когда Богуш спустился, внизу уже стояли готовые тронуться в путь Зверка, тетка, Катюшка и Зузула, служанка, которая должна была принести с пастбища творог для брынзы.
- А это у вас что? - спросил хозяин, показывая на тетрадь для зарисовок. После того как Богуш объяснил, хозяин сказал:
- Ну, пан найдет здесь много красивых мест. Дайте пану сумку, чтобы он мог все это в нее сложить.
- Зачем же пану нести сумку, когда все можно сунуть за пояс или в рукава кабаницы, меховой куртки. Летом ее только на плечи набрасывают, а рукава внизу зашивают, чтобы туда можно было что-то класть, - давал Зверка советы с пояснениями.
Богуш так и сделал: кабаницу набросил на плечи и закрепил ее, не туго завязав ремешок на груди. Зверка, который тщательно осмотрел его с ног до головы, заметил, что завязки на обуви слабо затянуты, тут же наклонился и подтянул их, чтобы, как он сказал, легче было идти, а хозяин, увидев в руках Богуша бамбуковую трость, покачал головой и сказал, что такая палка к этому костюму не идет, она только к плундрам, широким штанам, годится. Он вернулся в дом и принес валашку с широким лезвием и топорищем, красиво отделанным оловом. Отдавая ее Богушу, сказал:
- Вот, держите, без нее гроновец из дому не выйдет. Вдруг встретится дикий зверь или того хуже - злой человек.
Богуш поблагодарил заботливого хозяина, все попрощались и тронулись в путь. Дунчо тоже отправился с ними, он носился вокруг и лаял, будто знал, что они идут к его братьям на пастбище.
Выйдя со двора, пошли через ржаное поле. Катюшка все время отставала и на ходу собирала букет из васильков, маков, куколя, лютиков и других полевых цветов, которые попадались под руку. Когда букет был готов, она засунула его за корсаж. Что за девушка без букета за корсажем! А парни носили букетики на шляпах.
Катюшка всегда любила цветы, особенно на воскресном наряде. Бабушка удивилась, когда утром Катюшка вместо белой полотняной юбки, какие носят женщины по будням, надела воскресную, зеленую со множеством складок. Кроме зеленой юбки на ней оказался белый окантованный фартук с широким красным тканым поясом, которым она дважды обвила себя вокруг талии. Да если бы только фартук! И рубашка белая, как лебедь, из тонкой, похожей на батист материи с синей и красной вышивкой на рукавах, вокруг шеи и на плечах. Поверх рубашки - ярко-красный корсаж, отороченный голубой лентой, на трех застежках спереди, короткий настолько, чтобы между ним и поясом на добрую ладонь, как положено, виднелась рубашка. Шею украшала узкая черная ленточка с серебряным крестиком между двумя бантиками. На ноги натянуты сапожки из тончайшей кожи. С удовольствием надела бы на голову нарядный девичий венец, богато расшитый золотом и серебром, с шелковой розой сзади и множеством лент, спадающих на плечи. Такого не было ни у одной девушки во всей округе. Да и не каждая жила в столь зажиточной семье, не у каждой были такие дедушка и бабушка, которые могли бы из года в год ездить на большую радваньскую ярмарку, куда купцы из Вены, Пешта и других дальних городов привозили дорогие товары и среди них всегда было что-нибудь, что нравилось бабушке, дедушке и Катюшке.