Но надеть венец и идти в нем на пастбище она не могла: его носят лишь по воскресеньям, а по будням - только невесты. И поэтому она гладко зачесала свои прекрасные светлые волосы назад, заплела их в косу с лентами, а на конце завязала красный бант. Коса получилась длинная и плотная, как ремень. Под мышку сунула большой белый платок, но перед тем надела вышитую курточку-кабаничку белого сукна, какие летом носят только женщины, а девчатам они достаются зимой, когда женщины переодеваются в шубейки.
Бабушка удивилась Катюшкиному наряду, но когда та пояснила, что все это ради гостя, что и Зверка тоже в праздничной рубахе, а тетка в чепце, старушка ничего не сказала. Она всегда хотела того же, чего хотела Катюшка.
Белый платок все же пришлось на голову повязать, так как бабушка боялась, чтобы с девочкой не случился солнечный удар да личико бы не обгорело.
- Эй, Катюшка, нарвала бы ты нам по букетику. Разве не видишь, что собранный в воскресенье совсем завял у пана на шляпе, а у меня и вовсе никакого нет. Пастух увидит - засмеет! - подзадорил девушку Зверка, когда она свой букетик сунула за корсаж.
- А пану это будет приятно? - спросила она с ласковой улыбкой, обернувшись к Богушу.
- Кому же не приятно получить букет от красивой девушки? - ответил Богуш.
Катюшка ничего не сказала, но, быстро сорвав несколько васильков, выбежала на межу, от которой исходил пряный аромат чабреца и разных лекарственных трав, а с межи, порхая как мотылек с места на место, сбежала на пестрый луг - цветок среди цветков! Собирая букет, она пела:
- Ты зачем ходила на лужок зеленый?
- Букет собирала из розочек красных.
Луг возле Линтавы в цветах утопает,
а меня сердечко туда завлекает.
Зверка тоже не выдержал:
- Чья же это девушка песни распевает?
- Это моя милая букет собирает.
- Недаром говорится - где словачка, там и песня. Здесь и в самом деле целый день поют, за любой работой, - сказал Богуш, - удивительно, откуда столько песен берется?
- Катюшка на это тут же вам бы спела, что "не с неба песни падают и не в лесу растут, а девушки с парнями поищут и найдут".
- Вот у кого голосок целый день звенит, - подтвердила тетка, - и в поле, и дома, и за прялкой, и за ткацким станком.
- А разве она и ткать умеет? - спросил удивленный Богуш.
- Да ведь у нас это каждая женщина умеет, и не только из льна и пеньки, но и из шерсти, парням - на куртки, а нам - на юбки. А Катюшка прекрасно умеет и ткать, и прясть, и кружева плести, да и вышивает замечательно, вот уж поистине рукодельная девица.
- А кто же всему этому ее научил? - спросил Богуш, разглядывая красивое кружево на теткином чепце и вышивку на рубахе и на сумке Зверки, о которых тетка сказала, что это работа Катюшки.
- Они друг у друга учатся, та, что посмышленее, всегда что-нибудь придумает. Эх, да если бы мы, женщины, и мужья наши не умели бы все это делать сами, а покупали бы в лавках, то ходили бы в лохмотьях, как цыгане, - сказала тетка.
За разговорами подошли к Катюшке, которая связывала букеты, молодые люди подали ей свои шляпы. Отцепив увядшие цветы со шляпы Богуша, она приколола свежий красивый букетик.
- Какие прекрасные цветы, а листочки красивые, как перья, - сказал Богуш.
- Это лисохвост, а эти красные - гвоздики, вот этот цветок называют "любовник". Если мать, купая дочку, бросит в воду эти цветы, потом девушка всем парням будет нравиться, - сказала тетка, показывая на цветок с лепестками желтыми, как у "живого огня".
- А вас в такой воде не купали, Катюшка? - улыбнулся Богуш, глядя в ее прекрасные глаза.
- Ах, нет, я ведь родилась в январе, а в это время он не цветет, - засмеялась она, подавая ему шляпу, украшенную букетиком. Будь Катюшка городской девушкой, Богуш позволил бы себе признательно поцеловать ей руку, зная, что этим ее не обидит. Но смутить девушку непривычной для нее городской галантностью не посмел. С несказанным наслаждением слушал он ее певучий голос, а простая речь и мысли трогали Богуша больше, чем заученная гладкая болтовня городских барышень. И хотя в их обществе он за словом в карман не лез и со многими был галантен, у него не хватало смелости сказать Катюшке, как она ему нравится. Богуш с наслаждением любовался ее расцветающей красотой, она казалась ему бутоном розы, которого он боялся коснуться, чтобы не стряхнуть пыльцу с нежных лепестков.
Когда Катюшка подала Зверке шляпу, украшенную букетиком, он погрозил ей пальцем, показывая на шляпу Богуша: цветы, мол, на ней покрасивее. Катюшка лишь пожала плечами и, вынув из фартука маленькую веточку с мелкими цветами, подала ее Богушу и спросила:
- Знаете, как называется?
Богуш сказал, что не знает.
- Ну так вот, называется это туранка, пастухи носят ее в горах, чтобы не заблудиться.
- И когда привидение в доме, туранку втыкают во все четыре угла у потолка, потом где главная дверь, под порог и на порог, тогда у привидения нет силы в доме, - добавила Зузула, показывая, что и она кое-что знает.
- А если привидение преследует кого-нибудь в безлюдных горах, лучше всего, как говорил мне наш пастух, вывернуться наизнанку, - поддержал разговор Зверка.
- Как это? - спросил с улыбкой Богуш. Зверка пояснил ему, что тот, кого преследует привидение, должен быстро вывернуть куртку или шубу наизнанку, чтобы привидение решило, будто это кто-то другой, и отстало.
Не задерживаясь дольше, они снова двинулись небольшой долиной вдоль ручейка, который, однако, вскоре пропал в горе, уйдя под землю. В этом месте они свернули с дороги и стали подниматься по лесным тропкам. Зверка счел, что так будет ближе, и пошел впереди, потому что хорошо знал дорогу. Богуш никогда бы не поверил, что таким путем, как они двигаются, можно дойти до места. Никаких примет дороги не было, хотя иногда казалось, что деревья образуют коридор, и под ними по мягкой, буйной траве легко шагалось. Но тут же путники оказывались снова в густом лесу среди высоких пихт и елей невероятной толщины. Им приходилось лезть по скалам, они падали в ямы, оставшиеся после корчевки, погружаясь в вязкий перегной, продирались сквозь густые заросли ежевики, путаясь в них, не раз перелезали через огромные, истлевшие стволы, карабкаясь на них и снова спускаясь на землю. И все же это была дорога, правда, знакомая только местным жителям. Зверка шел по ней уверенно, как у себя дома, но вела его не она, а деревья. Он осматривал их по обеим сторонам, отыскивая зарубки. Разбираться в них научил его отец, а отца, наверно, дед. И сам Зверка делал топориком засечки, там, где знак был неясным или помеченного ранее дерева почему-то не было. Преодолев крутой склон с буреломом, вышли на поляну, поросшую буйной зеленой травой, среди которой торчали замшелые пни.
- Здесь мы немного отдохнем и перекусим, ведь до пастбища еще час ходьбы, - предложила тетка, стряхивая с себя капли влаги, падавшие на нее с деревьев. Зузула тотчас сняла со спины корзину, а Зверка сразу зажег трут и, вырвав клок сухой травы, обернул ею трут, зажал между пальцами и стал размахивать рукой как маятником, пока трава не вспыхнула. Потом он быстро положил сверху сухого хвороста, которого было полно вокруг, и вскоре под деревьями пылал костер. Нужды в нем не было, но словаку веселей, когда рядом горит огонек. Тетка выложила на пень пироги, холодное мясо, вынула флягу с вином. Когда немного подкрепились, Катюшка стала напевать "Течет ручей к реке чащобой дикой, а мы с тобой пойдем за земляникой" и действительно собралась идти, пригласив Богуша. Повторять приглашение не понадобилось. Они брели в высокой траве среди цветов, пока не вышли на полянку, где все было красно от земляники. Принялись собирать, но пока Богуш успевал сорвать две ягоды, Катюшка - десять, целую горсть. Налакомившись, Катюшка присела на сухой пень, сняла с головы платок, оторвала отросток плюща, который вился вокруг пня, и обернула им голову.
- А правда, он мне идет больше, чем платок? - спросила она Богуша.
- Вам, Катюшка, все идет, но цветы девушке больше всего к лицу.
- Так ведь у нас все девушки в сенокос или когда на лугу соберутся любят плести венки на голову. А у вас разве не так?
- В деревне, наверно, так, а в Праге девушки носят шляпки и чепцы. - И, вынув из рукава тетрадь для зарисовок, быстро набросал барышню в шляпке, которая очень Катюшку насмешила. Она взяла блокнот, долго удивлялась шляпке и, вдоволь посмеявшись над нею, стала переворачивать листы и рассматривать разные пейзажи, замки и костюмы.
- А вы что, художник? - спросила она у Богуша.
- Нет, я рисую для собственного удовольствия и на память, когда путешествую. Если вы, Катюшка, позволите, то я попрошу вас немножко вот так посидеть, а я попробую вас нарисовать.
- А разве я достойна этого? - скромно спросила она, недоверчиво взглянув на Богуша.
- Если не вы, Катюшка, значит, никто, - ответил Богуш.
- Ну, тогда рисуйте, - зардевшись, сказала она и, сложив руки на коленях, где у нее лежали букетик земляники и обрывок плюща, замолчала и не двигалась.
Над ее головой белели цветы калины, куст которой одиноко рос возле старого пня. У Богуша дрожала рука, и он не раз прерывал работу. Тем не менее ему посчастливилось сделать хороший портрет очаровательной девушки.
- Ах, да ведь это же не я! - воскликнула она и зарделась пуще прежнего. А когда Богуш дал ей маленькое зеркало, чтобы она взглянула на себя и сравнила, Катюшка умолкла. И вдруг словно ее что-то осенило, она спросила в страхе:
- А разве вы хотите этот портрет носить с собой?
- Конечно же, я буду беречь его, как сокровище! - ответил Богуш. Катюшка, прижав рисунок к груди, чуть не плача, прошептала дрожащим голосом, что пусть он его лучше порвет, но не берет с собой.
- А почему, Катюшка, почему, скажите мне? - воскликнул Богуш, напуганный ее словами.
- Говорят, - тихо сказала она, - если девушка даст кому-нибудь свой портрет или разрешит его взять, потом этот человек может заставить ее пойти за ним куда угодно, хоть на край света. И даже может заколдовать ее.
Богуш не знал даже, что ей на это ответить. Он, пожалуй, хотел, чтобы так оно и было, но виду не подал и попытался успокоить девушку.
- Если вы, Катюшка, верите этому предрассудку, если думаете, что я плохой человек, тогда оставьте рисунок себе. Я вас так запечатлел в памяти, что смогу нарисовать и вы даже знать об этом не будете.
- Ну уж ладно, берите, бог с вами, - сказала она немного погодя, решительно протягивая ему рисунок.
Богуш взял портрет, легонько сжал ее руку и молча спрятал рисунок. Катюшка приумолкла и опустила глаза, взгляд ее упал на божью коровку, которая села ей на руку. Некоторое время девушка смотрела, как букашка ползет, потом подняла руку и стала приговаривать, как это делают дети: "Божья коровка, куда полетишь? Вверх или вниз, или к любимому богу?" Божья коровка бегала по руке и вроде не хотела улетать, а потом вдруг расправила крылышки и полетела прочь.
- У нас присказка другая, - сказал Богуш.
- А у нас такая. Девушки загадывают, в какую сторону божья коровка полетит, в той и замуж выходить, а если вверх, значит, суждено умереть, - сказала Катюшка, вставая.
Тут они услышали, что их зовет Зверка, и, не теряя времени, вернулись. Зверка уже раскидал костер, а Зузула взвалила на спину свою ношу.
- Ну и украсила ты себя, как невесту, - сказала тетка.
- Это же не розмарин, - улыбнулась Катюшка, сунула платок под мышку, и они опять пошли лесом по мягкой хвое, поднимаясь по крутому склону в тени высоких пихт и елей. Местами лениво текли ручейки, сбегая вниз сквозь заросли папоротника, цветок которого многие хотели бы найти в ночь на Яна Крестителя, чтобы обрести способность видеть скрытые в земле клады.
Тихо было в лесу, лишь время от времени раздавался клекот ястреба-орешника либо с вершины дерева с криком взлетал филин. Выйдя наконец из-за деревьев на просторный луг, поросший свежей зеленой травой, путники оказались на пастбище. В верхней части его находились хижина пастуха и загоны для овец. От хижины навстречу им бросился с оглушительным лаем огромный белый пес, но, после того как Дунчо проявил дружелюбие, а Зверка окликнул его, пес подбежал к нему, весело помахивая хвостом. Как только пес залаял, из хижины выбежал маленький мальчик, посмотрел, кто идет, и бросился обратно в хижину.
- Эй, бача, бача, сюда поднимаются Зверка, Катюшка и тетка Улка!
- Ах ты господи, ну, да что поделаешь! - И, сняв с костра, горевшего у порога хижины, котел, в котором варился кусок баранины в кислом молоке, пастух поставил его за деревянную перегородку, где находились кадки с молоком и всякая посуда.
В это время гости уже вошли в хижину.
- Дай бог счастья! - приветствовали они пастуха.
- Ну, дай бог, дай бог, - ответил он как-то растерянно, но тут же шагнул за перегородку и принес гостям по ковшу овечьего молока.
- Если не хотите, чтобы пастух вас обругал, выпейте одним духом, - шепнул Зверка Богушу. Тот послушался доброго совета и, хотя деревянный резной ковшик вмещал без малого три четверти литра, осушил его до дна.
- Пейте на здоровье еще, - предложил пастух, когда все выпили, и хотел было снова наполнить ковши, но, поняв, что гости больше пить не смогут, поставил их на чистую полку.
Потом он спросил, кто такой Богуш, и, когда Зверка ответил, что пан из Чехии, очень удивился и тут же начал расспрашивать про чехов. Услышав, что пан первый раз на пастбище, стал ему все показывать и называть.
Пастушья хижина - просторный деревянный домик, перегороженный внутри. В передней его части находится очаг, где день и ночь горит огонь. Над ним на балке укреплен толстый деревянный крюк, на который вешают котел. Дым выходит через дверь и щели в крыше. Он сушит головки сыра, уложенные за деревянные балки. Вдоль всей стены длинная полка с посудой и деревянные лавки. Возвращаясь домой, хозяева вешают бурки на гвозди, а валашки втыкают в балку.
За перегородкою хранятся высокие кадки, ковши, подойники, деревянные резные формы для сыра и другая пастушеская утварь. Снаружи у самой хижины стоят кошары, плетенные из прутьев загоны, куда на ночь запирают овец, а утром, подоив, выпускают. Загоны можно собирать и разбирать - к осени стадам приходится спускаться с гор все ниже и ниже. Кошару забирают с собой и, выбрав новое место, опять устанавливают.
Когда все вышли из хижины, Зверка увидел на крыше овечью шкуру.
- Никак, бача, вы барана зарезали? - спросил он.
- Что было делать, коль его солнечная ведьма опалила, разрази меня гром, если это неправда, - поклялся хитрый пастух.
Богуш поинтересовался, что он имеет в виду. Пастух объяснил: солнечная ведьма - дочь солнца, она ненавидит скот, который топчет и пожирает цветы в ее горных садах. Лицо у нее вроде бы приветливое, как солнце, но если она коснется овцы или коровы, та обязательно погибнет.
- А можно ли эту солнечную ведьму видеть? - поинтересовался Богуш.
- Ни-ни, человек не должен даже и желать этого, - ответил пастух, изобразив при этом ужас. - Один овчар как-то раз увидел ее и тут же ослеп.
Показав свое хозяйство Богушу, пастух вернулся в хижину. Тем временем Зузула выложила из корзины муку, сало, соль и бутылку, подарок пастуху от хозяйки для настроения. Пастух в свою очередь отдал тетке запас свежего творогу, из которого дома женщины сами приготовят брынзу.
Гости отдохнули еще немного, выпили овечьего молока, пастух порассказал им всякого о волках, о своем стаде, о последней грозе и о том, как в страшный ливень искал потерявшуюся овцу Тарканю. Когда они собрались уходить, зазвенели колокольчики - овчар пригнал стадо, вокруг которого носился белый пес, не давая овцам разбегаться. Овчар играл на фуяре. Одет он был так же, как и пастух: в узкие штаны, замасленную рубаху из грубой ткани с широкими рукавами, на поясе спереди висел кисет с табаком, а сбоку - валашка. Обут в крпцы, на голове низкая шляпа с околышем из меха ягненка, из-за околыша торчала короткая глиняная трубка. На плечи наброшена коричневая бурка. Парень был высокий, плотный, как и пастух, дочерна опаленный солнцем, с сильными, мускулистыми руками, длинные черные волосы он зачесывал за уши.
Увидев его, пастух тотчас же пошел открывать кошару. А Богуш, когда овчар загонял стадо, удивился, каким образом они с пастухом отличали овец по виду, по характеру, каждую звали по кличке, хотя ему казалось, что Бакуша совершенно такая же, как Тарканя, а Белена - как Гвездула или же Быструла.
Перед самым уходом Богуш, как гость, получил от пастуха в подарок сыр - таков обычай, а Зверке досталась кожа змеи, которую овчар убил утром, - обтянуть мундштук трубки. Богуш тоже кое-чем отдарил пастуха "ради добрых отношений".
По дороге Зузула поведала Катюшке, что барана солнечная ведьма не опалила, просто пастух его зарезал и сварил в котле.
- Ну что ж, дед ведь от этого не обеднеет, у него их еще две сотни, а пастуху иногда тоже хочется мяса поесть. Только надо говорить правду, - рассудила девушка.
- То-то и оно, - согласилась с нею тетка.
Путь домой прошли быстрее, потому что двигались не лесными тропами, а удобной дорогой, хотя и более длинной. По пути Зверка рассказывал о жизни овчаров, о том, что они находятся на пастбище непрерывно с конца апреля и до конца октября, или, как принято говорить, - от Юрия до Димитрия, о том, как они закалены в борьбе со всякими трудностями. Им часто приходится встречаться с волками, нередко и гайдуки, что скрываются в горах, заглядывают к ним и забирают лучших баранов, а чтобы незваные гости ушли по-хорошему, приходится их обхаживать, поить овечьим молоком.
Так, рассказывая обо всем понемногу, спустились в небольшую зеленую долину, по которой торопливо бежала речка, "живая вода", и вскоре очутились у своего дома, где их под ореховым деревом уже поджидали хозяин и хозяйка. Опять завязался разговор, хозяин первым делом спросил, что нового наверху, и, услышав про погибшего барана, покачал головой, улыбнулся, будто хотел сказать: "Знаю я его, мошенника!" Вскоре из-под дерева удалились женщины, ушел и Зверка. Только Богуш остался сидеть с хозяином и, когда старик захотел посмотреть рисунки, начал с пастушьей хижины и пастуха, что старику очень понравилось, и он, словно пастух был перед ним, погрозил ему: