– Это была комната Сюзанны. Прошлый год она приезжала к нам; она была не здорова, у нее грудь слаба. Пробыв у нас с месяц, она влюбилась в одного актера, и не было никакой возможности удержать ее.
– Где она теперь? – спросила Мод рассеянно, осматривая комнату и мебель.
– Мы не знаем… Думаем, что в Лондоне, с этим актером. Бедная Сюзанна!
Этьеннет вытерла навернувшиеся слезы.
– А мама твоя, где спит?
– За гостиной и моей комнатой. А так как мама не может вставать целый день с кровати или кресла, то ты видишь, что у нас совершенно спокойно.
– А прислуга?
– Прислуга, – сказала Этьеннет, улыбаясь, – простая девушка, которая все делает с моей помощью; да она, впрочем, почти не отходит от мамы. В тот день, когда тебе понадобится комната, предупреди меня телеграммой. Я дам ключ и тебе не надо даже будет звонить.
Все это она говорила совершенно наивно и просто, счастливая, что может услужить подруге, не входя в оценку услуги. Этьеннет, такая чистая, не понимающая смысла подобных интриг, стала или равнодушна, или снисходительна к нравам окружавших ее, так как с детства привыкла к такому отношению. Она была печальным продуктом этого Парижа, который творил в других сферах плоды "полудевства" в роде Мод, Сесиль Амбр и маленьких Реверсье.
Подруги вернулись в гостиную. Мод засобиралась уезжать.
– Каково, уже без четверти семь! С этим снегом мне надо двадцать пять минут на дорогу до дома. А одеться! На все не больше часа осталось. Прощай.
– Прощай, если нельзя иначе… Видела ты сегодня Поля? – спросила Этьеннет уже в прихожей.
– Нет. А ты видела, маленькая скрытница?
– О! он у нас бывает почти каждый день, но если бы ты знала, как все это прилично! Сегодня он заезжал после завтрака. Мы говорили о тебе. Он с братом придумал собрать нас в Шамбле до отъезда Максима Шантель. Мать твоя будет хозяйничать, и я приду с ней. Ты слышала?
– Нет, но это очень мило со стороны Гектора… так как идея, вероятно, его?
– Обоих, кажется. Ты понимаешь, Поль старается как можно чаще показываться со мной в порядочном обществе.
– Так значит… Это брак?..
– Боже мой… Я думаю, что Поль начинает настолько любить меня, что думает об этом.
– Желаю успеха!
– И тебе также, милая!
Подруги поцеловались. Мод быстро сошла с лестницы. Экипаж ее катился довольно скоро, потому что снег перестал и превратился в грязь под влиянием потеплевшего воздуха, Усевшись в углу кареты, запрятав руки в муфту, и поставив ноги на грелку, Мод предвкушала сладость успеха и, веря в будущее, вспоминала свидание с Жюльеном сегодня и мечтала о предстоящем в комнате Сюзанны Дюруа.
Глава 5
Максим де Шантель, поставив свою трость в углу, чтобы показать, что место занято, вышел из вагона на платформу Северной дороги. Поезд, с которым он отправлялся в Шамбле, отходил через пять минут.
Он стал осматривать вагоны первого класса, в надежде увидать там семейство Рувр; они также должны были обедать в Шамбле.
Однако их не было; вероятно, уехали утром. Поезд был почти пуст, несмотря на прекрасную весеннюю погоду, быстро сменившую собою холод, что должно бы расположить парижан к загородной прогулке.
Максим не видал Мод после свидания во Французской Опере; вчера и сегодня он находился в таком болезненном состоянии духа, что не мог уже сомневаться в необходимости для него этой женщины. Он страдал и не хотел никому доверить своей муки. Присутствие матери, которую он обожал, и сестры, так ревниво охраняемой и воспитанной им, почти тяготило его; он чувствовал на себе их взгляды с любовью и тревогой, устремленные на него. Ах, эти мысли, которые замыкают уста – эту дверь души, если можно так выразиться! Это не было капризом его чувства, который легко разгоняется ветром, как дым любви, – это было какое-то наваждение с первого же дня их Сент-Амандской встречи; оно захватило его ум и сердце и оно должно было выхватить его из его уединенной жизни и бросить туда, где бурным ключом кипят больные страсти.
Кондуктора уже затворяли двери вагонов. Максим, войдя в купе, нашел его наполовину занятым толстой блондинкой сомнительной внешности; она говорила по-французски с примесью итальянского с двумя молодыми женщинами, в таких же, как и у нее бросающихся в глаза нарядах. Это были мадам Аврезак и дочь ее Жюльета. Максим узнал их, видев у Рувров в первый свой визит. Но они не узнали его. "Что удивительного? Меня даже не представили им, – подумал он, – тем лучше, не придется разговаривать с ними".
Жюльета, нагнувшись в окно, позвала:
– Господин Аарон!
Банкир подбежал, запыхавшись и обливаясь потом. Он вошел в вагон в ту минуту, когда поезд уже тронулся.
"И этот не узнает меня", – подумал Максим.
Действительно, толстяк посмотрел на него круглыми, близорукими глазами и не поклонился.
– Вы тоже едете к нашему Тессье? – спросила итальянка.
– Да. Поль пригласил меня, – отвечал Аарон, продолжая задыхаться. – У нас есть общее дело… У них великолепное имение. Вы, вероятно, знаете, мадам Учелли?
– Дорогой мой! Я часто бывала там, когда герцогиня де ла Спецциа приезжала в Париж. A вот мадемуазель Аврезак и Жюльета будут, кажется, в первый раз.
Максим невольно прислушивался. Горестное предчувствие подсказывало ему, что будут говорить о любимой им женщине. Он хотел бы заранее запретить им произносить ее имя. И, как нарочно, сейчас же услышал его.
– Знаете, – говорила мадам Аврезак, – ведь, мадам Рувр хозяйничает в Шамбле?
– Лежа в кресле, – заметила Жюльетта.
– О! сага, ведь, известно, что Мод всем распоряжается в этом маленьком мирке, – возразила мадам Учелли. – Мать ничего не значит, это просто ноль. – Она произнесла oune zerro, прорычав букву "r", как будто хотела этим нулем уничтожить бедную мадам Рувр. – Поль Тессье, – продолжала она, – был другом покойного мистера Рувр… товарищ, друг детства. Мод он знал совсем маленькой: он очень любит ее.
Аарон, наклонив к трем дамам свое гнусное, красное, как кирпич, лицо и понизив голос, сказал, однако, достаточно громко, что Максим мог расслышать:
– А брат его Гектор Тессье, кажется, тоже очень хорош с мадемуазель Рувр? Чтобы жениться, конечно, – добавил он, сам испугавшись своих слов.
– Altro – вскричала итальянка… – Наш Гектор женится на Мод? Он слишком парижанин для этого, слишком… как у вас говорят… a la coule… Особенно на ней!
– Господин Гектор не любит молодых девушек, которые флиртуют с кем-нибудь, кроме него, – решила Жюльета.
– Но, – сказала мадам Аврезак, – разве уж Мод так флиртует? Я нахожу, что она держит себя очень прилично.
За такое банальное слово защиты Максим готов был поцеловать ее ручки. Мадам Учелли возразила:
– Она очень твердая… Как вы говорите? очень "roublarde"… та! А молодой Летранж… А румынский граф, неизвестно за что убитый? А теперь этот красавец Сюберсо… Di mio! Ведь, этого, вы, наверно, не будете отрицать?
– Ба! – произнесла мадам Аврезак снисходительным тоном, – теперь все… молодые девушки флиртуют. Это сейчас в моде. Жюльета говорит, что молодые девушки, у которых нет флирта, не выходят замуж. А по моему, и те, у которых он есть, тоже не выходят.
– Ты права, мама, – сказала Жюльета, – нас не хотят более. Зато если мы не выходим замуж, так, по крайней мере, мы развлекаемся немного. Все-таки тоже хорошо.
– Flirt и flirt, – заключила Учелли. – О других я не говорю, но ma per Сюберсо… Наконец… L'ho visto; so die he parlo…
Она для себя окончила фразу по-итальянски в ту минуту, когда поезд останавливался на какой-то станции… Максим не расслышал последних слов; он знал только, что имя Мод произносилось рядом с Сюберсо, Летранж, Гектором, с румынским графом, "неизвестно за что убитым". Конечно, он желал бы не слышать слов, оскорблявших его идола… Но желание узнать истину было сильнее его воли, и он остался на своем месте, страдая от всего услышанного.
Поезд тронулся. Аарон спрашивал, по-прежнему, вполголоса:
– Так правда, что Сюберсо… вы думаете что..?
– А! – воскликнула итальянка, грозя банкиру пальцем, – так вы ревнуете!.. Birbante!.. имейте терпение… Я из всех влюбленных только за вас стала бы держать пари.
При этих словах Максим сделал такое резкое движение, что мадам Аврезак, ее дочь, Аарон и мадам Учелли обернулись в его сторону. В самом деле, на одну минуту перед глазами его спустилась как бы красная завеса, кулаки сжались, чтоб ударить и раздавить этих ехидн и затоптать их ногами. Но он быстро овладел собою, сообразив, что плохую услугу оказал бы скандалом Мод. Те, однако, замолчали; Аарон нагнулся к своим дамам, взглянув украдкой на Максима. Вероятно узнав его теперь, предупредил своих спутниц. Все замолчали до самого Шамбле.
На станции их ожидали Жакелин Рувр и Гектор Тессье.
– Мы приехали tete-a-tete, в dog-eart'e – сказала она, – точно влюбленные. Он так ухаживал за мной, что мне до сих пор стыдно.
– Тебе стыдно? – удивилась Жюльета, – не может быть… Это ты на воздухе раскраснелась.
– Бессовестная!
Они поцеловались, делая одна другой кокетливые рожицы, с забавными гримасами кошечек-соперниц. Гектор, прежде чем рассадить приехавших в ожидавшую их на станции карету и соломенный шарабан, представил Максима. Аарон протянул ему руку, но тот сделал вид, что не заметил его движения, слегка поклонился и отвернулся.
– Я поеду с Тессье в dog eart'e, – объявила Жюльета Аврезак. – Мне хочется раскраснеться, как Жакелин.
– Жюльета! – строго остановила ее мадам Аврезак и прибавила на ухо: "Надеюсь, ты не оставишь нас в карете с этим господином? Он смотрит так, точно хочет проглотить нас живыми".
Все скоро уладилось, в карету с дамами сел Аарон.
Максим с Гектором поместились в deg-cart'e. Маленький экипаж, запряженный красивым желтым пони, в великолепной упряжи незамедлительно сильно опередил карету… На одном из поворотов мужчины снова увидели ее, едва только достигли леса.
Гектор сказал спутнику:
– Вы увидите нашу пустыню еще без весеннего ее наряда; но она понравится вам наверно такою, как она есть, с ее обнаженными деревьями, лесами, изборожденными оврагами, прудами еще желтыми от таящего снега… Вы ведь не любите опереточной деревни… Знаете вы историю замка?
– Нет, – рассеянно ответил Максим, удрученный слышанным в вагоне неприятным разговором.
Гектор начал:
– Это поместье принадлежало одному партизану прошлого столетия, де Борегару, владевшему этими лесами. В то время здесь стоял только маленький охотничий домик… Однажды Борегар привез сюда танцовщицу из оперы по имени Геро, в которую он был до безумия влюблен, а та из каприза не поддавалась ему, хотя он осыпал ее подарками. Мадемуазель Геро осмотрела окрестности и нашла в них сходство с декорациями одного акта из "Армиды". "Как жаль, – сказала она, – что здесь нет замка!" Через полгода все так же влюбленный капиталист привез в Шамбле свою по-прежнему жестокую подругу: местность не изменилась, но там, где стояла небольшая постройка, по мановению волшебной палочки был воздвигнут замок из декораций "Армиды". На этот раз, говорят, Геро не устояла… Да вы не слушаете меня, друг мой… Что с вами?
Максим отвечал очнувшись:
– Правда… Я расстроен… Эти господа, с которыми я ехал сюда, не знают меня вовсе, Аврезак и Аарон не узнали, – они говорили о…
– О мадемуазель де Рувр и вы слушали их болтовню?
– Да.
– Я не спрашиваю у вас, что они говорили, но знаю заранее. У Учелли самой злой язык во всем Париже, а этот негодяй Аарон, который так преследует Мод своими ухаживаниями, не может простить ей презрения к нему. Разве я не предупреждал вас?.. Говорили о Сюберсо и Летранже?
– Да… И еще о каком-то румынском графе.
– Граф Кристеану собирался жениться на Мод, но через две недели был убит на дуэли в Бухаресте. Я не понимаю, что тут может компрометировать Мод.
– Они упоминали и вас.
– Меня? Относительно Мод?!..
– Вы очень близки с нею, – с живостью перебил его Максим. – Вы зовете ее просто "Мод".
Дорога шла в гору. Гектор пустил лошадь шагом.
– Ах, милый мой деревенский житель, да вы с ума сходите. Я знал Мод, когда ей было четырнадцать лет, еще в коротком платье; отцы наши были на "ты". Знаете, так подозрительно относиться к женщине, значить мало любить ее. Желаете слышать мое честное слово, что я никогда ничем другим не был для Мод, кроме друга?
– Вы правы, – отвечал Максим, опустив голову. – Я хочу верить ей… однако… если вы дадите честное слово, может быть, это изгладит странное впечатление, произведенное во мне сейчас.
– Хорошо! Я даю вам честное слово, маловерный. Довольны вы теперь?
Максим поблагодарил его взглядом. Они не произнесли более ни слова до тех пор, пока глазам их не предстали белые стены Армидина замка, окруженного деревьями. "Странный человек, – размышлял Гектор… Да сам я разве не более его странный? Защищаю так горячо девушку, как будто я в ней уверен… Однако я не женился бы на ней… А на ком бы я женился? Да было бы, впрочем, подлостью помешать девушке выйти замуж, рассказывая о ней грязные истории"…
Выйдя из экипажа, Максим не обратил даже внимания на великолепную картину волшебного замка феи, казавшегося обширнее и пышнее Трианона, и спросил Гектора:
– Сколько времени до обеда?
– Полтора часа приблизительно… Ваш костюм в чемодане?
– Да. В двадцать минут я буду готов. Позвольте мне пока не выходить… Я слишком взволнован… При встрече с итальянкой или банкиром, я, пожалуй, могу ляпнуть что-нибудь лишнее… Я пройдусь немного по парку… Наедине с самим собою я скорее успокоюсь…
– Что ж! Идите. Когда возвратитесь, обойдите вокруг дома, вас не заметят. Слуга проводит вас в вашу, комнату, где вы можете переодеться.
– Так будет лучше – произнес Максим; – я увижу мадемуазель Рувр уже за столом. До свидания.
Карета показалась из-за пригорка; молодые люди пожали друг другу руки и разошлись. Максим быстрым шагом направился в самую чащу парка, под своды густых деревьев, нависших, в виде сводов над аллеей, тянувшейся влево от замка. Чудно-прозрачное небо темнело; медленно наступала ночь, больше похожая на летние сумерки. Уже довольно внушительный серп луны смешивал с красноватым отблеском этих сумерек свой серебристо бледный свет. Максим шел вперед, без цели; сердце его трепетало; он тщетно старался дать себе отчет и разобраться в своих мыслях. Какой-то внутренний голос говорил ему: "Берегись! смотри, как ты уже страдаешь через эту женщину, а между тем, ты еще даже не успел сказать ей о своей любви! Берегись! Вы оба совсем не созданы один для другого… Уезжай, пока есть время!"
Да, время еще не ушло, и он одну минуту задумался над этим. Бежать! Бежать через лес до станции, броситься в первый отходящий поезд, скрыться, как вор, в Париже, за Парижем, запереться в Везери, пока не придет забвение, и рана не заживет.
"Забвение! Да ведь оно не придет… Когда я уехал из Сент-Аманда, я не любил ее, не мог любить, совсем не знал её. А между тем не забыл…"
Идя наудачу, он забрел к огромному пруду, казавшемуся еще больше при наступавших сумерках, как бы стушевавших его берега вечерним туманом. Крошечный ялик качался привязанный у берега; настоящего весла у него не было, а был один длинный шест с широкой лопаткой на конце, который лодочники называют "pale" и который служит для управления легким суденышком и в качестве руля.
Максим вскочил в ялик, отвязал канат и быстро поплыл, расчитывая успокоить свои нервы. Но, наоборот, плывя по этой свинцовой от наступавших сумерек воде, с ее волшебными берегами, он почувствовал себя еще более одиноким и ему еще яснее слышался властный голос:
"Берегись! Женщина эта – сама неизвестность; за ней скрывается тайна и драма…"
Он не греб больше, лодка все медленнее скользила и, наконец, почти остановилась. Вдруг из-за пруда и леса раздался из замка первый призывный колокол к обеду. Максим вызывал образ Мод, такой, каким он видел его при вечернем свете, с обнаженными плечами, с красивой прической. Она была там, так близко от него! Он только в продолжение нескольких часов мог любоваться ею и собирался убежать от неё! Его охватило страстное желание видеть ее, и теперь его решимость к побегу куда-то пропала. Он быстро причалил к берегу, привязал ялик и заспешил к замку. Было уже семь часов с небольшим. Он едва успел переодеться, и когда входил в зал, обед уже был подан.
Он увидал мадемуазель Рувр в зеленом бархатном платье, которое бросилось ему в глаза. Она выходила из зала под руку с Гектором; но за столом они очутились рядом. Мод рассеянно спросила его, почему он запоздал; он отвечал в том же тоне… С другой стороны около молодой девушки помещался модный романист, Анри Эспьен; она почти все время разговаривала с ним; он сыпал фразы, как салонный кавалер, о любви и женщинах и самодовольно смеялся. Мод слушала, но отвечала мало.
Максим наблюдал это светское общество, и хотя еще не проник в секрет полунамеков и полувзглядов, как Тессье или Сюберсо, но, тем не менее, начинал немного понимать этих праздных людей, ни хуже, и ни лучше всего остального Парижа. Как они заботятся о своих удовольствиях, как снисходительны к своим общим слабостям! Они представляют собой каких-то сводней, неспособных к ревности и страсти, живущих интригами, свободными отношениями между лицами различного пола, редко доводящими дело до полного скандала.
Мадемуазель Рувр и Поль Тессье посадили гостей с явным намерением покровительствовать чувственным вкусам приглашенных, которое на их маскарадном языке носило безразличное, снисходительное название "флирта". Летранжа посадили между Жакелин и Мартой Реверсье, и он мог вдоволь изощрять свою роль просветителя; Аарон рассказывал пикантные истории мадам Учелли, которая со своей стороны изощряла свои взгляды на темных локонах Жюльеты Аврезак; благоразумный Гектор разговаривал вполголоса с Мадлен Реверсье, которая время от времени, шутя, ударяла его по руке, заставляя молчать. Поль Тессье был великодушен к себе и сел рядом с Этьеннет; он, совершенно не стесняясь, нежно посматривал на нее, и она также свободно обращала на него свои ласковые глазки, порой омрачавшиеся воспоминанием о матери, оставленной ею на улице Берн, болезнь которой становилась серьезнее с каждым днем. Все эти господа пускали в ход свою чувственность под равнодушным взором матерей: мадам Рувр, де Реверсье, Аврезак и двух или трех отцов, совершенно случайно попавших сюда без определенных амплуа. И его, Максима, умышленно посадили около Мод, чтобы дать возможность наравне с другими подвинуть вперед дело и заслужить благосклонность своей соседки.
"Хорошо, что не пригласили Сюберсо, – с грустью подумал он; – его наверно посадили бы с другой стороны, на месте романиста".
Этот стол вообще напоминал Максиму кабинет в ресторане, но при более развращенной обстановке, чему способствовало участие в кутеже молодых девушек.
"К счастью, – подумал еще раз Максим, – что нет здесь моей матери и сестры!"
Это Гектор по секрету посоветовал мадам Шантель остаться с дочерью в Париже, он же предлагал Максиму взять с собой сестру в Везери, а не оставлять ее в Париже с мадам Шантель.