Поздняя повесть Макса Фриша, в которой его необычный талант соединяется с уже зрелым литературным мастерством. "Синяя Борода" - история немолодого мужчины, волей случая оказавшегося на скамье подсудимых...
Макс Фриш
Синяя борода
- Вам знаком этот галстук, господин Шаад?
- Мне его уже показывали.
- Этим галстуком, как вы знаете, пользовались при удушении - жертва, вероятно, уже задохнулась, но преступник, очевидно, не надеялся, что женского гигиенического пакета, заткнутого в рот, будет достаточно, и потому он использовал еще и этот галстук.
- Я не преступник.
- Вы поняли мой вопрос?
- Да.
- Это ваш галстук или нет?
- Возможно...
- Да или нет?
- Я чувствовал себя в ее квартире как дома, я это уже говорил, может быть, в один из жарких дней я и снял там галстук. Вполне возможно. Я бывал в ее квартире только днем. Я это уже говорил. А потом я, может быть, забыл его, свой галстук, это возможно. Я не всегда надеваю галстук, когда выхожу из дому, и потому галстук мог остаться у нее в квартире.
- Господин доктор Шаад...
- Вполне возможно.
- Судебно-медицинская экспертиза не оставляет сомнений, господин Шаад: это ваш галстук.
Оправдан за недостатком улик.
Как с этим жить?
Мне пятьдесят четыре года.
- Вы, значит, не помните, господин Шаад, и по-прежнему не можете сказать, где вы находились в ту субботу после обеда, когда Розалинда Ц. была задушена с помощью вашего галстука в своей квартире на Хорнштрассе...
Бильярд - вот что помогает. Теперь я уже не тычу судорожно кием, как раньше, а бью по шару точно и мягко, и он катится как надо. Если играть каждый вечер, рука становится более твердой, и, если хорошенько продумать смелую комбинацию, осуществляешь ее уверенно и спокойно. Мне случается забивать в лузы по три, а то и по четыре шара подряд. Лишь когда я промажу и играть должен партнер, а я стою у зеленого стола, натираю кий голубым мелком и жду, пока промажет партнер, я снова слышу голос прокурора:
- Когда вы в понедельник вошли к себе в кабинет и услышали от своей тогдашней ассистентки, что в субботу была убита Розалинда Ц., вы сделали вид, будто ничего не знаете...
- По воскресеньям не выходят газеты.
- И потому вы ничего не знали?
- Совершенно верно.
- А почему вы, господин доктор Шаад, сразу спросили ассистентку, не была ли Розалинда Ц. задушена?
- Мне так подумалось.
- Почему же задушена?
- Проституток чаще всего душат.
На бильярде можно играть и одному. Когда я промажу и играть должен был бы партнер, будь он здесь, я бью рукой по трем шарам, разгоняя их во все/ стороны, бью вслепую и наотмашь, так что грохот раздается: роль партнера я поручаю случаю. Я не плутую, это не имеет смысла, я признаю любую позицию, которая создается на бильярдном столе, когда шары наконец остановятся.
- Почему вы лжете? Все, что вы говорите, господин доктор Шаад, не дает вам алиби. Почему вы наконец не признаетесь?
Когда я знаю, как покатится мой шар, и вдумчиво целюсь, моя левая рука, которая не бьет - на ней лишь покоится кий, - совершенно спокойна.
- А почему вы, господин доктор Шаад, не пошли на похороны? Ведь не происходило ничего такого, что могло бы вас тогда задержать. Вы и тут говорите неправду! Вы сидели в своем кабинете с легким приступом гепатита, а между делом вели долгие переговоры по телефону с бюро путешествий. Разве не странно, господин доктор Шаад, что, хотя вы в этот день были в Цюрихе, вы не пошли на похороны? Как-никак Розалинда Ц. когда-то была вашей супругой.
Время от времени, когда игра уж совсем не ладится, даже пирамидка, я меняю кий. Может быть, все дело в кие, бывают короткие и длинные кии. Правда, прежде чем снова склониться над зеленым сукном, чтобы прицелиться, надо помелить новый кий, возникает пауза, и прокурор снова тут как тут:
- Относительно ваших регулярных посещений Розалинды Ц.: значит, вы знали, каким промыслом она занимается в этой квартире?
- Да.
- И это вас не трогало?
- Нет.
- А верно ли, господин доктор Шаад, что, когда вы были женаты на Розалинде Ц., вы страдали, если она просто танцевала с кем-нибудь другим? И особенно, если в полночь ее все еще не было дома и она задерживалась у своей больной матери. Ваша необузданная ревность была известна широкому кругу друзей. Как выразился один свидетель, вы страдали, как пес.
- Когда был женат -^вполне возможно.
- А потом нет?
-Нет.
- Вы знали, кто у нее бывает?
- Это была ее профессиональная тайна.
- Вы, значит, знали, что у Розалинды Ц. ночью бывали клиенты, и тем не менее вы, господин доктор Шаад, совсем не страдали?
- Нет.
- Чем вы это объясняете?
- Мы стали друзьями.
- Вы стали друзьями...
- Меня не мучили больше подозрения.
Задача не только в том, чтобы попасть в шар и на том успокоиться. Надо обдумать позицию для трех последующих ударов. Игра от двух бортов рискованна, но, если она удается, следующее попадание почти обеспечено.
- Вы, значит, часто видели обвиняемого, господин
Биккель. А других посетителей вам доводилось видеть в подъезде?
- Я работаю только днем.
- Видели ли вы мужчин, покидавших дом по утрам, когда вы работали, и если да, то запомнился ли вам кто-нибудь из них, могли бы вы его опознать, если и не назвать по имени?
- Я ведь служу не сторожем...
- Тем не менее у человека есть глаза.
- Я могу только сказать, что не обращал на это внимания, а мадам Цогг всегда здоровалась со мной, когда шла к почтовому ящику. Я работаю привратником и в других домах, а там тоже случается, что иной раз утром выходит из дома какой-нибудь господин, который здесь не живет, а дама делает вид, что вообще никого не замечает, если рядом с ней муж. Я не знаю, что вы хотите от меня услышать.
- Вы, значит, встречали обвиняемого.
- Да, днем, время от времени.
- А в ту субботу вы его видели?
- Нет.
- Господин Биккель, это противоречит вашему первому показанию в полиции: вы тогда сказали, что господин Шаад в ту субботу не мог подняться на лифте и шел по лестнице пешком.
- Его видела моя жена.
- А вы сами его не видели?
- Я ведь был в подвале...
- Вы, значит, не можете сказать, нес ли обвиняемый в ту субботу, когда поднимался по лестнице пешком, потому что лифт не работал, цветы в руках, ну, скажем, лилии?
- Нет.
- Вы работали в подвале...
- Я и говорю, лифт стоял, я смазывал дверцы и потому находился в подвале.
- Когда это было, господин Биккель?
- Между одиннадцатью и двенадцатью.
- А потом лифт снова заработал?
- Конечно.
- Еще один вопрос, господин Биккель...
- Мне ведь надо было не только смазать дверцы, я стирал надписи, которыми то и дело поганят лифт, а это требует времени: ведь нынче в ход пускают не мел или грифель.
- А что же?
- Распылитель.
- Понимаю...
- "Иисус победит".
- Последний вопрос, господин Биккель...
- Теперь это перестали делать.
- Вы не заметили, был ли у обвиняемого ключ от почтового ящика Розалинды Ц., не пытался ли он каким-нибудь способом вытаскивать письма из ящика?
- Господин доктор Шаад - благородный господин.
Я не могу больше кормить лебедей.
Их длинные шеи...
Когда я бросаю в воду кусочки хлеба (остатки от завтрака), они величаво подплывают, как всегда, наклоняют к воде свои длинные шеи и не жадно, не спеша склевывают все. Не знаю, те же ли это лебеди, которых я кормил, передо мной сейчас, после десяти месяцев предварительного заключения. Они выпрямляют белые шеи. Они не узнают меня, медленно куда-то уплывают.
- Слово имеет прокурор...
Лебеди - не свидетели.
- Я спрашиваю в последний раз, где вы были, господин доктор Шаад, после того как около полудня расстались с Розалиндой Ц., как вы утверждаете, в добром согласии.
- Может быть, кормил лебедей.
- Лебедей?
- Да.
- Вы часто кормили лебедей?
- Время от времени.
- Где?
- На озере.
- А в ту субботу не шел снег или дождь?
- Лебедям все равно.
Целый день, если в приемной никого нет и если я не выезжаю по какому-нибудь экстренному вызову, я сижу в кабинете в белом халате, положив ноги на стол, и слышу все снова и снова:
- На первом допросе у окружного прокурора вы утверждали, что в означенный день гуляли по окрестностям, называли даже местность - Васберг ,или что-то в этом роде. Вы говорили, что обычно в таких случаях оставляете свой "вольво" у гравийного карьера и бредете по лесу куда глаза глядят, часто не зная, куда вас выведут лесные тропинки... К сожалению, установлено, что ваш голубой "вольво" в ту субботу стоял не у гравийного карьера, господин доктор Шаад, а в гараже на Кройцплац.
- Я ведь признал, что ошибся...
- Затем вы утверждали, что находились в своем врачебном кабинете, хотя в субботу у вас приема нет. Искали налоговые квитанции. Вы указали даже точное время: между пятнадцатью тридцатью и семнадцатью ноль-ноль.
- Да.
- Примерно в это время Розалинда Ц. была задушена в своей квартире... К сожалению, ваша тогдашняя ассистентка, работавшая в ту субботу, не видела вас в кабинете и не слышала... Потом вы отказались от своего утверждения, что в означенное время находились в кабинете и искали там налоговые квитанции, вы показали, что в то время, когда была убита Розалинда Ц., вы якобы смотрели чешский фильм. Ваш пересказ фильма свидетельствует о превосходнейшей памяти, господин доктор Шаад, ибо установлено, что этот чешский фильм уже полтора года не демонстрируется на экранах... Лишь ваше четвертое утверждение, что вы по пути, а именно на Фельдеггштрассе, покупали табак, более или менее подтвердилось. Киоск, где вы покупали табак, стоит недалеко от места преступления...
Собственно говоря, я могу оставить свою практику. Время от времени бывают экстренные вызовы - когда пациентам не приходится выбирать врача, и тогда я ночью отправляюсь к больному. Днем в кабинете тихо; новая ассистентка разбирает медицинские журналы. Иные пациенты, которых я годами пользовал, возможно, умерли за время моего предварительного заключения, другим пришлось переменить врача, я их понимаю, десять месяцев - долгий срок. Халат, который я надеваю, войдя в кабинет, как всегда, белоснежен. Но пациент, в третий раз оказавшийся в пустой приемной, постепенно теряет к врачу доверие: он испытывает облегчение, когда я в конце концов направляю его к уро- догу, а я принимаюсь за чтение старых журналов, разложенных в приемной. Никогда не было у меня столько свободного времени. Еще в день моего ареста приемная была переполнена, больные сидели даже на подоконнике. Конечно, известно, что меня оправдали, но люди слишком многое узнали обо мне. Даже новую ассистентку мне удалось найти с трудом. Она югославка. Прежде чем войти в кабинет, она должна постучаться: я не хочу, чтобы ассистентка видела, как я сижу, положив ноги на стол и сцепив руки на затылке. Те пациенты, которые по-прежнему ценят меня как врача, очевидно, в настоящее время здоровы, и я мог бы с таким же успехом сидеть дома. Домой мне тоже никто не звонит. Кое-кто из знакомых, выступавших свидетелями на суде, видимо, не ожидал, что я буду оправдан, и теперь, вероятно, избегает встреч со мной.
- Это верно, господин Пфайфер, будто вы однажды слышали, как обвиняемый сказал, что он мог бы задушить эту женщину?
- Он был тогда изрядно пьян.
- Вы, значит, слышали эти слова?
Свидетель сморкается.
- Вы давно дружны с Феликсом Шаадом?
- Я никогда не спал с его Розалиндой!
- Я не об этом спрашиваю.
- Но, может быть, он так думал...
- И поэтому хотел задушить Розалинду?
- Я находил ее очаровательной.
- Еще один вопрос, господин Пфайфер...
- Я имею в виду - очаровательной хозяйкой.
- Относительно вашего долга...
- Он сам потребовал, чтобы я никогда о нем не заикался. Он помог мне закончить учение. Я вовсе не собираюсь это отрицать. Кстати, он ведь не давал мне взаймы. Когда я попросил одолжить мне денег, он ответил, что в долг денег не дает: долги осложняют дружбу.
- Какую сумму он вам дал?
- Кажется, двадцать пять тысяч...
Свидетель сморкается.
- Я не знаю, чего от меня хотят.
- Вы, значит, часто ночевали у Шаадов?
- Я же не отрицаю этого.
- Вы слышали, как обвиняемый говорил, что мог бы задушить эту женщину. Или вы отрицаете, господин
Пфайфер, что нередко рассказывали об этом в кругу ваших общих знакомых?
Когда я мою руки в уборной, мне и теперь еще кажется, что вот я вытру их и мне снова придется возвращаться в зал суда и слушать показания следующего свидетеля.
- Вы фрау Биккель?
- Да.
- Ваше имя?
- Изольда.
- Ваша профессия?
- Уборщица.
- Как свидетельница вы обязаны говорить правду, и ничего кроме правды, фрау Биккель, вы знаете, что ложные показания караются тюремным заключением, в тяжких случаях - сроком до пяти лет...
Вероятно, есть свидетели, которые ждут, чтобы я поблагодарил их хоть кратким письмом за их показания на суде.
- Я могу только сказать, что господин доктор - человек, который и мухи не обидит, это все, что я могу сказать.
Три недели прошло с тех пор, как меня оправдали, а я еще не написал ни одного письма, по-прежнему сижу, скрестив на груди руки, как в зале суда.
- Вы, значит, часто бывали в ее квартире, фрау Биккель, приходили убирать, когда мадам была одна, и, если я правильно понял, обычно с утра?
- Иногда там бывал и господин доктор.
- А других мужчин вы не видели?
- Только в подъезде... Иногда она просила меня прийти вечером. Когда у нее бывало много гостей. И это были, знаете, не одни только господа, но и супружеские пары, и все они много разговаривали. Чаще всего подавались холодные закуски. Я не знаю, что за люди приходили, но фрау Розалинда все равно была среди них главной, это чувствовалось.
- Господин доктор Шаад тоже бывал там?
- Нет.
- Не помните ли вы каких-нибудь имен?
- Бывал там какой-то грек - одно время он даже жил у нее, студент, лысый такой, с черной бородой, он все заглядывал на кухню, но он не знал немецкого, и лицо у него всегда было такое серьезное. Мне его почему-то жалко было. Мне кажется, вся эта компания была неподходящей для него, вот он и заглядывал на кухню попить воды.
- Что еще вы можете сказать?
- Больше я и в самом деле ничего не могу сказать.
- На первом допросе вы, фрау Биккель, показали, что в ту субботу, когда фрау Розалинда была убита, лифт не работал...
- Это у нас случается.
- И господин Шаад поднялся по лестнице пешком.
- Ему ничего другого и не оставалось.
- В какое именно время это было?
- Между одиннадцатью и двенадцатью дня.
- Вы, значит, видели господина Шаада?
- Лифт часто выходит из строя: то дверь плохо открывается, то свет в кабине гаснет - спросите об этом моего мужа, он привратник.
- Ваш муж никого не видел.
- Потому что он работал в подвале.
- Когда вы ушли из дому, фрау Биккель?
- Вскоре после двенадцати.
- А когда ушел из дому господин Шаад?
- Этого я не знаю.
- Но ведь вы убирали на лестнице.
- Тем временем заработал лифт.
После того как господин Шаад, поднялся по лестнице, вы не слышали на четвертом этаже спора, так сказать, "громкого" разговора?
- Я убирала на втором этаже.
Вы ничего не слышали?
- Я всегда начинаю убирать сверху.
- Вы знали, что господин Шаад и фрау Розалинда раньше состояли в браке, или вы узнали об этом только от окружного прокурора?
- Я догадывалась об этом.
- Последний вопрос, фрау Биккель...
- Он никогда не приносил шампанского.
Почему вы в ту субботу вечером снова пришли на Хорнштрассе? На первом допросе вы сказали, что так было договорено...
- Иначе я и не пришла бы.
- О чем было договорено, фрау Биккель?
- Что я поглажу и помогу упаковать вещи.
- Фрау Розалинда собиралась уезжать?
Видно, так.
- Когда вы позвонили в полицию, фрау Биккель, вы были очень взволнованы, оно и понятно; на первом допросе вы не могли сказать, заперта была дверь в квартиру или нет...
- Мне кажется, она была заперта.
- Это означает, что преступник имел ключ от квартиры, а это очень важно, фрау Биккель
- Да.
- Вы, значит, считаете, что дверь была заперта?
- Я не знаю.
Бильярд - вот что помогает.
- Вполне возможно, что обвиняемый, как мы уже слышали, и мухи не обидит. К сожалению, речь в данном случае идет не о мухе...
Иной раз на помощь приходит судья:
- Господин прокурор, я протестую против подобного тона!
Когда играешь на бильярде один и промажешь, пауза иной раз затягивается; я стою у стола, натираю голубым мелком кий, изучаю расположение шаров и все натираю и натираю кий - ведь партнера, который нетерпеливо ждет, чтобы я прицелился и ударил, нет; я стою, мелю кий и слышу слова защитника:
- Значит, это верно, господин Шаад, что вы все-таки знали о прошлом этой женщины?
- Я любил ее.
- Я не об этом вас спрашиваю, господин Шаад.
- Я любил ее.
- Это вы уже говорили.
- Я любил ее.
- Значит, вы это знали: она вышла замуж в девятнадцать лет, потому что ее изнасиловал один офицер, капитан авиации. Ее отец был майором и кантональным советником. Брак был с самого начала неудачным. Потому-то она так скоро и завела роман. Это была ее первая любовь. Дело происходило в Сионе. Капитан авиации подал в суд, обвинив ее в прелюбодеянии; потом она училась в Берне.
- Один или два семестра.
- Что вам еще известно?
- Ей не хватало веры в себя.
- Не можете ли вы объяснить это точнее?
- Ее отец, майор, возлагал на нее надежды, которые она попросту не могла оправдать, и из-за этого Розалинда вообще потеряла веру в себя. Я думаю, она могла добиться успеха только как женщина, и ей это было необходимо для самоутверждения. Ее можно понять. Я знаю лишь, что в Берне она прожила три или четыре года с мужчиной, которого действительно любила. Он был певцом. Его имя я забыл.
- Здесь сказано: художник-график.
- График - ее второй муж. Певец был женат, много разъезжал, он лет на десять был старше Розалинды.
- Что еще вы знали?
- Она не была нимфоманкой.