Синяя борода - Макс Фриш 4 стр.

- Свидетели обязаны говорить правду, и ничего кроме правды...

- Прошу еще раз показать снимок...

- Благодарю!

- Снимок мне больше не нужен...

- Мне повезло...

- Да вы меня слушаете?

- Десять лет тюрьмы...

- И ничего кроме правды...

- Далее я благодарю господина председателя за терпение, проявленное им при допросе моих супруг...

Но стоит мне протрезвиться - обычно это бывает не позднее следующего утра, когда я сижу в своем врачебном кабинете, сцепив руки на затылке и по­ложив ноги на письменный стол, - как все возобнов­ляется.

- Вам уже не приходилось строить догадок, вы знали о ее ремесле, как вы сказали, и прекрасно себя чувствовали в ее квартире, вы были друзьями...

- Да.

- И о чем же вы беседовали?

- О Боге и о мире.

- Говорила ли с вами Розалинда Ц. о своей профес­сии?

- Никогда.

- Но вы давали ей советы по налоговым вопросам.

- Тут она была совершенно беспомощна. Как и все мои супруги. Это моя вина, я знаю. В семье всеми делами занимался я, по возможности без их участия, а потом, после развода, они оказывались беспомощными.

- Значит, вы знали, каков размер ее доходов?

- В точности не знал, нет, я ей только говорил, сколько она может тратить из своих доходов, а ей, как я знал по опыту совместной жизни, требовались значи­тельные суммы: на туалеты, машину, шофера и так далее, а также, думал я, на театральные билеты, и поче­му бы, думал я, еще и не на книги, пластинки и так далее - иные клиенты хотят не только выпивки, они желают, чтобы царила атмосфера интеллигентности. Она ведь не была уличной женщиной. По-видимому, к ней заходили и люди, совсем не знавшие о ее ремесле, и, естественно, они ничего не должны были платить, они создавали, так сказать, соответствующую атмосферу, их угощали, как во времена нашего брака.

- Последний вопрос, господин Шаад.

Мы были друзьями.

- Как это у вас получилось, господин доктор? Я хочу сказать: что же в конце концов избавило вас от вашей патологической ревности?

- Видео.

- Не понимаю...

- Вы не знаете, что такое видео?

- Конечно, знаю...

- Я сделал это не тайком, а по ее предложению: я сидел в соседней комнате, даже не курил, и смотрел на экране, как она занимается любовью с другими мужчи­нами, в тот самый момент, когда я смотрел. Поначалу мне было не по себе, но Розалинда настояла. Чтобы избавить меня от ревности. Это был важный урок для меня. Я тогда наблюдал трех клиентов, каждый раз дело происходило, конечно, несколько иначе, но все же более или менее одинаково.

- Почему это был важный урок?

Хотя экран довольно маленький, все было ясно видно: как правило, половые отношения для нее мало что значили. В лучшем случае, говорила она, это ее забавляет. Даже если мужчине удавалось вызвать у нее экстаз, это никак не было связано с какой-то личной симпатией, не знаю, догадался ли об этом второй клиент. Он не знал, что до него у нее уже кто-то побывал и он унаследовал ее в состоянии определенного возбуждения, которое ему льстило. Но он отнес это на свой счет... Потом мы с ней вместе пошли в Кроненхалле, мы разго­варивали о других вещах, и я уже не чувствовал себя обманутым. В сущности, я давно мог это понять. Еще во времена нашего брака. Розалинда не рассматривала постель как что-то слишком интимное.

Я сижу в своем врачебном кабинете, сцепив руки на затылке, уставившись в окно (оно выходит на задний двор с пятью березами и детской площадкой) или в затя­нутый зеленым ковром пол, а на входной двери по-прежнему висит медная табличка:

Д-Р МЕД. ФЕЛИКС ШААД

терапевт

ПРИЕМНЫЕ ЧАСЫ ПО ДОГОВОРЕННОСТИ

Югославка не решается постучать в кабинет, когда не знает, чем ей заниматься. Вероятно, она читает, учит немецкий. Когда руки у меня затекают, я снимаю их с затылка, стригу себе ногти.

- Есть ли еще у кого-нибудь вопросы?

Чего только не выискивает прокуратура.

"Признаюсь, вчера на футболе я думал только о тебе: две команды в качестве постельных партнеров, одинна­дцать в белых майках и одиннадцать в красных, да еще лысый арбитр и два его помощника - всего двадцать пять человек. Как ты сама сказала. От этой картины мне уж не избавиться. В конце концов, тебе тридцать один год. Мне не следовало спрашивать, сколько у тебя было мужчин, - ты с такой искренностью мне ответила. Про­сти меня за этот вопрос! Сидя на футболе, я учел и то, что двоих, по твоим словам, ты бы охотно вычеркнула, и по­тому я попросту игнорировал обоих помощников арбит­ра оставшихся с лихвой хватало, ты - и две полные команды, да еще запасные игроки, сидящие на скамье, да еще один, бегающий у края поля, чтобы согреться, - с ума можно сойти, а вечером я вижу, как ты стоишь под душем..."

Три месяца спустя после оправдательного приговора (свою практику я тем временем продал) прокурор все еще допытывается:

- Как бы то ни было, подобные письма, отправлен­ные или неотправленные, свидетельствуют о патологиче­ской ревности и мании преследования, никоим образом не исключающих некоторых действий в состоянии аф­фекта - действий, которые преступник, естественно, сразу же вытесняет из своего сознания воспоминаниями, например, о том, как он кормил чаек или лебедей...

Цюрих - город небольшой, и рано или поздно на улице неизбежно встречаешь кого-нибудь из выступавших на суде как свидетели:

- Я полагаю, господин Штоккер, вы каждый раз договаривались по телефону о времени визита, так что, когда вы нажимали звонок, Розалинда Ц. знала, кто стоит у ее двери.

- Разумеется.

- Бывало ли когда-нибудь, чтобы дверь ее квартиры не была заперта и можно было войти, просто нажав на ручку?

- Нет.

- Такого с вами никогда не бывало...

- Никогда.

- И вы никогда просто не нажимали на ручку, не позвонив в дверь?

- Это не в моем характере.

- Я полагаю, господин Штоккер, иной раз во время своих визитов вы пользовались ванной, и если так, то не видели ли вы там галстука, галстука, принадлежащего другому посетителю?

- Видел, но не в ванной.

- Где же?

- В прихожей.

- Вы помните, какого цвета был галстук?

- Конечно, я знал, что я не единственный посети­тель, и мне не было никакого дела до этого галстука. Но заметить я его заметил, должен признаться. Это было в декабре. Я даже, помнится, что-то сказал, какую-то шутку, и в следующий раз галстука на вешалке уже не было.

- Где же он был?

- Этого я не знаю.

- Вы знали, чей это галстук?

- О таких вещах не спрашивают, господин проку­рор...

Если встретишь на улице человека, которого прежде видел в зале суда, кто должен первым поздороваться: оправданный или свидетель?

- Когда вы в последний раз были у Розалинды Ц ?

- В январе.

- Согласно записной книжке Розалинды Ц., это было шестого февраля, что сходится также с датой ваше­го последнего чека, господин Штоккер.

- У меня нет с собой моего календарика.

- Еще один вопрос, господин Штоккер...

- Что касается чека, то, мне кажется, вы непра­вильно себе представляете, как обстояло дело. Розалинда вовсе не была проституткой, уличной девкой, как вы, по- видимому, считаете, господин прокурор.

- Кем же она была?

- Иной раз мы только разговаривали.

- И за это вы потом оставляли ей чек...

- Я, конечно, задавался вопросом, каким образом Розалинда может все это оплачивать - хорошую квар­тиру, лососину, шампанское, известно, сколько все это стоит, и все эти книги, которые лежали у нее на кровати, и прочее.

- Что это были за книги?

- Я не такой уж интеллектуал.

- Вы считали Розалинду интеллектуалкой?

- Да, я бы так сказал.

- Относительно книг, которые лежали на кровати: у вас, господин Штоккер, было впечатление, что Роза­линда Ц. читала эти книги, или они лежали просто так, для создания атмосферы?

- Я не понимаю вопроса...

- Почему книги лежали на кровати?

- Я тоже задавался этим вопросом.

- А о чем вы с ней разговаривали, господин Шток­кер?

- О людях и вообще.

- Например, о господине докторе Феликсе Шааде?

- Нет.

- Никогда не упоминали?

- Я знал, что есть такой господин - доктор Шаад.

Попадаются свидетели, от которых никакого толка:

- Разве Розалинда Ц. выдавала себя за венгерку или вы просто считали, господин Шпицер, что дочь валлийца и уроженки Аппенцеля не может быть такой очаровательной?

- У меня в этом отношении нет никаких пред­рассудков.

- Знакомы ли вы с настоящими венгерками?

- Пожалуй, нет.

- Еще вопрос, господин Шпицер: пользуясь ван­ной, не замечали ли вы галстука - галстука, принадле­жащего какому-то другому господину?

- Нет.

- И в прихожей тоже не видели?

- Нет.

- Вы знали о существовании господина доктора Шаада?

- Я думал, его зовут Цогг.

Ничего другого не остается, кроме бильярда. Конечно, я испробовал и кино, но редко досиживал до конца се­анса: не выношу сцен насилия.

- Вы тоже сказали бы, что обвиняемый и мухи не обидит?

Через тринадцать недель после оправдательного при­говора я уже почти не волнуюсь, когда вижу, как проку­рор вяло поднимает руку, прося разрешения задать новый вопрос свидетелю, - ему приходится ждать, пока я ударю по шару, и, если попаду, ждать, пока я обойду стол и, неторопливо изучив расположение шаров (к со­жалению, опять придется бить из-за спины), снова ударю кием.

- Когда ваша сестра была замужем за Феликсом Шаадом, вы, значит, часто видели ее с заплаканными глазами?

- Да.

- Верно ли утверждение, господин Цогг, что Розалинда была мягкой и покладистой женщиной, готовой все снести от мужчины, если она его любит?

- Она умела быть покладистой.

- Когда вы видели ее заплаканные глаза, господин Цогг, вам не приходило в голову, что обвиняемый причи­нял Розалинде, вашей сестре, физические или мораль­ные страдания?

Свидетель задумывается.

- Разве Розалинда никогда не рассказывала, что господин доктор Шаад болезненно ревнив, что он с тру­дом сдерживает себя, если она с кем-нибудь танцует, что он устраивает сцены, если она целый вечер проводит неизвестно где?

Моя сестра была очень скрытной.

Не следует вести никаких записей - в один прекрасный день тебя могут арестовать по ложному подозрению, и тогда прокурор зачитает:

- "Она мразь, мразь, даже если иной раз и не врет, а мразь не задушишь".

Свидетелям защиты нелегко:

- Господин Шаад спас мне жизнь.

- Каким образом?

- Не как врач... Я видел, как он кормит лебедей, и заговорил с ним, не будучи знаком. Я тогда еще учился в школе. Была суббота, я это помню, потому что потом у нас было общее собрание.

- Дождь шел в тот. день?

- Нет.

- А может, снег?

- Нет.

- Значит, это было не восьмого февраля.

- Да я этого и не говорил...

- Вам известно, господин Росси, что ложные пока­зания караются тюремным заключением, в тяжких случаях - сроком до пяти лет, а сейчас это и был бы тяжкий случай: речь идет об алиби обвиняемого.

- Я и говорю только правду.

- Каким же образом господин Шаад спас вам жизнь?

- Могу только сказать, что вовсе не ждал этого, когда заговорил с незнакомым господином. Дождешься такого от взрослых! Это был первый человек, который не делал вид, будто знает все лучше всех.

- Господин Шаад вам представился?

- Он слушал меня.

- И таким образом спас вам жизнь...

- Да.

- Кормя лебедей...

- Если можно так выразиться.

- Господин Росси, речь идет об очень серьезном деле.

- Этот господин заметил, какое у меня настроение, и вдруг спросил, как я собираюсь покончить с собой.

А ведь я ничего не говорил о себе. Просто плел всякую чушь. Сейчас я уже не помню точно, почему тогда хотел покончить с собой. Господин Шаад говорил очень по-деловому. Не читал никакой морали.. Говорил о чисто технических деталях.

- Относительно самоубийства?

- Да.

- Что же он вам говорил?

- Если бы я только помнил...

- Именно этот разговор у озера, господин Рос­си, как вы считаете, и спас вам, тогда еще ученику, жизнь?

- Господин Шаад, может быть, об этом и не по­дозревает.

Иной раз и сам обвиняемый узнает что-то новое.

- Вы художник-график?

- Дизайнер.

- Вы знали обвиняемого?

- Я и сейчас его знаю.

- Вы были друзьями, когда Розалинда, ваша тог­дашняя супруга, вступила в тайную связь с господином доктором Шаадом в Цюрихе?

- Да.

- Вы были друзьями...

- Мы вместе гуляли по окрестностям.

- Верно ли, господин Швандер, что во время одной из прогулок обвиняемый попытался откровенно погово­рить с вами о вашем браке, но вы попросту не захотели его слушать. Это было на Альбисе под Цюрихом, так утверждает господин Шаад, и вы с ним три часа просиде­ли тогда в гостинице, но вы так и не пожелали ничего слушать, господин Швандер, о его связи с Розалиндой. Это верно?

- Припоминаю...

- Почему вы не хотели выслушать его?

- Я знал о другой тогдашней связи Розалинды, но мне казалось, что Феликс ничего об этом не знает, и не хотелось говорить о моем браке, это верно.

Прокурор нашел еще одну мою запись и увидел в ней новую патологию:

"Я смотрю, например, как она чистит спаржу, мы о чем-то разговариваем, как вдруг я начинаю пересчиты­вать очищенные тугие стебли на кухонном столе - их двадцать четыре, я, конечно, ничего не говорю, но ду­маю: одного не хватает!"

Сколько кессонов на потолке в зале суда? Мне кажется, тридцать шесть. Зал продолговатый. Это зна­чит четырежды девять? Попробую еще раз подсчитать: их сорок пять. Квадратные они или ромбовидные? Пожа­луй, квадратные. И балки крашеные, это я помню, сам же потолок белый. Или наоборот? Посудине висела монументальная люстра. Я знаю: когда в окна бьют лучи солнца, ее даже не замечаешь; лишь при дождливой погоде она торжественно разливает свой свет. Сколько рожков у этой люстры? Они вроде бы медные. Признать­ся откровенно: точно я не знаю! Хотя я и просидел там по меньшей мере сто часов, скрестив руки на груди, уставившись в потолок, в то время как мои супруги давали показания.

- Вы фрау профессор Йетцер?

- Я не профессор.

- Значит, фрау Йетцер...

- Да, пожалуйста.

- Баше имя?

- Хелена Матильда.

- Ваша девичья фамилия Кнухель?

- Я домашняя хозяйка.

- Вы были первой супругой обвиняемого, фрау Йетцер, прошло много времени, и вы, конечно, не обяза­ны давать показания, если не помните...

Если по лицу обвиняемого видно, что он растроган, и если он не сидит, бесстрастно скрестив руки на груди, но весь вид его выражает сочувствие и согласие еще до того, как свидетельница начала отвечать, - это произво­дит благоприятное впечатление.

- Вы поняли вопрос, фрау Йетцер?

- Мы оба были очень молоды.

- Феликс Шаад никогда вас не бил, не угрожал физической расправой, он выносил мусор, уходя на работу, в воскресенье мыл посуду и так далее... Что вы еще помните, фрау Йетцер?

- У нас было мало денег.

- Я спрашиваю об особых происшествиях.

- Феликс работал ассистентом.

- У вас было мало денег...

- Очень мало.

- А что еще вы помните?

- Мы много бродили по окрестностям.

- У вас не бывало впечатления, фрау Йетцер, что Феликс Шаад страдал болезненной ревностью, хотя, как правило, обуздывал себя? Я хочу сказать: даже когда у него не было повода к ревности.

- У него не было для этого поводов.

- Вы много бродили по окрестностям...

- Летом с палаткой.

- Вы оба любили природу...

- Зимой мы бегали на длинные дистанции.

- Почему же дело дошло до развода?

- Я думаю, мы оба разочаровались.

- А почему?

- У меня это тоже был первый брак.

- Позднее вы снова вышли замуж, госпожа Йетцер, стали матерью трех дочерей, очевидно, причина не­прочности брака была не в вас.

- Со временем я тоже стала более зрелой...

Мы переоцениваем память людей, ежедневно читающих бульварную прессу. Я могу без стеснения подойти к ки­оску, где несколько недель назад висел мой портрет с такими подписями: "У Шаада нет алиби", "Рыцарь Синяя Борода перед судом", "Доктор с семью женами". А между тем я ношу тот же костюм, что и до суда. Даже когда я покупаю новые очки и оптик, собственноручно записав фамилию, смотрит клиенту в глаза, чтобы изме­рить расстояние между зрачками, я не чувствую, что меня узнали.

- Что означает для вас крест, господин Шаад?

Сны тоже предмет допроса.

- Какой величины был тот крест?

- Небольшой. Примерно как аварийный знак. По­этому я и хотел поставить его на дороге. Как аварийный знак. Но вдруг он стал большим, почти с меня величи­ной. Как надгробный крест.

- А откуда у вас взялся этот крест?

- Не имею представления.

- Если он был небольшой, как аварийный знак, господин Шаад, то, может быть, вы нашли его в багажни­ке, когда искали аварийный знак?

- Может быть...

- A как он попал в багажник?

- Не имею представления...

- Вы хотели, как вы говорите, поставить на дороге аварийный знак, а когда пешеходы заметили, что это надгробный крест из железа и с орнаментом, они остано­вились.

- Вдруг собралась целая толпа.

- Вы можете более подробно описать этот крест?

- Он был довольно тяжелый.

- А еще?

- Мне кажется, он был ржавый.

- Вы хотели воткнуть его в асфальт?

- Да.

- Как аварийный знак?

- Я так думаю.

- Прохожие что-нибудь говорили?

- Я ничего не слышал. Нет. Впрочем, я был готов к тому, что меня арестуют.

- Почему?

- Потому что крест мне не принадлежал.

- Вы это сознавали, господин Шаад?

- Кто-то спросил, откуда он у меня, этот крест, но это был не полицейский. Скорее знаток. Он проявил интерес как антиквар, но цены не спрашивал.

- А потом?

- Мне стало стыдно.

- Вы помните, почему вам стало стыдно?

- Потому что у меня ничего не получалось, я снова и снова пытался вбить крест в асфальт, все смотрели на меня, а у меня ничего не получалось...

- На этом вы и проснулись?